Алексей Курганов

Звоню товарищу. Он поднимает трубку, и я слышу приглушенную музыку.
— Здорово, Витьк! Чего это у тебя играет-то?
— Телевизор. Здорово.
— Какой телевизор?
— Домашний, какой…
— Так ты дома? А я думал — на Оке сидишь, рыбу ловишь.
— Какая рыба? Ты чего? На улице — двадцать восемь!
— Ну и что?
— Ничего! Была охота ж…морозить!
— У тебя же портки есть специальные, на ватине!
— У меня много чего есть. Только ж… одна-единственная.
— Не, Витьк, хреновый ты подлёдный ловщик! Что значит «двадцать восемь»? Да хоть сто двадцать шесть! Ты знаешь такое слово — «надо»?
— Знаю! «Партия сказала: Надо!» — комсомол ответил: «Х…!».
— Опошлить всё можно. А вот настоящий подлёдоловщик никаких трудностей не боится! Ему хоть двадцать восемь, хоть двадцать девять, хоть метель с ураганом, хоть сам он с жуткого бодунюги и даже вешаться собирается от этой грёбаной жизни — всё равно хватает свой ящик, пешню, летит на лёд, долбит лунку, садится на этот свой ящик и застывает, как мамонт в вечной мерзлоте. Вот это настоящий герой, честь ему и хвала! А ты… — и я огорчённо машу рукой, забыв, что он меня не видит.
— Всё сказал? — слышу в трубке вежливое.
— Всё.
— Тогда бывай. И вообще, я сейчас вместо рыбалки в баню пойду. Чем куконьки на льду морозить, лучше их в бане пропарить. Это ещё дедушка Ленин сказал, великий наш вождь и учитель. После бани к тебе зайду.
— С пузырём?
— Само собой. А чего без бутылки-то заходить, как дураку какому? Так что готовь стаканы… комсомолец-подлёдоловщик! Ума у тебя… целая лопата!

Обычное июньское утро. Тепло и светло, а передавали, что будет ещё теплей и ещё светлей. А дальше – ещё и ещё… Красота! Скоро все поголовно будем ходить в одних трусах и, отдуваясь и потея, жаловаться непонятно кому: «Ну, сколько ж можно! Это прямо какой-то африканский апофейёз!».

 

А вот кошки. С приходом весны они стремительно разожрались до размеров среднестатистических овец и оглушительно орут от жажды любви. Основной инстинкт гонит их по помойкам и крышам сараев и, догнав, заставляет орать ещё громче, ещё пронзительнее, ещё любвеобильней. Они желают размножаться ─ и кто им это может запретить? Кошки ведь тоже люди, им тоже известны превратности этого великого чувства.

 

Крик соседки за забором: «Васька, гад, ты опять нажрался, голубь мой сизокрылый! Ведь я отдала тебе свои лучшие годы! Подлец ты, и даже без диплома!». Это то ли вопрос с одновременным ответом, то ли неумолимая констатация факта, то ли гордость за себя, жертвенную и любимую. В ответ – довольное бормотание про очередное перевыполнение производственного плана на двадцать пять процентов («Вот мы с мужиками и отметили твои лучшие годы…»), и дальше – глухой звук безвольно, но совершенно добровольно падающего тела. А вот голоса васькиных непонятно откуда взявшихся верных собутыльников: «Ну, как вы могли такое подумать, Света…». Да, это тоже жизнь в её очередном противоречивом проявлении и живописном многообразии.

 

По дороге проехала автомашина с цистерной жёлтого цвета. Крупными белыми буквами на крутых цистерновых боках написано – «МОЛОКО». Этой надписи не хочется верить, потому что третьего дня именно я, возжелав сего изумительного напитка, который, по словам академика Мечникова, изготовлен самой природой, приобрёл у автомобильной молочницы целых три литра – и выпил! После чего до полночи не поднимался с толчка, исходя могучим поносом, ожидая с каждым новым извержением полнейшего организменного обезвоживания и последующей за ним неизбежной кончины прямо там, на месте, не сползая с толчка. К счастью, могучий организм победил, и теперь я смотрю на эту автоцистерну со страхом и презрением. Нет, не дождётесь вы, подлые обманщики, меня и академика Мечникова! Возможно, мы даже напишем в отдел торговли нашей городской администрации, чтобы тамошние ответственные работники проверили вас на предмет провокаций трудящего населения в виде изнурительного, жидко-поносного стула!

 

А вот – телевизор. Я включаю его и вижу рекламу очередного, пока ещё не проворовавшегося банка (но, как говорил поэт, «ещё не вечер!»). На экране, крупным планом – широкая, розовая, радостная и совершенно счастливая физиономия с одним лбом, двумя глазами и тремя подбородками, в каждом из которых свободно уместится по килограмму сала. Взгляд физиономии настолько доброжелателен, честен и светел, что сразу понимаешь: верить этой морде категорически, никогда, ни за что и не при каких обстоятельствах НЕЛЬЗЯ! Двадцать процентов годовых, широко и радостно улыбаясь, сообщает с экрана физиономия. Бегите, вкладчики, быстрее к нам! Мы вас ждём, как соловей лета, как невеста букета, как Гагарина ракета, как нищий парапета! Я в ответ добродушно киваю головой: бегу-бегу! Ловите меня в обе ваших рУки! Сейчас только уши вымою, трусы надену, стакан приму – и галопом к вам, галопом!

 

А вот идёт по тротуару человек. Он бодр, независим и от этого совершенно невнимателен. В его правой чуть отведённой в сторону руке – пакет, из которого что-то капает, оставляя на асфальте большие тёмные пятна, похожие на кровавые. Может быть, этот человек – кровожадный убийца, но тогда почему он так спокойно кушает мороженое, которое держит в левой руке и время от времени даже облизывает, сыто при этом щурясь и жмурясь? Кровожадные убийцы не должны поедать мороженое! Они должны питаться обескровленными телами своих невинных жертв, а жертвы в последний раз открывать глаза и обессилено шептать: «А я думала, что ты и на самом деле попросил закурить…».

Межу тем, убийца докушивает мороженое, останавливается, лезет в карман за носовым платком и аккуратно, и тоже с видимым удовольствием промокает свой слегка испачкавшийся в результате кровожадного мороженщического пожирания прелестный ротик. Нет, я не думаю, что он – убийца! Скорее всего, он – скромный бухгалтер, любитель кефира и всё того же мороженого. И сейчас он идёт с работы, где, наконец-то, подвёл и привёл все свои сальдо и бульдо к закономерному консенсусу. Поэтому на душе у него умилительно-сладостно и хочется и дальше подводить и приводить.

 

А вот – птичка. Она беззаботно щебечет на ветке отдельно стоящего дерева породы «осина». Божье создание, не обременённое никакими серьёзными заботами, а лишь бы только что-нибудь склевать и на кого-нибудь умилительно нагадить, желательно на лету. Физиология это тоже жизнь! Это тоже надо понимать, а не поднимать глаза к небу и беззвучно (или, наоборот, очень звучно) выражаться грязными матерными словами в адрес окружающих фауны и флоры в виде птичек и осин!

 

Я закрываю окно, выхожу в прихожую, надеваю сандалеты и выхожу из квартиры. Нужно пойти заплатить за электричество, а то в электроотделе сидят такие… совершенно ответственные товарищи, что запросто отрежут сами понимаете чего, а совсем не то, что вы сразу, в силу своей морально-нравственной испорченности подумали.

Один маленький кудрявенький мальчик очень любил алкогольные напитки повышенной градусности. Вот ведь какой это забавный мальчуган! Когда он их, эти напитки, распробовал, когда так нежно полюбил – чёрт знает этого кудрявого и до некоторых пор беззаботно весёлого! Может, с самого своего рождения в местном роддоме распробовал (там же спирт применяют для протира рук и удачно выживших младенцев!), может, при выносе из роддома (там же шампанское наливают при долгожданной встрече счастливых матерей и этих удачно выживших!). А может он пристрастился к ним тогда, когда папашу своего, навеки любимого, впервые внимательно обнюхал, хотя и папаша евоный, и достопочтенная мамаша, и даже хитренький дедушка, бывший бухгалтер-вредитель – все были людьми порядочными и с алкоголем совершенно, с их слов и горячих уверений, не дружащими. Они вообще, когда впервые узнали про такую непонятную страсть ихнего мальчика к алкогольным напиткам повышенной крепости, очень этому удивились, разахались и разохались. А потом, малость успокоившись от такого сногсшибательного открытия, всех всё время спрашивали: скажите, пожалуйста, уважаемые дамы и господа! Как вы думаете, и с какой это такой напасти наш кудрявый мальчик, воплощение трезвой радости и такой же трогательной невинности, пристрастился к этим напиткам повышенной градусности? Может, на генном уровне сбой какой-нибудь случился? Может, это какие-нибудь наши глубоко и прочно алкоголистические родственники в ём таким оригинальным образом проявляются? Вот ведь напасть-то какая! Это если так и дальше пойдёт, он скоро и вещи из дома начнёт пропивать! Вы только посмотрите, как его внешне совершенно честные глазоньки блудливо бегают! Ведь так и шарют по сторонам, чтобы чего-нибудь немедленно скоммуниздить на предмет немедленного пропития! Прямо хоть на все подряд вешай стопудовые замки с секретными ключами! Нет, зря мы аборт в своё время не сделали! А если сейчас его удавить, то запросто можно в тюрягу загреметь! Э-хе-хе, и что за жизнь! Не поймёшь, где найдёшь – где потеряешь!

И так вот покручинившись, они шли на кухню пить квас и запивать его витаминизированным кефиром пониженной жирности. Потому что такая смесь очень полезна для профилактики запоров и возникновения идей. А мальчик лежал в своей мальчиковой колыбельке и хитро улыбался каким-то своим тайным, скорее всего – глубоко порочным мыслям.

 

Прошли годы. Мальчик вырос и даже возмужал. Сейчас он ─ уважаемый человек, член общества и даже депутат в пиджаке и при галстуке, с тремя подбрудками и двумя подбородками. Он часто выступает с самых высоких трибун и очень эмоционально пригвозжает к позорному общественному столбу разных граждан, ведущих не совсем здоровый образ жизни. В качестве же конкретно-пагубного примера этих низменных страстей рассказывает о горестной судьбе своего бухгалтерского дедушки, тайного алкоголика-вредителя, позорно спившегося и скончавшегося в невыносимых душевных муках и физических страданиях прямо под забором своей любимой, к тому времени окончательно разворованной бухгалтерии. А потом, отвечая на прочувствованные вопросы расчувствовавшихся трудящихся, он очень трогательно прижимает к своей жирной грудке свои пухленькие ручонки и совершенно искренне заверяет собравшихся, что «если вы проголосуете, как следует, будут всем вам повышенные пенсии, обязательно будут, ну что вы! И продуктовыми наборами к ближайшему праздничному дню тоже обеспечим обязательно, окончательно, бесповоротно и безвозмездно! Чтоб вы все перезадавились этими своими смехотворными пензиями и этими суповыми наборами, суки рваные, хвост вам в дышло и мордой об забор!»

По окончании этого глубоко прочувствованного выступления все ему оглушительно аплодируют и ставят в пример подрастающим поколениям, совершенно не замечая той ехидной улыбочки, которую наш бывший кудрявый, а ныне – лысый как коленка вождя мирового пролетариата, мальчик излучает из-под своих отросших мужественных усиков…

И вот опять четверг, и как обычно, мы всей компанией отправились в баню. Да, четверговая баня – это святое! Это не только помывка, парилка и полоскание под душем. Это ещё и неторопливые содержательные беседы в предбаннике. Ах, эти беседы! Как они облагораживают и очищают душу! Как ненавязчиво придают приятность мыслям и позволяют быть в курсе последних событий в стране и мире.

─ Ну? – сказал Вован, повернувшись к Пете. – Чем живут страна и мир?

Петя учится на менеджера и попутно подрабатывает почтальоном, поэтому считается в нашей банной компании самым информированным.

─ Гитлера нашли, ─ спокойно, как о чём-то совершенно обыденном, сообщил Петя. – Живой-здоровый, падлюка. Только очень старенький.

─ Иди ты! – вроде бы удивился Вован (вообще, он очень ехидный тип, а поскольку дремуч, как миклухо-маклаевский папуас, то эрудированного Петю слегка недолюбливает и при каждом удобном случае его «подкалывает»).

─ И нашёл его, конечно, ты! Больше некому!

─ Вчера передачу смотрел, ─ не поддался на такую дешёвую провокацию Петя и с вкусным шумом отхлебнул из кружки пивка. – Там и сказали: живой-здоровый.

─ Врут! – убеждённо заключил Витька. Он охранялой работает на кладбище, поэтому в вопросах жизни и смерти разбирается профессионально.

─ Конечно, врут, ─ согласился другой Вова (не Вован). Вова тоже человек эрудированный. Он на фельдшера учится в нашем городском медицинском училище, поэтому к анатомии и физиологии человеческой жизни имеет непосредственное отношение.

─ А с другой стороны, почему бы и нет? – пожал плечами Степан Васильевич. Васильич – мужик степенный, серьёзный, сейчас на пенсии, а раньше работал токарем на нашем тепловозостроительном заводе имени одного видного революционера, которого отравили товарищи по партии. Васильич знает жизнь, потому что по складу характера и образу мышления – эстетствующий философ. Он много чего знает. Даже то, чего и не надо бы.

─ Вполне возможно. Они там, в своём рейхе опыты проводили по омоложению. Может, и изобрели чего, впрыснули Адольфу, вот он и…

─ Да ну, ерунда всё это! – решительно не согласился Вован. – Если бы был живой, то его бы уже сто раз нашли!

─ Это как сказать, ─ опять не согласился Васильич. – Может, забился в какую-нибудь нору, операцию пластическую сделал, документы выправил на какого-нибудь Хосе или Педру – и сиди себе, покуривай.

─ У нас в деревне сосед, дядя Вася Огурцов на него похож, – непонятно почему вспомнил Вован. – Тоже с усиками и такой же паскудный. На ферме сторожем работает, навоз ворует. А как вмажет – трястись начинает.

─ Зачем? – не понял Витька.

─ От злобы. И алик потому что. Хронь. Хотя всем говорит, что контужен в кровопролитных боях.

─ Гитлер не пил, – сказал Петя. – Он вообще вегетарианец.

─ А где ж он сейчас-то живёт? – спросил Витька.

─ Да там же где и жил, – сказал Вован. – На Третьего Интернационала. Рядом с помойкой, напротив пивнушки. Старая сволочь!

─ Кто?

─ Чего «кто»?

– Я про Гитлера спрашиваю.

─ В Антарктиде, – ответил Петя. – Где полюс.

Народ помолчал, осмысливая услышанное. По напряжённой атмосфере чувствовалось: осознавание услышанного происходит с большим трудом.

─ И какого… он туда забрался? – подал голос Вован. В интонации его голоса слышалось непонятное уважение. – Там же жить нельзя!

─ Это тебе нельзя, – возразил Витька. – А ему можно. Небось, отгрохал себе какой-нибудь дворец на побережье – и пожалте бриться.

─ Ты дурак! – прорвало Вована. – Какой дворец, какое побережье? Там же одни пингвины с айсбергами! Дворец! Скажи ещё ─ «фазенду»!

─ С его-то деньжищами дворец где угодно можно построить, – не сдавался Витька. – И отопление провести.

─ А жрать чего? Там же ничего не растёт! Лёд кругом! Со снегом!

─ Консервы!

─ Какие консервы? (Вован уже почти кричал) Причём тут консервы? Не, ну ты совсем это… У них бы строк годности давно кончился! Консервы!

─ «Кончился».., ─ хмыкнул Петя. ─ Чего им там будет, в мерзлоте-то? Закопал в какой-нибудь айсберг – и откапывай, питайся. Нажрётся, на берег выйдет и сидит. Обдумывает свои коварные планы переустройства мира.

─ А ходить в чём? – не сдавался Вован. Сегодня он был явно не в ударе.

─ Ну…, ─ смутился, наконец, Витька. – Небось, сварганил себе какую шубейку.

─ Какую-то хрень вы затеяли, – хмыкнул Вова. – Нашли о чём говорить! Если надо, то и Гитлера с его пингвинами найдут… соответствующие органы.

─ Давайте лучше по сто грамм хряпнем, чтобы он сдох побыстрей, если всё-таки живой, – предложил Витька и был, конечно, абсолютно прав. – Или замёрз во льдах. Или чтоб его пингвины сожрали.

Мы согласились, разлили и потянулись друг к другу со стаканами, чтобы чокнуться, хотя какое может быть чокнутие, если стаканы пластиковые…

С возрастом как-то острее и спокойнее начинаешь осознавать, что все люди – разные, и каждый по-своему неповторим. Начинаешь понимать, что к людям неприменимы оценки «плохой» и «хороший», потому что нет ни тех, ни других (как сказал кто-то из мудрецов, у каждого в голове свои тараканы). Жаль, конечно, что понимание этих очевидных истин приходит к нам только лишь в пожилом возрасте (да и то не ко всем). Некоторые, даже уже будучи убелёнными своими возрастными сединами, так и продолжают пребывать в твёрдых уверенностях, что мир сотворён по лозунгам, уставам, руководящим указаниям и уголовным кодексам…

 

─ Телевизор вчера смотрел? Во у Кепки баба! Три миллиарда! Долларов! Во наворовала!

В словах моего соседа Фиропы (кличка эта происходит из его фамилии – Фиропкин) ─ вроде бы упрёк и законно возмущение добропорядочного гражданина. Но я смотрю в его то ли тоскующие, то ли ехидные, но в любом случае ─ откровенно завистливые глаза и прекрасно вижу, что ни о каком искреннем возмущении здесь нет и речи. Конечно, очень неплохо иметь в кармане миллиарды (да чёрт с ними, с миллиардами – хотя бы пару миллиончиков, и путь даже не долларов, а наших, «деревянных»), а не голимую пенсию в восемь с половиной тысяч, но ведь все-то как-то с этим совершенно ненормальным положением мирятся (а что ещё делать?). Да, все матерятся, но мирятся, а вот он, Фиропа ─ нет. Он – непримиримый «возмущатель» и «обличитель» существующих порядков и неосуществляемых законов. Этакий бесстрашный трибун, не боящийся рубить правду-матку! Правда, дальше вот такой улично-скамеечно-кухонной территории его возмущение-обличение не выплескивается. Потому что он, как всякий рядовой российский обыватель ─ обыкновенный тоскливый в своём убожестве трус. А поскольку воровство в таких планетарных масштабах, о которых он только что мне поведал, это уже не просто воровство, а искусство, то и страдает-то он оттого, что владеть таким искусством не сподобил его Создатель, не дал таких великолепных таланта и способностей. Вот поэтому только и остаётся, что яростно обличать и пригвождать «сподобившихся» и «талантливых» к позорному улично-скамеечно-кухонному позорному столбу.

 

─ Два сапога пара: он – мэр, она ─ миллиардерша! Конечно! Он же ей без звука все бумаги подписывал! Семейный подряд за наш народный счёт, хе-хе-хе!

Сердце Фиропы поёт и ликует от злорадства. Злорадство – родная сестра зависти, поэтому нет для него большего счастья, чем узнать, что у какого-то барыги (ещё лучше, когда у высокопоставленного), годами сидевшего на мешках с деньгами, похоже, очень скоро эти мешки из-под ж… выдернут. И не по-тихому выдернут, не по-келейному, а с шумом, треском и поросячьим визгом. Образцово-показательно, с опубликованием и указанием конкретностей: сколько было денег, в какой валюте, каких размеров была ж… и сильно ли при выдёргивании воняла. То, что этими «выдёргивателями» будут точно такие же, но более удачливые на данный момент барыги, Фиропу в данный момент не интересует. Его захватывает сам процесс в ы д ё р г и в а н и я. Кто-то называет это загадочным русским менталитетом, кто-то типично нашей, отечественной особенностью: «У меня сегодня праздник: у соседа корова сдохла». А какой это был сосед – честный труженик, который своего не упустил, или настоящий ворюга, на котором пробы негде ставить – это уже вопрос сто двадцать четвёртый и никого не интересующий.

 

Извечный фиропин уличный оппонент – Васька Исаков по прозвищу Гитлерюгенд. Такая экзотическая кличка дана ему потому, что Васька в молодости служил в чучковской бригаде спецназа ГРУ, то есть, в военной разведке – а, как известно, наш до сих пор всенародно любимый штандартенфюрер, товарищ Штирлиц тоже был военным разведчиком. А поскольку своей разведывательной деятельностью Штирлиц занимался в гитлеровской Германии, то при известной доле воображения от него не так уж и сложно провести логическую параллель и до гитлерюгенда.

 

─ Здорово! – задорно кричит Васька, увидев, как Фиропа появляется из своей персональной уборной (она у него находится в углу сада, а сад огорожен насквозь просматриваемым полусгнившим штакетником, так что всё видно как на ладони.). – Ну, как?

─ Чего «как»? – тут же настораживается Фиропа. Ваську он скрытно недолюбливает и даже слегка опасается за его беспощадно-язвительный язык.

─ Как сходил-то? – запанибратски подмигивает ему тот. – Круто?

─ Тебя не спросил! – тут же огрызается Фиропа. –Смотри сам не обдрищись!

─ Да, это очень даже может быть, ─ неожиданно соглашается Васька и притворно вздыхает. – А всё с этих селёдочных бутербродов! Прям и не знаю чего делать! Мимо прохожу – и как будто магнитом притягивает. А у меня же печень! – и похлопывает себя по правой стороне живота. – Мне же нельзя категорически!

─ Чего? – осторожно интересуется Фиропа. – Куда?

─ Да я про тошниловку эту привокзальную! – охотно поясняет Васька. – Прямо нет никаких сил сопротивляться! Мучаюсь, а всё равно захожу. Ну, и сначала культурно: сто грамм, кружка пива, бутербродик этот селёдочный… А мне же нельзя! – вспоминает он «старую песню о главном». ─ У меня же желчный пузырь вырезали!

─ Вот! – и Фиропа, теряя бдительность, назидательно вытягивает вверх указательный палец. – И не заходи! Закрой глаза – и проходи мимо!

─ Лоб расшибёшь с закрытыми-то, ─ вполне резонно возражает Васька, очень подозрительно щуря при этом свои вроде бы совершенно невинные глазки. ─ Хотя, конечно, надо! Но, с другой стороны, как же остановишься? Опять же думаешь: ну, чего там какие-то сто пятьдесят (а ведь только что «сто» сказал)? Чем они могут навредить? Это ведь только для разминки! Принял, зажевал – вроде и не пил. Опять к стойке идёшь, опять соточка, пиво, бутер. И понеслось…

─ Вот я тебе и говорю: с закрытыми глазами! – опять ехидно советует Фиропа и мелко так, подленько хихикает.

─ Тогда уж и рот надо зашивать, и уши с носом затыкать, ─ вполне серьёзно добавляет Васька. – И ведь, как нарочно, прямо на пути стоит! Хоть прямо обходи её за километр!

─ За километр мало, ─ не соглашается Фиропа, всё ещё не чуя подвоха. – Уж лучше по берегу.

─ Да, ─ опять кивает Васька и опять вздыхает (нет, театр двух актёров, честное слово! Шекспир отдыхает!). – Тебе хорошо! – добавляет он, с показной завистью глядя на Фиропу. – Не пьёшь! Значит, до ста лет собрался прожить! Поэтому что?

─ Что? – тут же настораживается Фиропа. В ответ Васька угрожающе нависает своим громадным торсом и самоварообразной головой над тщедушным Фиропой. Картинка из басни Ивана Андреевича Крылова «Слон и Моська».

─ Поэтому помирать будешь долго и счастливо! Может, даже без лишних мучений!

Фиропа от последней фразы мрачнеет лицом. Мысли о смерти для него всегда были и остаются неприятны.

─ Уж не дурей тебя, – отвечает язвительно. – Смотри, сам раньше не сдохни!

─ И с этим соглашусь, ─ покорно кивает Васька. – Поэтому и в тошниловке регулярно отмечаюсь. Какая на хрен разница – днём раньше, днём позже! Чего сквалыжничать-то?

Фиропа мрачнеет ещё больше. Кому же приятно чувствовать себя ущербным и переигранным?

─ Ты новости сегодня смотрел? – с невинным выражением лица спрашивает Васька.

─ Ну? – не успев до конца осмыслить предыдущей темы, осторожно отвечает Фиропа.

─ Как там, в ООНе-то? – спрашивает Васька таким тоном, словно в эту самую «оону» он заходит так же запросто, как в вышеобсуждавшуюся привокзальную тошниловку. – По Гондурасу резолюцию приняли или всё откладывают?

─ А тебе-то какое на х.. дело? – бледнеет Фиропа. Дружелюбный Васькин тон его просто бесит.

─ Интересуюсь, ─ коротко объясняет тот. – Не всем же на чужие миллионы облизываться.

Фиропа бледнеет ещё больше и, бормоча себе под нос что-то оскорбительное, почти бежит к себе в дом.

─ Сучонок шкодливый, ─ выносит ему в спину свой беспощадный диагноз Васька. – И как только не захлебнётся своей завистью? Прямо сил нет на него, такого гундоса, смотреть!

─ Ну, чего? – смотрит он теперь уже на меня. – Как насчёт остограмиться?

 

Через час, проходя по улице, вижу Фиропу, упражняющегося с топором. Чурбаки он рубит, надсадно крякая, и в кряканье этом слышится какое-то садистское наслаждение. С таким же наслаждениям он наверняка рубил бы головы «обожравшимся буржуинам» и прочим угнетателям трудящихся масс.

─ Отметились? – спрашивает он, непонятно чему улыбаясь. – Сто пятьдесят и огурчик?

─ Бутерброд с селёдкой, ─ поправляю я.

─ Зря ты с этим алкашом дружишь, ─ заключает он, и в голосе его прослеживаются тщательно скрываемые нотки зависти.

─ С кем? – прикидываюсь я тупым сибирским валенком.

─ С Васькой, с кем…

─ Почему? – я стараюсь сделать удивлённый вид, но Фиропу такими обезьяньими гримасами не обманешь.

─ Он же алик. Законченный человек.

Понятно, что себя он «законченным» не считает.

─ Учту, ─ обещаю я. – Сделаю выводы.

─ Во-во! – кивает он. – Сделай. А то так и спиться недолго.

Его фальшивая благожелательность настолько очевидна, что с ним даже ругаться не хочется.

Я киваю в ответ и иду домой. Фиропа делает зверское лицо и всаживает топор в очередную берёзовую чурку…

Нестерова Ольга (Monday, 25 January 2016 07:56)

Зарисовка, как кратковременная вспышка фонарика, вдруг осветила момент дружбы двух немолодых людей. А то, что это дружба, понятно сразу: по давнишней, избитой теме рыбалки, по беззлобному мужицкому трёпу, по намечающемуся, приятному обоим, финалу. Кажется совершенно уместным и даже необходимым использование форм глаголов настоящего, Это придаёт работе достоверности. Картинка воспринимается читателем, как сейчас говорят, онлайн.
Автору новых творческих успехов.