Александр Беляев

Беляев Александр Геннадьевич, 58 лет,

образование высшее гуманитарное (Калининский гос.университет). По специальности историк.

Пишу стихи и прозу. Свои работы размещаю на различных интернет-сайтах.

Работы разноплановые, в прозе отдаю предпочтение юмору. 

Вечерело. Июльское солнце, жарко остывая, истаивало за верхушками деревьев городского парка. Природа источала негу и блаженный покой. С пруда остро и сочно потянуло запахом кувшинок и гиацинтов. То тут, то там над тихими заводями зароились мириады гудящих и зудящих крылатых насекомых. Наступил час инсектов…

…Молоденькая комариха Зулька уже встала на крыло и теперь кружила, звеня истонченным звуком крылышек в поисках волнительных приключений. Неведомая сила оторвала ее от сахарной вкусняшки нектара и повлекла в этот вечер к тёплой заводи водоема, где исполнял на пронзительной ноте торжествующую песню любви комариный хор. Огромные шары из комариных тел непрерывно передвигались, шевелились, вращались и призывно зазывали к знакомству.

— Мужчины! — всплеснула лапками комариха, — да у них тут вечеринка, отчего бы не заглянуть.

Зулька по натуре своей была егозой и проказницей, а ее любопытство гармонично соседствовало с зовом природы, и поэтому, облюбовав себе ближайший рой, она без раздумий нырнула в него.

Шар заерзал.

— Среди нас дама! — оживлённо зашелестело вокруг. Комары подобрались и приосанились. К Зульке тут же подлетел щеголеватый франт на тонких ножках и, отчаянно шевеля пушистыми усиками, затараторил:

— Позвольте представиться, прелестница. Имаго, комар-пискун, урбанизированный аристократ молестус, молод, юн, свеж, мускулист, благороден, как олень, истинный новокрыл в сонмическом поколении.

— Ах! — кокетливо пискнула комариха, игриво шевельнув золотисто-коричневыми щетинками грудки. — Какой же Вы, благородный Имаго, однако, стремительный и дерзкий!

— Иначе нельзя, сударыня, отобьют, как пить дать отобьют, и глазом не успеешь моргнуть. Нам, городским пискунам с элитной подвальной родословной, не пристало ронять своё достоинство перед неотесанным прудовым мужичьем. Я здесь, на плэнэре, решил, знаете ли, совершить вечерний променад, развеется, так сказать, пока местный слесарь из ЖКХ, к сведению, жалкий сивушный гоминид, пытается тщетно улучшить субтропический климат моего родового поместья. Кстати, скоро мимо будет проходить 4-й трамвай, так что предлагаю Вам, чаровница, поездку с комфортом, хоть несколько шумноватую, но безопасную, а в конце путешествия Вас ждёт влажный, сырой подвал и прекрасный инкубатор для нашего потомства. И пусть наше счастье будет скоротечным, но наполненное восторгом и весельем.

— Заманчиво! — пропела жеманница, — но давайте ещё позудим, здесь так интересно!

И тут к ним из общей массы вывалился синюшного вида анорексичный комар  

с  нетвердым полетом и вихляющей траекторией.

— Ба! — пьяненько и радостно запищал худосочный. — Знакомые все лица, и ты, интеллигентская морда, на сейшн пришлепал, и на какой же блохастой собаке тебя сюда занесло?!

— Местный алкоголик, спившаяся личность, бомжует в парке, кормится пролитым портвейном, имеет наглость утверждать, что его далёкие предки прибыли сюда из-за океана в бочке с водой, — неприязненно загудел Имаго. И уже вибрируя на  повышенных тонах, саданул: — Приблуда! Хам трамвайный! Да твоя родина — сточная канава!.

— Ах ты ж недомерок мутированный! — вскипел доходяга. — Членистоног полинявший! Квазиморда комариная! Пузо нажрал на фруктозе лежалой и  выкомариваешь тут. Да я тебя, плешь комариная, по стенке размажу, брюхатая сволочь! — и, заложив угрожающий вираж, ринулся на дворянина. Но промахнулся и, выпискивая проклятия, сгинул в гудящей мешанине.

— Гнус коричневый! Гельминтом помоечный, энцефалит ходячий, антропофил менингитный, да чтоб ты сивухой подавился и в форточку не попал, чтоб били по тебе без промаха и мокрого места не оставили, — ярился благородный инсект. — Да чтоб ты к липучке прилип и на паука нарвался! — и уже успокаиваясь, сокрушенно добавил, — мельчает подвид, вырождается племя!

— Ах, ах, ах! Какой пассаж! — взволнованно запищала Зулька. — Хулиган! Невежда!

Тем временем комариная тусовка поодиночке и группами принялась вытанцовывать вокруг комарихи, исполняя замысловатые па, обихаживая и демонстрируя перед избранницей ловкость перестроения, увертливость тел, живость натуры и ясность своих намерений.

Перед Зулькой пружинисто, вразвалочку закружил крепенький Culex Pipiens, поигрывая кубиками пресса подкаченного брюшка и наглым взглядом.

— А ты лампОвая инсекта! Ну что, подруга, оттопыримся?! Поколбасим на тусе по полной, если не в лом. Крейзи пипл и Бэмсы словили тупак от кумара. Чухнула? ЗИО. Все будет ништяк! А что за обморок с тобой? Пусть мухой жужжит отсюда, задохлик, пока в сознании!

Комариха оторопела. Ее тоненький писк задрожал и рассыпался на октавы. Беспомощно оглянувшись, она увидела, что обладатель роскошных подвальных апартаментов посерел и съежился. Вдруг из клубящейся глубины шара вылетел здоровенный комар и с ходу оттеснил забуревшего Pipiensa в сторону.

— Волюме убавь, пока в грызло не сунул! Я на неё глаз положил!

— Осади ходули, здоровяк, я тоже!

— Маргарин подбери, хобот целее будет и маши крыльями по косухе!

— Ого, венками запахло!

— Да ты никак базара хочешь?!

— Пойдём, отлетим в сторонку!

И ожесточенно толкая и наскакивая друг на друга, они провалились в серую муть.

— Безобразие, приличным комарам нельзя и в свет выйти! — на высокой ноте возмущенно пискнул Имаго, — одни нахалы и бандиты! Ну ничего, и на них найдётся управа, клянусь Колымским комаром!

— А это кто? — егоза заинтересованно задвигала хоботком.

— Былинный герой. Силач. Легенда всего Закомарья. Тундровый бродяга, в одиночку у зазевавшихся геологов уносит куски рафинада, а морошку давит, как цветочную пыльцу. Валит с ног оленя и рвет противомоскитную сетку.

— Какая прелесть! — комариха всплеснула лапками и сделала кульбитик. — Это так романтично!

Шар продолжал жить своей жизнью. И уже вскоре беспечная Зулька забыла о происшествии и с любопытством посматривала на претендентов.

Блестя бусинками глаз, с уханьем и присвистом выкатился маленький комар и, уперев лапки в бока, притоптывая и подскакивая, пошёл по кругу, тоненько голося:

 

— Ах, ты сукин сын комаринский мужик,

Задрал ножки тай на печке лежит,

Лежит, лежит тай попорхивает,

Правой ножкой подергивает

 

— Фигляр! Скоморох! Ишь, горлопанит, глотку дерет! — раздраженно забурчал пришедший в себя подвальный чичероне. — Пупок развяжется! Лимита! Деревня! А туда же, в женихи набивается!

Комарик остановился перед Зулькой, замер на секунду, а затем, гикнув и хлопая себя по животу и пяткам, пустился вприсядку.

 

— Ой, комар, ты наш комаринский мужик,

Собрался в лес, по дорожке бежит,

Он бежит, бежит, пошучивает,

Свои усики покручивает, —

 

сопровождая пляску залихватским писком. Зулька, во все глаза, не отрываясь, смотрела на плясуна, ее лапки подергивались в такт песни. Было видно, что ухажер пришелся ей по душе. Встревоженный франт возбужденно засучил лапками и,  вплотную подлетев к комарихе, запищал:

— Горлопан! Лапотник! Свистун! С таким по жизни намаешься, одни гулянки на уме! Ни кожи, ни рожи, и за душой ни гроша. Кухаркин сын! Нищеброд! Где накормят, там и родина! Подумайте о детях, моя королева, какая судьба их ожидает. Гоните его прочь, я Вас умоляю, гоните прочь этого шута горохового!

— Вы так думаете? Как жаль, он так чудесно выкаблучивает. Ну, наверное, Вы правы, мой добрый друг, это не комильфо! А жаль!

— Не Вашего поля ягода, не Вашего! — радостно попискивал молестус, — один разор от него и убытки!

С солидным зудом из комариного крошева выплыл представительный толстячок и, по хозяйски облетев вокруг юной особы, важно отчеканил:

— Плантатор. Богат. Состоятелен. Уважаем. Участки лопуха и пижмы. Участок городской свалки. Ищу девственницу для продолжения рода. Требования: моногамность, безропотность и послушание, активная яйценоскость.

— Как?! — возмущенно пискнула Зулька, — Вы хотите из меня сделать рабыню и служанку. Ни-ког-да! Вы деспот и тиран! Собственник! Эксплуататор!

— Зажравшийся олигарх! Толстосум проклятый! Рабовладелец! — надсаживался Имаго, бестолково суетясь возле разгневанной комарихи.

С недовольным гудением упитанный важняк растворился в начинающихся сумерках.

— Инфекция! Лети и сам жри свои лопухи, паразит раскормленный! — воинствующе выпискивал ему вслед урбанизированный аристократ.

— Нет, Вы подумайте, какая наглость предлагать мне подобное! — продолжала возмущаться Зулька. — И как таких пускают в приличное общество?!

— И не говорите, моя дорогая, это просто уму непостижимо. Форменное безобразие! — пищал милый друг, старательно обмахивая крылышками несостоявшуюся плантаторшу.

И тут их внимание привлек тщедушный комар, который хромающим, блуждающим курсом прокладывал себе дорогу. Незнакомец, припадая на одно крыло и  расталкивая остальных комаров, монотонно бубнил, не обращая ни на кого внимания:

— Глобус — это трехмерная модель Земли, другой планеты или небесной сферы. Глобус имеет мелкий масштаб и не может показать какую-либо местность подробно.

— Кто это? — изумилась Зулька.

— А, пустое, местный блаженный. В аккурат третьего дня со всей дури врезался в школьный глобус, который стоял на подоконнике раскрытого школьного окна, куда он из любопытства, по глупости, пытался залететь. Его, как рассказывают очевидцы, привлек запах то ли герани в горшке, то ли запах духов, но приложился он  основательно. Хотя и выжил, но повредился умом. Девятая степень сотрясения, что Вы хотите!

— Глобус удобен для получения общего представления о расположении материков и океанов, — удаляясь, пищал потерпевший.

— Удобен, удобен, — провожая взглядом долбанутого, заметил Имаго, — особенно, когда ты разом вмещаешь в себя всю премудрость науки о земной тверди.

— Бедняжка! Он, наверное, очень страдает!

— Дум суумус квинкве — каждому своё, — блеснул познаниями щеголь.

— А Вы сострадательны, принцесса!

— А Вы такой умный и обходительный, мне приятно Ваше общество!

— Итак, Вы сделали свой выбор, разлюбезная моему сердцу Зулька?

Комариха смущенно пискнула и сделала взмах лапкой:

— А Вы настойчивы, проказник Имаго, но мне это нравится!

— Тогда летим?

— Летим, дорогой друг, Вы заслужили это счастье!

— Тогда поспешим, моя принцесса, я уже слышу звонки приближающегося трамвая, а усталый труженик ЖКХ уже покинул нетвердым шагом наш уютный подвал, где царит влажная полутьма и где все готово для нашего счастья. Свадебное путешествие начинается!

Альма-матер. Три часа пополудни. Храм науки.

В пустой, гулкой аудитории в ожидании своей участи застыли три фигуры. Судя по напряжению и полуобморочному состоянию – студенты-должники, обречённые на пересдачу.

Дело привычное. Рядовой случай. Рутина. Но только не сегодня. Сегодня особенный день. Судный день!

Пересдавать предстояло зачет по немецкому языку. И не кому-нибудь, а самой Циле Марковне Прикус, живому носителю языка, университетской легенде, которая прославилась своей беспощадностью, а в студенческой среде слыла кровожадной, не знающей жалости фурией.

Первым в очереди на заклание стоял первокурсник дневного отделения Сергей Иванович Семипядов-Лбищев. Худой, костлявый юноша, в больших роговых очках, нескладный и угловатый, как трансформер. Любопытствующим по поводу его фамилии он неизменно отвечал:

- Из бывших, из столбовых дворян!

Хотя, честно признать, все его предки мантулили за сохой без перекура да плодоносили год не год, воспроизводя новые поколения рабочих муравьев.

Вторым на отпущение грехов шел заочник, лет тридцати, товарищ Одутловатов. Именно товарищ! Другие обращения к себе он игнорировал. В своей глубинке, воспитанный по лекалам молодого строителя коммунизма он прослыл идейным, твердолобым, упертым, но идейным. Одет он был в чёрную, допотопную пиджачную пару и ботинки на "манке". На лацкане пиджака пламенел значок с профилем вождя мирового пролетариата. Воротничок рубашки, застегнутой до последней пуговицы, врезался в мощную, бычью шею, отчего брыластое лицо имело кирпичный оттенок. Ансамбль завершал толстый, как батон, галстук в крупный перезрелый горох.

Третьим соискателем индульгенции была субтильная, напуганная девица-заочница с зачесанными назад волосами, собранными в конский хвост с такой силой, что казалось расширенные глаза и раскрытый рот никогда не закрываются от изумления неразберихи житейского безобразия. И фамилия у неё была соответствующая. Зяблик. Прасковья Зяблик. Входящее в моду имя, приносило ей немало неприятных минут, когда смешливые и насмешливые, ерничая, интересовались ласкательно-преуменьшительным производным греческого имянаречения.

Дураки, одним словом! Неучи! Темнота и невежество! Святынь не почитают и святых не чтят. О времена, о нравы!

Дверь в аудиторию распахнулась. И как-будто зазмеился по полу ледяной холодок, громыхнуло где-то раскатами грома, и послышался заунывный хор голосов, исполняющих отходную молитву.

Сверкнуло!

На пороге стояла собственной персоной Циля Марковна Прикус!

Потерявшие всякую чувствительность испытуемые, мгновенно покрылись липкой испариной, желудки у них ухнули вниз, животы заурчали, противная дрожь ударилась в перепляс. Зубы лязгнули. Семипядов сглотнул. Товарищ Одутловатов побагровел. Паранюшка сделала попытку упасть в обморок. Неудачно!

Разом. Не сговариваясь. Все трое вскочили. Вытянулись в струнку. И зазвенели. В глазах заплескались ужас, страх и собачья преданность.

Старший преподаватель кафедры иностранных языков победоносно оглядела приговоренных, плотоядно улыбнулась и сурово скомандовала: "Садитесь!".

Как подкошенные, мученики от науки, рухнули на стулья и застыли обледеневшей композицией.

Что там греха таить, любила эти минуты Циля Марковна, ох, любила, испытывая при этом острое чувство справедливого

мщения и благородного возмездия за нерадивость, лень и наплевательское отношение к предмету. Окинув взглядом ещё раз ни живых, ни мёртвых страдальцев, она сладко вопросила:

- Ну,кто первый?

С такой приветливой доброжелательностью палач приглашает на эшафот приговоренных к смерти.

Пауза. Судорожно дернулся Семипядов-Лбищев.

- Семипядов, ну что же Вы, голубчик, кокетничаете. Предпочитаете уговоры и обхаживания. Ко мне извольте пожаловать, сюда, поближе, и мы с Вами тут накоротке без всяких там, знаете ли, сантиментов разрешим наши разногласия по поводу знания Вами темы зачета.

Циля Марковна хоть и имела репутацию "синего чулка", но в виртуозном владении злой иронией и ядовитым юмором ей отказать было нельзя.

Сергей Иванович, подволакивая ноги, прошаркал к преподавательскому столу.

- Итак, что Вы мне, любезный, можете рассказать о выдающихся деятелях германского рабочего и коммунистического движения в первой половине 20-года века .

Восхождение на Голгофу началось.

Потомок столбовых дворян страдальчески закатил глаза и деревянным голосом пропунктирил:

- Эрнст Тельман ист...

И замер. Знания закончились. Внезапно. Напрочь. Махом. Он был пуст, как карман перед стипендией, и чист, как анкетная графа "государственные награды".

- Ист, ист...Чего же ист? Может, исть? В деревнях так поесть зовут. А не помешало бы. Вчера последние деньги на эту дуру, как ее...зовут-то? А-а-а, какая теперь разница! Ах, Сергей Иванович, Сергей Иванович, какая у Вас фамилия благородная, если Вы и ухаживать так же умеете, то я сразу поверю в Ваше дворянское происхождение!  Пирожных одних сожрала – на пятерых хватит, лимонада полведра, на карусели до одури накрутилась. Думал, хоть вытошнит, не так обидно за деньги будет. Куда там! Морда красная, глаза наглые и все на карман мой целится. Хрен тебе, накось выкуси!

- Ист...ист...исть. Да и деятель этот, Тельман, тоже хорош! Круглый, гладкий, сытый а чего ему переживать, сосисок с капустой натрескается и пошёл руками махать, перед пролетариатом выделываться. Попробовал бы он не жрамши гидру контрреволюции за манишку ухватить.

- Ист...ист...ист...Нет, толка не будет, надо сдаваться, или ещё попробовать?

- Циля Марковна, что-то я не очень про Тельмана, разрешите про Клару Цеткин?

- Пожалуйста, Семипядов.

- Клара Цеткин хат....

Зеркальное отражение Эрнста Тельмана. С озабоченным видом дворянский сын ерошит шевелюру.

- Хат...хат...ат...т... Нет, не то. А если наоборот? Тах, ах, а... Чушь какая-то! Хат...хат...За хату уже с прошлого месяца не платил. Попрут, как пить дать, попрут. Родаки денег прислали, а я их того...просадил. Нда... А без крыши как же? Ни прилечь, ни пивка попить, ни поесть толком. А поесть сейчас в самый раз. Колбаски, селедочки с картошечкой. Впрочем, денег все равно нет, где бы перехватить? Да кто даст! Капусточки бы, да колбасок по-баварски. Был бы Тельман сейчас жив, к нему бы подался. Ясное дело, накормил бы, а то у Клары не допросишься. Ей омаров с лангустами подавай, а нам чего попроще, и хлебушек с маслицем пойдёт.

- Хат...хат...Хоттабыч, ты где? Ау?! Хат...хат... Один звон в

голове. Удавиться, что-ли?

- Циля Марковна, а давайте я Вам лучше про Розу Люксембург расскажу.

- Ну давайте, энциклопедичный Вы наш!

- Роза Люксембург вар...

Сложив губы в куриную гузку, Семипядов начал выдувать мелодию факирской дудочки. Циля Марковна с изумлением посмотрела на адепта индуистских практик.

- Сергей, с вами все в порядке?

- Виноват, задумался.

Прикус недоверчиво покачала головой.

- Вар...вар...вар... Варрава, варан, Вар-равван, не то. Вар...вар... Варвара. Какая Варвара? Краса-длинная коса? Тьфу ты, лезет в голову всякая дребедень! Вар...вар...варево. В пыльном, дымном вареве головы метались. Какие головы, зачем, почему? Отрубленные! Вот и моя сейчас полетит! Да пропадите вы пропадом зигзаги истории, классовая борьба и дымное варево! Господи, за что!?

- Циля Марковна, я не готов!

- Что и требовалось доказать, Семипядов!

- Лбищев, - машинально добавил поверженный.

- Вашему Лбищеву никакой Умищев не страшен! Что в лоб, что по лбу, что обухом по лбу! Как горох об стену! - с иезуитской улыбкой подвела итог беспощадная Эриния. - Какой раз я имею удовольствие лицезреть Вас на пересдаче, Семипядов?

- Третий, - угрюмо буркнул агнец.

- Всего лишь! У меня и шестой раз не предел! Готовиться и готовиться. Незачет. Вы свободны!

Контрольный выстрел в голову был произведен. Первая кровь  пролита.

Потрясенный расправой, товарищ Одутловатов беззвучно хватал ртом воздух и полузадушенно сипел. Паранюшка медленно сползала со стула,стекленея на глазах.

Дверь за дворянским отпрыском захлопнулась с глухим стуком.

«Как крышка гроба!», - просквозило в головах раздавленных ужасом.

Мертвая тишина, а Циля Марковна немигающим взглядом Немезиды уже гипнотизировала крестьянского ходока за ученостью. Пристально. В упор.

- Одутловатов, прошу. Тема задолженности?

- Французская компартия в 70-80 годы 20 века, и роль коммунистической прессы в борьбе за права трудящихся. Перевод статьи. Пересказ.

- Пожалуйста

- Георгий Марше...

- Простите, кто?

- Георгий, - пауза и неуверенно, - Марше

- Почему Георгий?

- Почему, почему, родители так назвали, когда родился, он же не сам себе имя выбрал.

- Это понятно, но почему Георгий? Во Франции нет таких имён

- Интересно получается, в Грузии есть, а во Франции не может быть, что ли?

- Не может, читать нужно Жорж Марше. Дальше.

Сложность перевода для заочника была полной неожиданностью. С озадаченным видом он с трудом, по слогам одолел половину статьи. С переводом было сложнее. Можно сказать, беда!

Словарь, которым ему было разрешено пользоваться, исходя из его пролетарского происхождения, завёл в непроходимые дебри. Пользоваться им он явно не умел.

Что-то дрогнуло в душе Цили Марковны, то ли она уже пресытилась жертвоприношением в лице несчастного Семипядова, то ли остатки человечности шевельнулись, но она сжалилась. Впервые и неожиданно.

- Хорошо, как называется главный печатный орган французской компартии? Прочитайте.

- Лэ, черточка, ху, мани, те, - медленно и тяжело Одутловатов одолел название газеты.

Искорка жалости в глазах вершительницы судеб вспыхнула в последний раз и погасла. Судьба идейного в эту секунду была решена.

- Нет, уважаемый, нам ещё рано с вами расставаться. Незачет!

- А как же идейная подкованность и классовое чутье. Ненависть к акулам империализма. Все прахом!? Мне сам лесничий руку подает и со мной советуется. Я взносы собираю и «Интернационал» весь на память знаю. Политинформации провожу, по красным датам флаги вывешиваю. Да я подшивки «Правды» до сих пор храню! А вы меня на французишках, лягушатниках режете!

- Одутловатов, вы не на митинге. Знаний у Вас ноль целых, ноль десятых. Вам учиться надо, много, долго и кропотливо. Придете в следующий раз!

- Я к ректору пойду, он человек подкованный, в беде не бросит!

Косолапя и сутулясь, он пробухал к двери, испепеляя взглядом идейную отступницу, ревизионистку Прикус.

Дверь взвизгнула.

Циля Марковна желчно усмехнулась: «Ну-ну!», и орудийные стволы холодных глаз были переведены на обомлевшую Паранюшку.

- Чем порадуете, студентка Зяблик?. Перевод, пересказ, какая тема?

- Жизнь и деятельность Карла Маркса в период эмиграции.

- Прошу вас.

Дрожащим голосом, срывающимся на шепот, Прасковья начала громкую читку. Произношение было ужасным, дикция отвратительной.

Циля Марковна морщилась, как от зубной боли и с сожалением поглядывала на юную особу, всем своим видом давая понять, что канун праздника всех святых ещё не закончился.

Текст был не то, чтобы заковырист, но требовал для перевода определённых умственных усилий. Паранюшка силилась активировать природную кнопку реактивной тяги движения нейронов, но тщетно. Ее мозг не был запрограммирован на скоростной режим. Процессоры не выдерживали и дымились.

Статья жалостливо поведывала о незавидной судьбе одного из основоположников теории научного коммунизма, нищете и лишениях многочисленного семейства классика.

С грехом пополам и с помощью знатока романо-германской филологии, Пашеньке удалось добраться до фразы «Marx war in einer schwierigen situation» ( Маркс попал в затруднительное положение) и тут случился конфуз. Нечеловеческим усилием должнице удалось понять, что основатель теории классовой борьбы попал. Часть предложения была равна для неё китайской грамоте и поэтому перевод оставшейся части перевернул представление корифея языка Прикус о создателе «Капитала», как по части физиологии, так и по части гендерной принадлежности. Паранюшка, запинаясь выдала:

- Маркс был.... - дальше для неё была терра инкогнита, но последнее слово было знакомо, и она ухнула, не задумываясь, - ...в положении!

Глаза у Цили Марковны стремительно начали увеличиваться в размерах.

- В каком смысле?

- В смысле... Маркс был в положении...

 - Что вы говорите! - выдавила из себя потрясенная Прикус.

 - И кто же так расстарался?

- Враги! - испуганно ответила Прасковья. - Они его не любили! А я думала всегда, что такие вещи происходят только по любви!

Подбородок Цили Марковны задрожал.

- Они его преследовали и вынуждали жить такой жизнью - чуть не плача, оправдывала Маркса Зяблик. - Он устал сопротивляться и был согласен на все. На любую помощь.

- Помощь!!!. - Циля Марковна, уже не сдерживаясь, хохотала во весь голос, смахивая слёзы и задыхаясь от смеха.

- Деточка моя, я ставлю вам зачёт авансом, на будущее и благодарите за неожиданный подарок вождей мирового пролетариата и вашу спасительную инфантильность!

И ещё долго, после того как обезумевшая от радости Паранюшка стремглав унеслась к свободе и счастью, принималась хохотать, закрывая лицо ладонями.

День явно удался! 

 

Калиф на час

Петюня Мульчуков всю жизнь мечтал о славе. Талантов не было, а славы хотелось. Когда тебе пятнадцать и ты никому не симпатичен – это угнетает. Получается, что годы прожиты зря, перспектив никаких, впереди только старость и дряхлость. Жизнь прошла, счастья нет, известность помахала рукой. И тут Петюня, которого знакомые и друзья, такие же пентюхи безымянные, прозвали Мульча, случайно наткнулся на телепередачу "Сам себе режиссер". Открытие буквально потрясло жаждущего известности отрока. Оказывается, слава была рядом, только протяни руку, и вот она, сияющая и ослепительная, как жароптицево перо. Нужен только сюжет. Смешной и неожиданный. Оригинальный и яркий. А наградой победителю будет бешеная популярность и новенькая видеокамера с кучей мегапикселей и крутыми наворотами.

Решение принято. Дело за малым. Придумать и снять. Целыми днями Петюня ломал голову над тем, что бы такое сотворить, отчего конкуренты бы вздрогнули и задохнулись от зависти, а благодарный мир замер от восхищения и пролил на него золотой дождь.

Долго думал, извелся весь, похудел и осунулся. И придумал. Когда-то подобрал он в окрестностях мусорных контейнеров анатомический макет человеческого скелета в раздербаненном виде, сложил в два больших пакета и притащил необычную находку прямо домой, на "радость" родителям и ошалевшему от изумления коту Баксу. Горячо прокомментировав "дорогое" приобретение, родня вытолкала счастливого обладателя пластикового андроида обратно к месту складирования твёрдых бытовых отходов с обязательным условием избавления от оного.

- И чтоб ноги его здесь не было! - напутствовала мать.

- И руки тоже! - ерничал отец. - Нам запасные части ни к чему!

Скелет был чудо как хорош и по-своему привлекателен. Сердце у Петюни дрогнуло, и он не решился совершить святотатство по отношению к пластмассовому изыску Медремкомплекта. Бросился Мульча к другу своему Севке Чунину за помощью.

- Спасать надо Термика, пропадет ни за грош, чахлый!.

Сказано-сделано. Перетащили останки деструктированного киборга в Чунькин гараж, громыхнули, затолкали в бетонный угол, завалили, закидали ящиками, припечатали сверху покрышками. Оглядели, хмыкнули довольно и разошлись по домам. И затих там костлявый, разобранный на части антропоморфный эрзац, затаился до лучших времён, чудом избежав городской свалки и гусениц бульдозера.

Со временем был извлечён приятелями на свет божий, состыкован заново,обмотан для верности скотчем и проволокой, экипирован в старенькие кроссовки, спортивные брюки и куртку, на голову нахлобучили вязаную шапочку, глазницы прикрыли треснутыми солнцезащитными очками. Завершал ансамбль намотанный на шею спартаковский шарф. Одним словом, активирован, имянаречен Чахлом, возвращен к жизни. И что важно, усажен на стул у верстака с зажатым в горсти сухих костей руки гранёным стаканом и "беломориной".

Чуня-старший, батя Севкин, хоть и с юмором был мужик и одобрил проживание Чахла на гаражных метрах, поначалу шарахался с непривычки и пару раз швырял в него чем ни попадя, но со временем пообвык и даже общаться стал в процессе занятия железными потрохами своей "ласточки", чего, правда, сказать нельзя о несведущей гаражной братии и случайных гостях, заглянувших на огонёк пятничного "Дня жестянщика".

В сизых слоях табачного дыма и размытого пятна неоновой "сороковки", в шумном говоре, смехе, стуке посуды и громких восклицаниях, когда стакан пускался по кругу, и в полумраке масляно-ветошного рая верстак превращался в родовой очаг, а тесно обступившая его гогочущая мужицкая орава в братство избранных бензольного кольца, посвящённых в таинство октанового числа, Чахл, каждый раз, без промаха, взрывал мозги празднующих и братающихся.

Особенно, когда ему плескали в стакан и пытались стукнуть по плечу. Гаражный дроид с треском валился на пол и, разбросав конечности, являл в сиплой, мертвенной немоте тишины костлявую белизну замогильного ужаса. Обнажившаяся чернота глазниц обдавала холодом морозной испарины. Кто-то судорожно кидался в сторону, кто-то начинал осваивать горловое пение "йодль", кто-то упражняться в силовом продирании к двери. Находились, правда, и такие, кто вспоминал библейскую легенду и застывал соляным столбом, с выпученными глазами, булькающим кадыком и обезумевшим взглядом. Короче говоря, равнодушных не было. Но обходилось без побоев и членовредительства по отношению к старшему Чуне. Удивительно! Но обходилось.

В общем, прижился найденыш на гостеприимной гаражной земле и даже стал местной диковиной, изюминой грубоватой, но незлобивой шоферни, радовал и веселил народ и с пониманием относился к любопытствующим зевакам. До тех пор, пока спаситель его и, по сути, хозяин Мульча не возжелал славы. По замыслу Петюни, именно анатомический крепыш должен был сыграть первую скрипку в большом оркестре триумфального шествия автора к народной любви и признанию.

К зиме мозг Мульчи стрельнул идеей. План был прост и прямолинеен. Безупречно бездарен и безукоризненно безграмотен. Без затей и ученой зауми. Без претензий и экивоков. Никаких авторитетов! Напор и натиск! "Пуля-дура, штык молодец!". Пять минут дури и впереди счастливая жизнь! "Вали кулем, потом разберем!" - девиз предприятия говорил сам за себя. По плану, номинанты на публичность выносят Грохотулькина на обочину дороги, припорашивают снежком и ждут реакцию прохожих. Из укрытия действо берётся на камеру телефона, смакуется и фиксируется. Паника, визг, суматоха. К-р-а-с-о-т-а! Дальше эвакуация Чахла, отход-бегство, гаражная дислокация, конец операции "Чураско-дьюб". И полный бубль-гум!

Чунька-младший план одобрил и без колебаний вызвался в напарники. Так и заявил: "Я в теме!". Был назначен день "Х",утвержден маршрут, выбрана полусонная улица, обозначена точка приложения трансформера. Начался обратный отсчет. Метроном неумолимо отсчитал положенное и... Час "Ч" пробил. Векторы времени сошлись, и день настал.

Вечерело. В сиреневых сумерках, пахнущих печным дымком, разлилась убаюкивающая тишина. Неслышными тенями, бережно прижимая к себе погромыхивающий куль, две чёрные фигуры, лавируя между сугробами, крадучись пробирались к облюбованному месту. Прохожих не было. Улица была пуста и безлюдна. Уложили, разбросав в разные стороны руки и ноги позвякивающего позвонками любимца публики на обочине, к ноге привязали веревку, к шарфу леску, которую на нижнюю ветку, свисающую над дорогой, ловко перекинул Чунька, перемахнули через штакетник и затаились в ожидании действующих лиц балаганного представления.

Чахл был вальяжен и колоритен. Расслаблен и спокоен. Вызывающая поза придавала ему несколько развязный вид сибаритствующего лентяя, издергавшего своими капризами измученную челядь. А когда Чунька, проверяя надежность, подергал привязанной к ступне веревкой, псевдохомо игриво оголил лодыжку и скабрезно вильнул тазобедренным суставом. Охальник! Сноб! Шалун анатомический! Костяная нога, а туда же!

Когда ожидание затянулось, и на небе уже показались первые звезды, а серп луны стал наливаться раскаленной белизной, Петюня было решился объявить на сегодня отбой, как вдруг в конце улицы показались люди. Трое. Двое мужчин и женщина. И судя по тому, что шли они прямо по дороге, игнорируя тротуар, покачивались, громко разговаривали, перекрикивая друг друга, пьяненько фальцетили, а бабенка ещё временами и взвизгивала, Мульча понял - компания явно навеселе, что, впрочем, облегчало задачу, так как внимание их было рассеяно, а бдительность притуплена.

- Работаем, Чуня, наш выход! - возбужденно зашептал Мульча. - Готов!?

- Всегда готов! Как пионер! А клюнут!

- Куда они денутся! Мимо Чахла не пройдут!

Не доходя метров пяти до лежащего макетизированного человеческого имитатора, троица всхрапнула и отпрянула назад.

- Тьфу ты, мать честная, никак сбили кого-то!?, - переводя дыхание, выдохнул мужчина в потертом пальто и заячьей шапке.

- Давно валяется, вишь, уже и снегом присыпало, надо бы посмотреть, может жив ещё? - пьяненько прищурилась особь женского пола в куртке на вырост и берете с оторванным помпоном, который кокетливо болтался на одной нитке.

- Не подходи, не подходи, не трожь, а то на нас повесят, скажут, что мы его, - испуганно затараторил золотушного вида гражданин в телогрейке и кирзовых сапогах.

- Душа твоя заячья, чего трясешься, как овечий хвост, поглядим просто, если дышит, людей кликнем, а нет, так может чего на память прихватим, чего добру пропадать, да и помянем за упокой души. Иди, Кирюха, глянь, что там! - скомандовала беретка.

- Не подходи, Кирюха, статью пришьют, срок намотают! - захлебывалась телогрейка.

- Увянь, обглодыш золотушный, Глашка дело предлагает, а ты трындишь без толку!.

Потертый, оскальзываясь и спотыкаясь, подошёл к скелетизированному, потоптался, оглядывая, и, почесав под шапкой, простуженно забасил:

- Готов уже, не дышит!

Бабенка с опаской придвинулась ближе.

- А тощой-то какой, ну сущий доходяга, кожа да кости, в чем душа держалась? Ты, Кирюха, по карманам пошарь, может найдешь чего?.

- Да чего там может быть, сразу видно, нищеброд! Опился, да под машину и попал!

- Тогда одежу сымай, куртка-то вроде ничевошная, много не дадут, а все ж приварок.

Кирюха, кряхтя и чертыхаясь, ухватил Чахла за рукав и попытался сдернуть с него куртку.

- Брось, брось, грех с покойника... - надрывался ватник.

Мульча, не переставая снимать, толкнул Чуньку коленом в бок. Тот тотчас дернул за веревку и к великому изумлению любителей чужого добра жмурик коротко лязгнул и с глухим биллиардным стуком отъехал в сторону. Беретка с визгом всхлюпнула. Кирзачи с перестуком задергались, полируя накатанный снег.

- Ах,ты ж,гад!

Кирюха, уронив шапку, вцепился в ускользающий рукав и с силой рванул, впопыхав сбивая с головы скелета шапку и очки. Рука Чахла, не выдержав зверства мародера, вылетела из плечевого сустава и, зловеще блеснув, захлестнула потертого костяной плетью, осыпаясь фалангами пальцев и прочей пластмассовой мелочью.

- Крошится, крошится, котях мороженный, перемерз, сволочь, тикай Кирька,тикай! - заблажала Глашка.

И в эту же секунду Севка дернул леску.

Перекошенный, однорукий торс рывком приподнялся. Синеватый в сумерках череп, чернея пустыми провалами глазниц, резко накренился вперёд, щелкнул звонко зубами и с жутким оскалом с размаху впечатался прямо в позеленевшую от ужаса физиономию мордатого Кирюхи.

- Нечиста-а-а-яяя!!!

Леденящий кровь вой обезумевшей хабалки повис над улицей и, достигнув частоты ультразвука, узким лезвием материализованного исчадия мрака сгинул в необъятном космосе.

Шамкая трясущейся челюстью, сидя на дороге, сучил ногами потертый и, заикаясь, невнятно бормотал:

- Мля, мля, мля, не замай, мля, не замай.

Затем, изловчившись, перевернулся, встал на четвереньки и стремительно закособочил, подпрыгивая лягушкой, в сторону своих подельников. Золотушный, прибитый к земле звуковой волной беретки, распластался по-паучьи и кинулся бежать. Подвели кирзачи. На первом же накатанном пятачке его подбросило вверх, повело, запрокинуло и с размаха приложило о стальное ограждение для мусорных контейнеров. Он коротко мекнул и, потеряв голову, оглушенный и ослепленный, стал биться мотыльком в железный лист, на котором красовалась надпись "Кинул мимо-хрюкни!", пытаясь пролезть, ввинтиться, пробиться к свету, к людям, к жизни. Потеряв надежду, скребанул ещё раз ногтями, закатил глаза и, увидев надпись на стенке ограждения, жалобно хрюкнул и затих.

Захлебнувшись на верхней ноте, помпонистая Глафира, екая селезенкой и судорожно заглатывая морозный воздух, какое-то мгновение бессмысленно таращилась на внезапно ожившего Чахла и скачущего по дороге Кирюху, замычала жалобно и утробно, оплыла квашней, повалилась на бок, и перекатываясь бревном, скатилась в канаву, и перелопачивая снег землеройной машиной, начала углубляться в сугробные залежи. Причём, довольно быстро и толково.

Струна напряжения лопнула и наступила звенящая тишина. Только в отдалении затихали шлепающие и чавкающие звуки земноводного скакуна Кирюшки, да изредка доносилось негромкое всхлипывание и похрюкивание золотушного, отрихтованного кирзача. Треснула ветка, хрипло каркнула ворона, где-то лениво гавкнула собака.

- Занавес! Финита ля комедия!

Съемочная группа давилась от смеха.

- Берём Чахла в охапку и уходим. Быстро!

И уже в гараже, ещё раз переживая увиденное, приятели дали волю своим чувствам. Рыдали от смеха, ревели, хлопали друг друга по спинам, вытирали слёзы и, надсаживая голоса, уверяли, что они гении, и весь мир теперь принадлежит только им.

А Чахл опять скромно занял своё привычное место у верстака. Он был невозмутим и молчалив, задумчив и отрешён, его не тревожила людская суета и не влекла мирская слава. Он был выше этого. Философ и мудрец. Отшельник и созерцатель. Он был частью этого мира, творением его, продолжением и не принадлежал ему. Копия творца человека и его полный антипод. И лишь изредка по треснутым стеклам очков пробегали мерцающие блики, то ли свет лампы, то ли свет мудрости бытия. Хрупкое творение беззащитного мира. И звёздная вечность. И покой. И загадка. 

 

Почечуй 

Варщик шубного лоскута Непруха Альберт Гораздович занемог. Не то, чтобы обезножил, но саднящая колючка в деликатной области интимного общения с окружающей средой не давала покоя. Императив метаболизма требовал своё, но дефекты функций запорного клапана в нижней части афедрона во время «позыва на низ» стали вызывать ощущения неловкости, беспокойства и зуда. Боль обжилась, походка зашаталась, прохожие начали оборачиваться.

- Что-то тебя, Гораздыч, раскорячило? - со смешком интересовались коллеги.

- Неваляшка! Пингвин королевский! - комментировал гусиную валкость специалиста меховой Обрези почётный караул одряхлевших гвардейцев дворового Ютьюба.

- Селедочки с уксусом не желаете? Остренькая закуска под водочку! - доброхотились молоденькие продавщицы универсама.

Непруха шарахался и покупал кефир. Тучи сгущались, утро начиналось с мУки, а вечер заканчивался пыткой. Варщик сох и таял на глазах. В грозовом воздухе явственно заметалось слово «Геморрой»!

- Да ты никак, батюшка, почечуем разжился!? - участливо подытожила страдания шубного лоскутника соседка по лестничной площадке Мавра Власьевна Шкуропят, иссохшая старая карга, помнящая ещё Леньку Пантелеева, аэропланы и танец «чарльстон».

- Истинно говорится в писании «всяко еже входит во уста, во чреве вмещается и афедроном выходит». Грешишь, юноша, непотребством, вот тебе и наказание!

«Юноша» страдальчески вздыхал, продолжая нести свой крест, и надеялся на авось. Авось само рассосется. Чуда не произошло. Не рассосалось...

...По дороге в больницу Непруха угрюмо молчал. На душе скребли кошки, ниже, по-хозяйски, ворочался ощетинившийся рейдерский захватчик. Динамик маршрутки то издевательски истертым меццо-сопрано напоминал о всех трещинках, то глумился бархатным контральто над курсивом, который, как топором, надвое разрубил прелести прежних дней и сорвался в штопор, повышая градус агрессии и истерики загнанного в угол несчастного меховщика.

- У-у-у, вражина! - злобно шипел от боли кожевенник, мотаясь на поручнях. Сесть он так и не решился...

...По коридору ходили люди, мелькали белые халаты, открывались и закрывались двери кабинетов, стоял монотонный шум голосов. Лоскутник не реагировал. Мышцы его живота свело от напряжения и тревожного ожидания. Он неотрывно смотрел на дверь с пугающей табличкой «Проктолог»...

...Врач повертел заполненную карточку, тяжело вздохнул, стриганул суровым взглядом по закаменевшему от ужаса и страха пролетарию кожевенного производства.

- Штаны долой! На кушетку!

- Доктор, а по-другому нельзя, непривычный я к этому, может, как-нибудь на глазок, или в баночку, пилюльки там, или ещё как? Могу присесть, кровь сдать, чувствами поделиться, сбегать куда прикажете, денег дать, полезным быть...лучший меховой кусок ваш! Стыдно мне доктор, пакостно, да и вам, наверное, взрослого мужика пластать!

- Штаны долой! Девственник! Не возражать! Нашёл на свою ж..пу приключений, значит терпи!

Побитой собакой Непруха прошаркал к месту своего позора и унижения, трясущимися руками оголил щупленький, неказистый низ, взобрался на плаху и свернулся, как моллюск, калачиком.

- Чего разлегся!? - загремел проктолог, - ты мне зад, зад свой

дай, покажи, так сказать, товар лицом, стыдливый ты наш! Встаешь на колени и опираешься на локти! Понял? К бою!

Гораздыча аж обожгло! Весь красный от стыда и нелепости происходящего, он заелозил по клеенке, заскользил, складываясь четвериком. В такой позе он стал похож на игривого домашнего пса, с откляченным хвостатым филеем, умильно рассматривающим лакомую косточку. Звонко чмокнули надеваемые врачом перчатки.

- Приступим! Т-а-а-к! Увлажним искомое и в дебри, главное ввязаться в бой, как говАривал полководец! Не дергайся, больной, процесс пошёл!

- Подбавь, подбавь вазелинчику! - заголосил Непруха, - на сухую

пошёл!

- Не психуй!

- Мягче, мягче, доктор, осторожнее!

- Не мешай!

- Куда, куда полез, изверг! Не чуешь, что творишь?

- Не мешай, сказано!

- Сдурел, что ли, больно же, а-а!

- Чувствуешь?

- А-а-а!

- Чувствуешь боль?

- Д-а-а! Меня! Передовика! Да я с доски почёта не слезаю! А-а!

- Потерпи!

- Меня! Варщика! Виртуоза! Средь бела дня! Ссильничали! А-а-а! Правей, правей бери, круче забирай, круче, там не так больно!

- Ещё немного!

- Порвал все, а-а-а! Садюга! Куда, куда! А-а-а!

- Все, все, больной, успокойтесь! Нервный какой попался пациент!

Мучитель отвалился. Лоскутник, шумно отдуваясь и жалобно поскуливая, царапал казенное имущество.

- Лечиться будем, недотрога вы наш! - усмехнулся медик...

 

...И вечер был дальше. И матовая капсула суппозитария, тающая

в руках, загадочно бликующая в неверном свете ночника, и геркулесовая кашка с кефиром, и тоска зелёная. Прицелился лоскутник, ойкнул и ушёл в астрал.

И навалилось на него огромное НИЧТО. Бесконечное! Где ни верха не было, ни низа. Вне времени. Вне пространства. Великая пустота! И закривлялось перед ним скользкое, безликое похабство и обхватило его липкими объятиями страха. И темно стало, и душно! И жалко стало Непрухе себя, и тоскливо. Всхлипнул он и всплакнул. И поплыл в открытую форточку тоненьким ручейком, рассыпался, растекаясь в сыром и влажном полумраке, испуганный, дрожащий голосок:

- Горит свечи огарочек...налей, дружок, по чарочке...

Ужин при свечах! Апофеоз эротического триллера.

Н-д-ааа! Оказия! 

 

Захарка 

 7 марта. Канун праздника. Полдень. В торговом зале супермаркета тихо и прохладно. Жужжат холодильники, на полках пестрят товарные ценники. Пахнет ванилью и пряностями. Одинокие покупатели неторопливо слоняются между длинных рядов стеллажей. У кассы небольшая очередь. Кассир - средних лет полненькая, курносая дамочка в кудряшках, губастенькая и слегка навеселе. Перед ней - пластмассовое ведро с тюльпанами. Первыми в очереди у кассы стоят два молодых человека восточной наружности, смуглые и белозубые. В руках у одного подарочная коробка с дорогим алкоголем и стеклянными стаканчиками.

- Какие красивые , - игривым голосом нараспев произносит хозяйка кассового аппарата. - Ой, и бутылочка симпатичная и дорогая какая! - добавляет она. - Наверное, к девушке на свидание идёшь?

- У меня нет девушки, - улыбаясь, отвечает сын Востока.

- Тогда тюльпанчики купи, девушке подаришь, праздник завтра.

- У меня нет девушки, - ещё раз повторяет улыбчивый.

- Вот и хорошо, что нет! - заворковал синий фартучек. - Купишь и на улице подаришь какой-нибудь девушке. Ты посмотри, какие тюльпаны, если бы мне кто такие цветы подарил, я была бы счастлива. Любая обрадуется и твоей станет.

- Не хочу любую, любимая нужна, - продолжал отнекиваться смуглолицый.

- Ну хоть поздравь кого-нибудь и тюльпаны пригодятся, - настаивала дива в униформе. - Как зовут-то тебя, красивый?

- Захид!

- Захарка! - радостно воскликнула синяя пилотка. - Какой хороший, какой добрый мальчик, Захарка! И цветы не купишь? Не порадуешь девушку свою, с праздником не поздравишь? А нас уже поздравили. - И глаза ее заблестели, отражаясь бликами на пузатых бутылочных боках.

- Хорошо! - сдался джигит. - Давай цветы! - И получив тюльпаны, он лучезарно улыбнулся, протянул букет кассирше и, смущаясь, сказал, - это вам, поздравляю с праздником 8 марта!

- Ай да Захарка, молодца, настоящий мужчина, дай Бог тебе здоровья и невесту красавицу! - И уже уходящим вслед южанам ещё раз крикнула. - Какой хороший мальчик Захарка, красивый мальчик, добрый мальчик, молодец!

Затем, помедлив, повернулась к очереди. Улыбка ее съежилась, сползла с лица и, пригорюнившись, она с пьяненьким всхлипом произнесла:

- Ну на кой ляд мне цветы, лучше бы на эти деньги я шампунь купила или марафет навела, - и, подумав, добавила, - ишь, моду взяли, с цветами лезут, ни стыда, ни совести, так и норовят бедную женщину ославить! А ещё З-а-х-а-р-к-а! Кобели!

Очередь благоговейно замерла.