Унянина Жамиля

Вся надежда у Петра Григорьевича была на внука Жорку.

«Неблагодарные сволочи!» – морщась, думал он про своих детей, – вот вам дулю, а не квартиру. Оставлю все Жорке, он хоть и шалопай, а меня не бросит.

Жена Петра Григорьевича, Татьяна, умерла пять лет назад, дочь Лидия жила в другом городе и приезжала только по праздникам, а сын Максим жил на соседней улице, но отношения у них были натянутые.

После смерти жены Петр Григорьевич стал просыпаться по утрам рано. Он долго лежал, глядя в потолок, думая о своей так быстро пролетевшей жизни. Но чаще всего он прокручивал в голове разговоры с дочерью и сыном, и чем больше он думал о них, тем больше сердился, накручивая себя. Потом до него доходило, что от этого нет никакого толку, сколько не лежи, сколько не сердись, а вставать надо, тогда он, кряхтя и постанывая, поднимался с постели и, шаркая ногами по полу в своих больших тапках, направлялся в зал.

– Здравствуй, Таня. Проснулся я..., спал опять плохо, совсем никуда не годное здоровье стало. Вчера сынок твой любимый приходил, – скрипучим недовольным голосом он начинал выговаривать жене. – Избаловала ты его, Таня, твое воспитание, никакого уважения к отцу. Молчишь..., молчишь, ты и раньше больше молчала. Ох-ох-ох, да не смотри ты на меня так укоризненно. Ладно, Таня, хватит уже пустые разговоры вести, пойду чайник ставить.

Такие беседы Петра Григорьевича с портретом жены уже давно вошли в привычку. Он ежедневно жаловался ей на сына, на дочь, на внука, на большие цены в магазинах, на плохую погоду, и становилось как-то легче на душе. После этого его хмурое лицо слегка разглаживалось, расправив плечи и гордо подняв голову, он твердой поступью отправлялся на кухню.

Пока чайник закипал на плите, он умывался в ванной, громко фыркая и разбрызгивая по сторонам воду. Потом, долго глядя в одну точку, пил чай с любимым сухим печеньем. В такие минуты длинная жизнь с радостями и огорчениями начинала отчетливо проявляться перед глазами Петра Григорьевича. Чаще всего он вспоминал не голодное детство, а как пришел молодой и красивый из армии и полюбил разбитную и весёлую вдову Раису. Всю свою жизнь вспоминал ее, думал, умирать будет, не разлюбит. И только потеряв свою безропотную Таню, понял, кого потерял, и кого надо было любить.

Раиса была красивая и статная, но уже с испорченной репутацией в селе женщиной. Она быстро поняла, что Петр в нее влюбился, живо окрутила его, не успел тот и опомниться. Счастливому хлопцу показалось – вот оно счастье пришло.

Мать Петра была строгой и властной женщиной, чего нельзя было сказать об отце, очень добром и спокойном. Он умер, когда Петр служил в армии, от старых ран, полученных еще на Первой Мировой войне. Смекнув, что сын может натворить дел и опозорить их на всю деревню, мать списалась со старшей дочерью, которая в то время была уже замужем и жила в небольшом южном городе. В это же время к соседям приехала в отпуск из города дочь Таня, девушка красивая, работящая и очень скромная. Семья их была уважаемой в деревне, отец Тани до войны был председателем колхоза, но погиб на фронте. Мать Петра сходила вечером к ним, поговорила с Таниной матерью, с самой Таней, и дело было решено. Петр, боясь гнева матери, согласился на этот брак, Таня ему понравилась, но он, затаив на мать обиду, думал: «Пусть будет по-твоему, мама, но Раису я не брошу». Но мать была дальновидной женщиной, и после регистрации брака в сельсовете они, собрав все, что могли, из дома ценного, переехали к дочери на юг.

Сначала они купили маленький домик с большим огородом недалеко от моря. Потом, накопив денег, за одно лето выстроили хороший добротный дом, а старый через год снесли. К зиме родилась Лидия, точная копия Тани: с такими же большими зелеными глазами.

Увозя Петра подальше от Раисы, мать думала, что сын образумится, но он, вкусив запретной любви, находил подобных женщин и здесь. Таня очень страдала, она любила Петра и терпела его выходки, но когда Лиде исполнилось пять лет, она, собрав свои вещи, решила вернуться домой. Мать Петра валялась у нее в ногах, просила не уезжать, да и Петр обещал ей, что больше этого не повторится. Максим родился через год, и Петр поутих на несколько лет. Он все же любил своих детей, да и с Таней они жили всегда вполне спокойно и мирно.

Потом мать Петра после долгой болезни умерла на руках Тани. Лиде тогда исполнилось четырнадцать лет, и она во многом уже была опорой для матери.

С этого времени у Петра словно развязались руки. Он каждый год брал путевки в дома отдыха и там обязательно находил себе женщину подобную все той же Раисе.

Лида выросла очень красивой девушкой и в двадцать лет вышла замуж. Через некоторое время они с мужем переехали в соседний город. Дочь очень жалела свою мать и каждый раз, приезжая в гости, просила её развестись с отцом. Временами она его просто ненавидела и однажды, когда отец чем-то обидел мать, не вытерпела и высказала ему все, что наболело внутри.

– Ты и ногтя маминого не стоишь, ты..., ты всю жизнь ей исковеркал, всю жизнь таскался по бабам. Что ты думаешь, если я была маленькая, то ничего не видела, не понимала? Да там и понимать было нечего, я все видела, как ты начищался, одеколонился и уходил. Попробуй маму обидеть еще хоть раз, я увезу ее к себе.

У Максима своя семья, свои заботы, а ты будешь жить один никому не нужный. Непутевый!

Петр Григорьевич оторопело смотрел на дочь, она хоть и похожа была на мать внешне, но характером была огонь! Зеленые глаза, как у Тани, смотрели не печально, а метали молнии на отца. Он стушевался и вышел во двор. Слово «непутевый» больно обожгло его. Петр не ожидал такого отпора от дочери, а угроза остаться одному, когда здоровье уже пошатнулось, его напугала.

Потом наступили времена, когда старые дома на побережье стали скупать за большие деньги. Петр Григорьевич продал свой дом и купил большую трехкомнатную квартиру в хорошем районе города. Прожили они с женой в этом жилище около десяти лет, и вот уже пять лет как он остался в нем один. Сын ходил

к нему часто, приносил продукты, но почти каждая их встреча кончалась руганью, Петр Григорьевич вечно был чем-то недоволен. Максим, хлопнув дверью, уходил, но, остыв, приходил через несколько дней, какой бы не был отец, а все же родной.

Внук Жорка заходил практически каждый день, иногда являлся очень поздно и оставался ночевать. Петр Григорьевич ворчал, а бывало, и ругал его на чем свет стоит.

– Где тебя носит по ночам? Почему я из-за тебя спать не должен?

– Спи, дед! Кто тебе мешает?

– Как я буду спать, если сначала жду тебя, а потом только усну, ты приходишь, гремишь и будишь меня. Шалопай, я в твоем возрасте уже работал.

– Дед, мы со Светкой решили пожениться, – сказал Жорка, не слушая дедову ежедневную «песню».

– Жорка, ты что, правду говоришь или шутишь? Тебе ведь еще год учиться, а потом, наверное, в армию.

– Вот именно, дед, в армию. Надо успеть жениться и родить ребенка, а там еще что-нибудь придумаем.

– В наше время от армии не прятались, но сейчас не та армия. Женись, у меня жить будете, я на тебя дарственную оформлю.

Свадьбу сыграли к зиме, молодежь и родня радовались: вопрос с жильем не стоял. Но радовались они недолго: дед вскоре занемог. Света ухаживала за ним, как могла, но потом родился ребенок, и заботы ее удвоились.

Дальше – больше, дед перестал ходить до туалета, его кормили из ложечки, и все дела стал справлять в постель. Молодая сноха с трудом уже держалась, но терпела. Однажды, уйдя на прогулку с ребенком, Света забыла какую-то вещь и вернулась. «Смертельно» больной дед спокойно разгуливал по квартире и, напевая веселую песню, помешивал ложкой чай в бокале. От неожиданности он выронил его из рук, но тут же опомнившись, обошел лужу и направился в свою комнату.

– Петр Григорьевич! Как же вы так могли? – из глаз Светы брызнули крупные слёзы.

– А вы что думали, так вам квартира достанется? Нет, ребята, вы ее заработать должны!

– Но зачем же так-то, Петр Григорьевич?

Света выскочила из квартиры, забыв, зачем возвращалась.

Начались ссоры с Жоркой, дело доходило до развода, и Света объявила ультиматум: или я, или дед. Жорка выбрал жену. Было решено искать съемную квартиру, она уже не хотела жить даже с родителями.

К выходным квартира была найдена, с утра подогнали машину к подъезду, и друзья в быстром темпе стали выносить имущество молодой семьи. Петр Григорьевич всю неделю ходил с невозмутимым видом и сейчас, не до конца осознав свое положение, спокойно наблюдал за происходящим. Он не мог понять, как можно отказаться от квартиры, сами-то ведь никогда не купят! Но когда Жорка отдал ему ключи и вышел на улицу, Петр Григорьевич опомнился и побежал за ним по лестнице вдогонку. Выскочив из подъезда, он увидел, как внук садится в машину и, задыхаясь, из последних сил закричал:

– Сынок! Жорка! Погоди не уезжай! Сынок, прости меня непутевого! Сынок!

По вечерам в палате кардиологического отделения городской больницы было непривычно тихо.

– Мария Никифоровна, расскажите еще что-нибудь, – соседки по больничной палате с интересом смотрели на пожилую женщину.

Марии Никифоровне скоро восемьдесят восемь лет. Седые волосы красиво уложены, живые глаза светились добротой, речь спокойная, голос совсем молодой и ласковый, как будто и не было за плечами трудной жизни. Когда-то у нее была дружная и счастливая семья, а теперь остался один двадцатилетний внук, ее любовь и печаль. Сначала она похоронила своего любимого мужа, потом сына. Её первенец, красавец сын Сергей, служил в МЧС. Он погиб, спасая людей, провалившихся под лед на машине. В тот выходной день он был на рыбалке. Зима была теплая, и в конце февраля лед уже был не такой крепкий. Но некоторые рыбаки, несмотря на это, проезжали на машинах до середины реки. Сергей уже собирался идти домой, когда невдалеке от того места, где он рыбачил, раздался треск раскалывающегося льда, не выдержавшего тяжести машины. Он, не раздумывая, побежал к полынье и помог выбраться двум пассажирам, но тяжелый намокший тулуп и валенки потянули его обессилевшее тело на дно.

Не успела Мария Никифоровна оправиться от горя, как заболела ее дочь.

Она умерла от рака совсем молодой, оставив ей шестилетнего сына. «Живи долго, мама, за всех нас», – умирая, сказала ее кровинка.

– После смерти дочери, думала, не переживу, весь мир как будто обрушился. За что мне такая судьба? Не хотелось жить, лучше и мне умереть. Но вскоре зять снова женился, и в новой семье не было места внуку. С тех пор и воспитываю его, и живу ради него. Вот только сердце мое устало, каждая смерть сделала на нем рубец.

 

В палате повисла тишина.

– Что же вам еще-то поведать? – помолчав немного, старушка неторопливо начала свой рассказ.

– Ну так слушайте, детки. Когда началась война, мне было почти пятнадцать лет.

 

Жили мы на Украине в небольшом селе неподалёку от сахарного завода. Детей было много, кроме меня еще семь братьев взрослых, и я самая младшая. Всех семерых забрали сразу на фронт, все семеро и погибли. Старший брат Гриша был женат, и жена его Мотька была уже беременная.

 

Отцу было уже много лет, его не призвали, а до войны он работал на сахарном заводе, и зарплату чаще отдавали сахаром. Как раз перед самым объявлением войны выдали ему два мешка сахара в счет зарплаты. Потом папа, когда началась война, зарыл один мешок в землю, а второй тратили, не жалея, думали, война ненадолго, разобьют немцев быстро.

Жили мы не очень богато. Дом пятистенок: в горнице две кровати стояли да стол, покрытый вязаной скатертью, на стене зеркало висело, а на окнах красиво расшитые занавески. Но зато у нас всегда было очень чисто и множество цветов, и на улице и в доме. Все подоконники были заставлены горшками с цветами, а окон у нас было много, поэтому в хате было светло и нарядно. И когда в село вошли немцы, наш дом облюбовали для главного офицера. Мы перешли жить в мазанку, но в дом нам разрешали заходить, мама топила русскую печку, а заодно и готовила нам еду.

Однажды, когда офицер спал, в хату вошел немец с котелком, видно, кто-то ему сказал, что у нас есть сахар. Да мама и сама пожалела солдата, пусть, говорит, пьют чай с сахаром, и насыпала ему полный котелок. Через несколько минут идет еще один немец с котелком: давай, говорит, матка, цукер. Пришлось и этому насыпать. Потом идут еще двое с котелками и с порога маме, показывая пальцем на котелок, говорят: «Цукер, цукер» и пальцем тычут в висок «Паф, паф», а то, мол, сейчас застрелим.

 

Мама не выдержала и заголосила:

– Да что же это такое, и так уж чуть не все унесли!

На шум из горницы вышел офицер, солдаты вытянулись перед ним, он у них, видно, спросил, в чем дело? Они молчат, а котелки-то с сахаром уже в руках, и так понятно. Папа молчал, а мама начала жаловаться, мол, идут и идут. Он спросил: сколько их было? Мама ответила, а папа в ужасе зашептал:

– Молчи, молчи! Бог с ним с сахаром.

Офицер у них по-своему что-то спросил и показал на папу, а у него штаны все заплатка на заплатке. Он еще что-то говорил им строгим голосом. Потом они ушли, и пришли те, первые, и принесли сахар назад.

Офицер сел на табуретку и сказал папе, показывая на его штаны:

– Вы живете не гут. У нас в Германии рабочему дают три костюма: один дома ходить, второй на работу, третий в гости. У нас зер гут, у вас швах.

 

Еще помню, как однажды немцы пили коньяк. Сидят в горнице за столом несколько человек, небольшая бутылочка коньяка на всех и рюмочки маленькие, как наперсточки. Мама с папой на кухне стояли за занавеской и подсматривали. Мама говорит:

– Смотри, отец, из чего они пьют! Может, дать им нормальных рюмок?

– Молчи, мать, и не лезь. Угомону на тебя нет! Пусть пьют, как хотят, все тебе неймётся.

 

Потом стали женщин угонять в Германию. Полицай принес и мне бумагу. Я села прямо на пол и заплакала навзрыд. Сижу, реву в голос, а тут офицер как раз пришел. Узнал, в чем дело, взял повестку и разорвал, а полицаю сказал, чтобы больше сюда не приходил. Так я и спаслась. Так что, детки, не все немцы были плохие.

 

А потом столпотворение началось! Деревня несколько раз переходила то к нашим, то к немцам. Ни одного дома не осталось целого.

В погребе спасались, боялись выглянуть. Сидим так в один день: мама, папа, я и Мотька беременная. Снаряды летают над головой туда-сюда, рвутся рядом. Страх! Потом вдруг стало тихо. Слышим, говорят, но не поймем кто, оглохли совсем от взрывов. Потом кто-то заглянул в погреб. Наши! Обрадовались, хотели вылезать, вдруг слышим, кто-то громко сказал:

– Нечего и смотреть! Брось гранату в погреб. Шлюхи там немецкие!

Мотька услышала это, прямо рассвирепела вся, полезла из погреба, придерживая свой огромный живот, а мы за ней.

– Ах, ты окаянный! Это мы-то шлюхи немецкие? Вы нас оставили под немцем и отступили, а мы тут без защиты остались! Это она шлюха немецкая? – и показала на мать. – У нее семь сыновей на фронте, – потом меня схватила за руку и толкнула прямо на этого солдата. – Это ребенка ты шлюхой называешь? А её чуть в Германию не угнали!

И плюнула в него. Тут подошел советский офицер. Он вынул из кобуры пистолет и на наших глазах застрелил этого солдата.

 

Страшно было, детки! Думала, никогда не забуду, но времени много прошло, все-таки стала понемногу забывать.

В палате воцарилась тишина. Мария Никифоровна, видимо, вспоминая еще что-то из далёкого прошлого, смотрела задумчиво куда-то вдаль. Сколько еще невысказанной грусти и боли хранит ее память...

Нерешительно сделав несколько шагов по трапу теплохода, я остановилась. Хотела повернуть назад, но не смогла. За мной уже выстроилась целая очередь будущих туристов, которым не терпелось, наконец, попасть на палубу.

– Женщина, что же вы задерживаете движение? – улыбаясь, спросила меня симпатичная дама лет пятидесяти. Потом понимающе кивнула мне. – Кто бы мог ожидать, что в конце августа установится такая жара.

«Видимо, обратной дороги нет», – я улыбнулась в ответ и пошла дальше.

Оформившись, прошла в свою каюту, в которой было так душно, что мое настроение совсем упало до нуля. Я поставила свою дорожную сумку под кровать и вышла на среднюю палубу. Ко мне подошла та женщина, с которой я столкнулась на трапе, и мы разговорились.

– Я буду путешествовать на этом теплоходе во второй раз. Мне так понравилось в прошлом году плыть до Перми, что я решила в этом году отправиться до Самары. Здесь так здорово! Я уже успела посмотреть программу на сегодняшний вечер. После ужина пойдем в концертный зал на беседу с капитаном, а потом будет развлекательная программа. Не переживайте, душно бывает только на стоянках, а во время движения все будет отлично.

«Поживем – увидим», – подумала я и снова улыбнулась.

– Кажется, приглашают на ужин.

Оказалось, что и в ресторане мы сидим за одним столом.

«Повезло же мне, однако. Пожалуй, трудно мне будет уединиться».

– Мы не познакомились. Меня зовут Анна Андреевна. А вас?

– Элина. Не надо по отчеству.

– Тогда и я просто Аня. Мы ведь примерно одного возраста с вами. Отчего вы так грустите?

На глаза навернулись слезы, проглотив комок в горле, я с трудом сказала:

– Сына похоронила два месяца назад.

– О, Боже! Простите, пожалуйста. Если вам нужна будет какая-то помощь, обращайтесь, пожалуйста. Если вам тяжело общаться, я не буду вас больше тревожить.

Я как-то сразу прониклась уважением к этой женщине.

– Все нормально, Аня. Меня отправили в этот круиз прийти в себя и отвлечься от грустных мыслей.

На следующий день я проснулась очень рано и прошла на корму, где стоял ряд белых стульев вдоль стены. Как оказалось, я была не одна такой ранней птахой и даже не удивилась, увидев сидящей с книгой в руке Аню.

– Доброе утро, Элиночка! Я всю жизнь встаю рано. Успела уже пройти быстрым шагом по палубе, сделала пять кругов, размялась немного и вот сижу с книгой. Только не очень читается. Вокруг такая красота, жаль пропустить что-либо! Говорят Жигулевские горы такие красивые. Надо обязательно снять все на камеру. Потом будем шлюзоваться, это тоже очень интересно. А сегодня после обеда экскурсия по Нижнему Новгороду. Я обожаю этот город. В молодости несколько раз ездила туда в командировку. Так что я не стала записываться на обзорную экскурсию по городу. Сама пойду туда, куда хочу. А вы поедете?

– Нет. Дороговато для меня.

– Так идемте со мной, Элиночка.

– С удовольствием, спасибо, – поблагодарила я свою новую подругу.

– А до обеда можно будет позагорать, как вам такой вариант?

– Устраивает.

 

После обеда мы встретились с Аней на палубе в предвкушении новых эмоций. Город встречал нас приятной солнечной погодой, и мы радовались, что нынешний день не такой жаркий. Теплоход медленно причаливал к пристани, а нам хотелось скорей оказаться на твердой земле. Уже давно перед нашим взором маячила великолепная чкаловская лестница, соединяющая две набережные: Нижне-Волжскую и Верхне-Волжскую. Мы пришли к обоюдному согласию, что пятьсот шестьдесят ступенек вверх, это для нас слишком много, поэтому решили сначала доехать на автобусе до знаменитой Макарьевской ярмарки, а потом, так же воспользовавшись транспортом, проехать до центра города. Ну, а спуститься вниз по лестнице в конце нашей экскурсии – сам бог велел.

 

Моя новая знакомая оказалась отличным гидом. Мы, действительно, посетили много таких удивительных мест, что к отплытию теплохода едва успели. К концу дня мне уже казалось, что мы друг друга знаем много лет, так легко мне было общаться с ней.

– Ну что, дорогая, до встречи на ужине. А там решим, как провести вечер, – помахав мне рукой, Аня, словно птичка, упорхнула в свою каюту.

«Сколько в человеке энергии, у меня ноги отваливаются от ходьбы, а она как будто и не ходила никуда. Надо же какая молодчина, – удивилась я и, войдя в свою каюту, с удовольствием легла на кровать, с облегчением вытянув ноги. – Нет уж, я, наверное, после ужина полежу с книгой. На сегодня с меня хватит».

Но я недооценила свою новую подругу. На ужине сидела уже отдохнувшая и набравшаяся сил Аня и фонтанировала идеями.

– Мы пойдем в бар, возьмем вина и посидим немного в уютной обстановке. Я приметила сегодня интересного мужчину, хорошая компания нам не помешает, – лукаво подмигнула мне Аня.

В баре сидело несколько человек, и среди них был тот мужчина но, как оказалось, он успел найти себе пару.

– А пойдем-ка, Элиночка, в мою каюту. Вино здесь дрянное, а у меня бутылочка моей чудесной наливочки. Мужчинка уже занят, а остальные мне неинтересны.

В каюте царил хаос. Вещи были разбросаны то тут, то там, но Аню это ничуть не смутило. Рассовав их по разным местам и освободив кровать и стол, она достала из своего саквояжа бутылочку своей драгоценной наливки и две маленькие стопочки.

Мы выпили немного и пожелали друг другу всего хорошего. Мне стало как-то легко на душе, и я не заметила, как начала рассказывать ей о своей жизни. Аня словно только этого и ждала. Скорее всего, она изначально это задумала, чтобы дать мне возможность выговориться. Ведь рассказать чужому человеку и облегчить душу всегда легче, нежели открыться близким людям.

 

– Моя мама умерла, когда мне было шесть лет, я ее очень смутно помню, – начала я рассказывать, будучи совсем неуверенной в том, нужно ли это делать. – Отец был человек ветреный, он менял женщин с такой быстротой, что я не успевала к ним привыкнуть и, тем более, запомнить. Но года через два появилась та, с которой он зарегистрировал брак и прожил много лет.

Вспомнив свою мачеху, я почувствовала, что мне обязательно нужно вывернуть наизнанку всю свою душу и выбросить из нее все то, что долгие годы мучило меня, терзало и искало выхода.

– Мачеха моя была еще та змея. Не знаю почему, но меня она сразу невзлюбила. Отец, хоть и женился на ней, но продолжал погуливать. А она все зло срывала на мне. Потом родилась Аринка, мне совсем житья не стало. Не туда положила, не то подала, не так посмотрела, где меня черти носят, и так было много лет, пока я не выросла. Мама моя была сирота с детства, а мать моего отца жила где-то в Казахстане, но отношения у них были плохие, из-за того что он женился не на той, какую бы ей хотелось. Я так и не видела ее ни разу в жизни. Так что не было ни одной души, кому бы я была нужна, кто бы меня пожалел. Отец был военным, и мы мотались по гарнизонам. Я столько школ поменяла, что удивляюсь, как я умудрялась при такой жизни хорошо учиться. После восьмого класса, когда мы наконец обосновались в П-ске, я решила пойти учиться в швейное училище, мне очень нравилось шить. Мачеха одобрила мой выбор, мол, всегда на кусок хлеба заработаешь, и она оказалась права, мне это часто помогало в жизни. Потом устроилась работать на швейной фабрике, но денег своих не имела, мачеха отбирала все. В девятнадцать лет я набралась смелости и объявила, что уезжаю в Ленинград поступать в институт. К моему удивлению, никто не был против, Аринка выросла и в моих услугах больше не нуждались.

 

К счастью, я сразу поступила в Текстильный институт. Мне дали место в общежитии и началась моя студенческая жизнь. Мне так нравилось, что я, наконец, вырвалась на свободу, что никакие трудности меня не пугали. Стипендии, конечно, мне не хватало, и помню, всегда очень хотелось есть. Другим помогали родители, а мне никто ни разу и копейки не прислал. Поэтому я устроилась мыть полы в подъездах. С утра пораньше бежала на работу, потом в институт. Уставала так, что иногда спала на лекциях, спрятавшись за чью-нибудь спину. После третьего курса пришло письмо от мачехи, что у отца инсульт. Она требовала, чтобы я бросила институт и приезжала ухаживать за отцом. Как же мне не хотелось возвращаться! Но мачеха написала, что если я не приеду, она сдаст его в дом инвалидов. Пришлось забирать документы и возвращаться домой.

Отец пролежал около года и умер. Я снова хотела вернуться в Ленинград, но тут познакомилась со своим будущим мужем. Подруга пригласила меня на дискотеку, там и произошла эта роковая встреча.

 

Поженились мы очень скоро и стали снимать квартиру у одной знакомой. Матери мужа я тоже не понравилась. Иногда ложилась спать и думала, ну почему в моей жизни так? Мама умерла, бабушке не нужна была, мачеха невзлюбила, и вот теперь и свекровь меня на дух не переносит. Утешало и радовало то, что муж меня полюбил, и мечтала, что так будет всегда.

 

Я родила подряд двух сыновей, нигде не работала, нам хватало на жизнь. Но потом начались девяностые годы, вы, наверное, помните, что тогда творилось. Завод, на котором работал муж, развалился, и он устроился работать на стройку. Вскоре нам дали квартиру в бараке, где я живу и по сей день.

Потом муж с двумя своими друзьями решили начать какое-нибудь дело. Время тогда было такое, все как за соломинку хватались, метались, лишь бы как-нибудь выжить, зарабатывали, как могли. Долго думали, спорили и пришли к тому, что надо арендовать землю в близлежащем совхозе, решив выращивать овощи. Наняли женщин из этого же села. Но, как известно, сельское хозяйство целиком зависит от природы. У них толком ничего не уродилось, сначала не было дождей, а потом так залили, что ноги увязали в жиже.

Муж взял кредит на большую сумму. Сначала кое-как вносили взносы, надеялись, что соберут хороший урожай и покроют этот кредит. А на деле оказалось, что нечем. Он меня мало посвящал в свои дела, но как я потом поняла, чтобы отдать этот кредит, он взял в долг у каких-то бандитов. Пришло время и им отдавать. Помню, несколько раз подъезжали к дому какие-то бритоголовые. Я спрашивала его: в чем дело? Но он отмалчивался или говорил, что все нормально, что у него свои мужские дела. В один прекрасный день он с утра собрал кое-какие вещи и сказал, что ему надо отлучиться на два дня. В этот же день я обнаружила, что в шкатулке осталось несколько мелких купюр.

 

Через неделю я забила тревогу. Куда он мог деться? Обошла всех его друзей, а те и сами в шоке. Я заявила в милицию. С этого момента начались мои мытарства: денег нет, продукты кончились, за садик платить нечем и многие другие прелести такой жизни. Через месяц произошло событие, которое хотелось бы забыть, вычеркнуть из памяти, но об этом никогда не забудешь. А потом еще и аукнулось оно через столько лет…

 

У меня не было привычки дверь запирать. Да и чего запирать: поселок маленький, все друг друга знают. Был, помню, летний дождливый день. Я уложила детей спать после обеда и хотела заняться шитьем, но вдруг открылась дверь, и вошли несколько незнакомых парней. Спрашивают, где муж? Я им стала объяснять, что пропал месяц назад, уехал и не вернулся. Мне, естественно, никто не поверил. Они стали меня стращать, что если не скажу, где он, то я об этом очень пожалею. И все это говорили на таком птичьем языке, что заставь меня это повторить под дулом пистолета – не смогу. Я плакала, клялась, что и сама хотела бы знать, где муж. Один из этих гадов заглянул в холодильник, а там хоть шаром покати. Они так отвратительно смеялись над этим. Меня всю трясло от страха, за детей очень боялась. Но им не нужны были мои дети. Им нужна стала я, и они пустили меня по кругу. Когда они ушли, я долго лежала растерзанная и поняла, что не хочу больше жить. С трудом поднявшись, я вышла в коридор и нашла в рыбацком чемодане мужа веревку. Над дверным косяком, почти под потолком муж сделал себе перекладину, чтобы висеть, когда болела спина. Я встала на стул и привязала веревку к этой перекладине. Петлю надела на шею и отпихнула ногой стул.

Очнулась я в больнице. Рядом сидела моя подруга Лора. Оказывается, они с мужем вошли в тот момент, когда с грохотом упал стул.

Когда я поняла, что я осталась жива, на меня накатило такое отчаяние! Слезы брызнули из моих глаз. Зачем меня спасли, для чего жить и как? Детей отдали бы в детдом, они были бы сыты и одеты. А что я могла им дать в таком положении? Я не могла говорить, болело горло и шея. Голова гудела, как медный колокол.

Мое неудачное повешение очень долго затрудняло мне жизнь. Характер стал отвратительным, чуть что, срывалась на крик, головные боли так мучили иногда, что таблетки горстями глотала. Дети смотрели на меня с испугом, особенно старший сын. Он стал замкнутым, постоянно устраивал истерики, а когда подрос, стал совсем неуправляемым. Учителя мне жаловались на него на каждом собрании.

Бандиты больше не появлялись ни разу, от мужа не было никаких вестей, и я пришла к выводу, что его нашли и убили.

 

С работой тогда было плохо, и я никуда не могла устроиться. Пришлось идти торговать на рынок, который в то время еще был на улице. Холод был просто собачий, зима и то была против меня. Я надела на себя кучу всякой одежды, старую шубу и поверх нее огромный фартук с карманами для денег. Зрелище, прямо скажем, жуткое и убогое. Товара было достаточно много: разные консервы, масло, конфеты, рыба. Я все это с трудом разместила на прилавок. Подходили люди, спрашивали, а я еще не успела разобраться ни в чем. Они отходили и брали у других. Вскоре ко мне подошли два парня и остановились, с удивлением глядя на меня. Я ростом-то маленькая, да еще эта несуразная одежка.

– Кто это? Что за чучело? – спросили они у моей соседки.

Она объяснила, что я новенькая.

– Ну, гони четвертак.

А я не в курсе, какой четвертак, за что? Хозяин ничего не объяснил, а я еще и не наторговала ничего.

Они посмотрели на меня, сплюнули и сказали, завтра отдашь за два дня. Оказалось, это рэкетиры, и они приходят каждый день.

 

Торговать я совсем не умела. Выручку приносила маленькую, и хозяин меня все время ругал. Через две недели они решили от меня избавиться и подставили меня. На складе я получила товар, расписалась, а когда грузили в машину, то два ящика с консервами оставили. Вечером мне предъявили счет о недостаче. В общем, выгнали меня и не заплатили за этот день. Я плакала, думала, заставят выплачивать за эти консервы. Но они просто так решили эту проблему.

И опять хоть в петлю лезь. Одна женщина дала мне пол мешка гречки. В ней уже завелись какие-то жучки. Я перебрала ее, помыла, просушила в духовке, и вот началась жизнь, сплошная гречка и утром, и вечером, и в обед. Дети не хотели ее есть, а что я могла сделать: каша, похлебка, блины и все. Хоть волком вой. С тех пор ненавижу гречку, даже от запаха с души воротит.

 

Потом я встретила одну женщину, и она пригласила меня в одну фирму, тогда как раз началась эпоха сетевого маркетинга. Я сходила на презентацию, послушала и решила попробовать. Но это работа еще та, что называется, волка ноги кормят. Весь день бегала по разным предприятиям и конторам, предлагала нашу продукцию, агитировала и подписывала под себя. Через некоторое время это стало приносить мне деньги. Да плюс еще шила поселковым женщинам разные наряды. Так и выкручивалась.

 

Сыновья выросли. С младшим проблем не было: и в школе учился нормально, и потом в институт поступил, а вот со старшим так и не находили общего языка. Ругались часто, учиться не захотел, пошел работать на завод. Потом купил байкерский мотоцикл и гонял на нем так, что мне многие говорили, что добром это не кончится. А он словно специально так гонял. Иногда казалось, что он хочет разбиться. Несколько раз и разбивался, но оставался живым. Очень часто уходил из дома и по неделям не приходил. Потом возвращался, как ни в чем не бывало, и просил прощения.

 

Чтобы не делить с младшим ноутбук, купил свой. И вот однажды он набрал в интернете имя своего отца и обнаружил, что существует строительная фирма, директором которой является человек с такими же данными. Он позвал меня и показал. Я выписала номер телефона и решила позвонить.

Трубку взяла секретарша. Я объяснила ей ситуацию и очень долго уговаривала ее дать мне номер сотового этого человека. Вечером набралась духа и решила позвонить ему. С первых же слов я поняла, что это он. Меня затрясло всю, но я быстро взяла себя в руки. Жизнь все-таки закалила меня очень здорово.

– Здравствуй, дорогой! – сказала я спокойным голосом.

– Кто это? – удивился он. – Света, это ты?

– Не узнал, значит, милый. А я тебя сразу признала. Столько лет прошло, а я не забыла.

– Элина?! Как ты меня нашла?

– Сама бы я, конечно, не нашла тебя. Некогда мне было осваивать компьютер, милый. На кусок хлеба зарабатывала всю жизнь. Я думала, что ты давно уже сгнил где-нибудь, двадцать с лишним лет все-таки прошло. Ан нет! Живехонький, оказывается. Да ни абы кто! А директор строительной фирмы! А вот старший твой сын нашел тебя. Интернет великая сила, оказывается. А ты вообще-то помнишь, что у тебя два сына или вычеркнул и забыл все? Тебе никогда не приходило в голову, как мы там, оставшись без денег, жили и выживали?

 

И тут я сорвалась. Я кричала ему в трубку со слезами и про бандитов, и про то, что я вешалась, и про всю эту собачью жизнь на одной червивой гречке. Понемногу я успокоилась, и мы проговорили с ним около часа. Он рассказал мне о себе. Просил прощения, он решил, что если скроется, то этим спасет нас от бандитской расправы.

Потом он обещал, что приедет летом увидеться с детьми и со мной.

Я рассказала все сыновьям. Младший сын обрадовался, а старший, как сидел с каменным лицом, так и остался таким до конца разговора. На следующий день мы очень сильно с ним поругались. И он напоследок мне сказал:

– И что ты тогда не сдохла? Я ведь видел все, я сидел под кроватью и все видел, что с тобой делали эти бандиты. Это всю жизнь стояло у меня перед глазами. Вы мне всю жизнь испортили с отцом, ненавижу вас.

 

Сын хлопнул дверью и ушел. Я не искала его, он ведь часто уходил. Иногда я звонила ему, но он не отвечал, а потом стал недоступен. Через неделю я взяла запасные ключи и пошла в гараж. Он висел на перекладине…

В записке было написано, что он хотел убить отца за то, что он так поступил с нами, но не смог. Жить так больше он не может, поэтому решил убить себя.

 

Год назад я познакомилась с очень порядочным мужчиной, он предлагал мне выйти за него замуж. Я ответила ему отказом. Хватит, мол, с меня замужеств.

Вот так, Аня, прошла моя жизнь.

 

Я налила себе остатки наливки, выпила залпом и ушла в свою каюту. Рухнув, не раздеваясь, на кровать, проспала до утра. Проснулась я с таким чувством, словно с меня свалился тяжелый груз, беспощадно давивший на меня всю жизнь. Столько лет я не понимала, как живу, для чего живу?.. Лето, осень, зима, весна – все в сером цвете. Солнца не было для меня, синего неба я тоже не видела, смотрела только под ноги. И вдруг я словно проснулась и увидела, что небо-то все-таки голубое, а в окно заглядывает ясное солнышко, а не тусклый фонарный свет. Почему я на себе поставила крест? И мне вдруг стало так тепло и хорошо на душе.

Я взяла в руки свой телефон и нашла нужный номер.

– Слава, я согласна выйти за тебя замуж. Ты еще не передумал? – прокричала я счастливым голосом в трубку и засмеялась.