Татьяна Троицкая

В этом году ртутный столбик достигал 40 градусов по Цельсию и перепрыгивал эту отметку несколько раз. Самое низкое падение летних температур наблюдалось здесь 146 лет назад, с тех пор заставляя Шанхайские кондиционеры работать на полную мощность. Четыре тайфуна ударили по городу в промежуток одного месяца. Тайфуны Ампил, Джонгдари, Яги и Рамбия спровоцировали оползни в конце июля, неся с собою град и шторм. Принятие серьезных мер, включая эвакуацию людей, проживающих в областях, подвергнувшихся наиболее сильным ударам, отмену поездов и самолетов, внесло свои коррективы в планы десятков тысяч. В конечном счете, Шанхай остался преимущественно невредимым, а сезон тайфунов сошел на «нет», истощив свои силы.

Журналист Энди Борхэм, прибывший сюда из Веллингтона, Новой Зеландии, проживал в Китае уже около шести лет и давно свыкся с особенностями местного климата. Он имел магистерскую степень по китайскому языку и культуре, полученную им при университете Фудан, и интересовался всем тем, что имело хоть маломальское отношение к современному китайскому обществу.

В 2015 году Шанхай стал первым городом китайской большой земли, не считая Тайваня и группы больших островов, инициировавшим политику «должного» использования иностранных языков. Теперь команда из 120 должностных лиц и лингвистов обходила город, устраняя неточности на рекламных щитах и дорожных указателях, с тем, чтобы не дать гостям «затеряться в переводе». Энди не знал почему, но он скучал за всеми теми: «осторожно поскользнитесь» (xiaoxin dihua) или «ударяйтесь головой осторожно» (xiaoxin pengtou).

Объектом его нынешнего исследования стал шанхайский Брачный Рынок, расположенный в самом сердце Шанхая на Пипл Сквер. Это по второй зеленой линии метро здесь. Рынок начинает свою работу по выходным где-то между двенадцатью дня и функционирует до пяти вечера. Вдоль аллей и тропинок сотни людей усаживаются в ряд, дивуя древними или вполне модернизированными орнаментами раскрытых зонтов, представленных здесь в полном рыночном разнообразии. На зонт традиционно крепится некий «памфлет» или же бумажная табличка, вдоль и поперек исписанная китайскими иероглифами. Иероглифы, как правило, преимущественно двух-трех цветов – синие и красные, иногда черные. Сложно сказать, есть ли в этом некая символика. Информационный лист или памфлет (как его тут называют) содержит сведения о возрасте жениха или невесты, росте и весе, образовании, доходах и особых достижениях. Иногда даже можно взглянуть на фотографию кандидата, которая прикрыта небольшим стикером.

Публика, представленная здесь, весьма разнообразна. Стрижка, платье и манеры вам расскажут многое о доходах, ожиданиях и среде, в которой вращаются пришедшие сюда. Не обходится и без светловолосых иностранцев, с любопытством продирающихся сквозь толпу. Их пребывание здесь обычно не вызывает никаких эмоций у местного населения, что можно с легкостью прочесть по равнодушным лицам этих шанхайских «свах». Обеспокоенные родители, дедушки и бабушки, дядюшки и тетушки часами дежурят в парке в поисках пары для своих незамужних или неженатых отпрысков. Воодушевленные участники втянуты в горячие дискуссии, связанные с обсуждением аспектов брачного договора, и наперебой расхваливая все те особые качества, которыми, по их мнению, обладают представляемые ими женихи и невесты. Такой себе сайт знакомств на парковых просторах реального мира. Чем бы все это не казалось со стороны, на самом деле Брачный Рынок – вполне традиционное и постоянное занятие в Шанхае.

Энди Борхем давно знал об этом месте и даже пару раз проходил мимо. Однако ранее об этом ему писать не приходилось, и поэтому он не особенно вникал в эту сферу жизни местного населения, занимаясь вопросами, как ему казалось, более глобального характера. Он прошел вглубь парка, сделав попутно несколько снимков, встреченных с явным недовольством.

Сегодня парк был особенно полон туристами. Их легко было узнать по телосложению и светлым волосам девушек, заплетенным в косы или закрученных на затылке. Они носились парами или группами, не до конца понимая, где именно очутились.

Заметив Борхема, небольшая группа новичков поинтересовалась у него о происходящем. Энди про себя отметил узнаваемый славянский акцент. Он остановился и дал краткую историческую справку. «Я сейчас пишу об этом», – добавил он. Видимо, информация весьма развеселила гостей города. «Это будет довольно занимательная статья, дружище!», – заметил крупный мужчина, одетый в просторную льняную рубаху и шорты до колен.

«Злата, ах, как удачно мы тебя сюда привели! Сейчас подыщем тебе подходящего жениха! Марек сойдет за отца, а Эльжбетта сыграет роль матери», – расхохотался мужчина помоложе.

«Мы здесь преподаватели по обмену, – пояснил Марек. – Наш университет в Варшаве имеет договор со здешней кафедрой. Вот мы и приехали на год, но почти еще ничего не видели. Это наши первые выходные. Эльжбетта – моя zona, – представил он. – Стефанос прибыл из Греции. У него свои дела с китайской стороной. А Злата – наша молодая колежанка».

Энди представился. Иностранцев в Шанхае было пруд пруди, и он порядком от них устал.

«Давай, Стефанос, сфотографируй!», – Злата вынула небольшой зонт, который она постоянно носила в своей сумке через плечо на случай непредсказуемой шанхайской погоды, и протянула киприоту свой смартфон.

Зонт распахнулся, сливаясь с цветом ее футболки и башмачков на плоской подошве, и девушка, очаровательно улыбаясь, как это мастерски умеют польки, изобразила пару поз. Энди это показалось милым. После этого зонт оказался свернут и отправлен назад в сумку. Компания уже было двинулась вперед, как вдруг солидный китаец лет пятидесяти, брюках и белой рубашке подошел с мобильным телефоном в руках и, удерживая Злату за локоток, стал показывать фото своего сына. Позади него, чуть в сторонке, с ноги на ногу переминался мужчина постарше, лет семидесяти, вероятно, его отец, дед жениха. Парень на фотографии выглядел довольно молодо. Он был коротко острижен, что называется «под ежика». Четко по плечам сидела военная форма, цвет которой было сложно определить из-за настроек яркости на его телефоне. Затем последовала детская фотография юноши. На ней он казался даже очень мил, вероятно, гораздо привлекательнее, нежели теперь, повзрослев. После чего упорный отец продолжил листать галерею, представляя изображения шанхайской квартиры, в которой должны будут жить молодожены. Квартира выглядела просторной и, по современным меркам, достаточно неплохо устроенной. Нельзя было не заметить наличие необходимой техники и необычных ярких штор на стальном фоне, подобранных явно со вкусом. На заставке экрана имелась фотография жены китайца – будущей свекрови, женщины изящной и, несмотря на ее годы, по-прежнему красивой. Злата покраснела. Китаец попросил с ней сфотографироваться.

«Вы должны серьезно обдумать наше предложение», – добавил он. Энди Борхем, без особых сложностей изъяснявшийся на мандарине и так и не успевший отойти далеко из-за своего любопытства к происходящему, перевел Злате последнюю фразу, поблагодарив представителей шанхайской семьи за оказанную честь.

«Ну, и дела!, – воскликнула полька, – Да меня же здесь еще и продадут. Нужно срочно убираться отсюда».

«Нет-нет!, – пошутила Эльжбетта, – Мы намерены торговаться».

Злата прошла вперед, и остальным ничего не оставалось как последовать за ней. Позади все еще был слышен голос китайца, выкрикивавшего дополнительные предложения, но группа больше не остановилась. Борхем, держась чуть в стороне, двинулся за ними, только лишь оттого что ему было как раз по пути.

Не успели они прошагать и пяти метров, как пожилая китаянка без передних зубов предложила Злате своего сына. Полька сделала запретительный знак.

«Вам нужен жених?», – послышалась вдруг уже на английском. Голос исходил со стороны китайской пары, которая шла позади. Преподаватели вздохнули и направились к выходу из парка.

«Кто за то, чтобы наведаться на один из старых рынков?» – предложил Марек.

«Это по десятой линии метро?» – поинтересовался Стефанос.

«О, она такого милого лилового оттенка», – заметила Эльжбетта, указывая на выведенную стрелочку на асфальте.

«Очень удобно, что все здесь имеет свой цвет. Наша вторая линия такая же зеленая, как эти листья на воде», – Злата указала в сторону пруда, где росли лотосы. Один из них даже цвел огромным бело-розовым бутоном среди однородной зелени с большими нежными листьями, ножки которых уходили глубоко под воду. А затем вся компания скрылась за густым грубым кустарником за поворотом.

Энди Борхем свернул в противоположную сторону. Он еще планировал заглянуть в «Барбароссу» – марокканский бар, где в счастливые часы между пятью и восьми подавали напитки с пятидесятипроцентной скидкой. Именно в этом месте и отмечались удачные сделки. К сожалению, когда журналист приблизился к месту назначения, оказалось, что бар закрыт на ремонт, а вокруг взад и вперед сновали неутомимые рабочие с тележками.

В виду того, что это были выходные, в редакцию Энди заходить не стал. Он отобедал в любимом китайско-турецком ресторанчике в центре напротив отеля «Скайлайн» и вернулся к себе домой, чтобы оставшуюся часть дня посвятить работе и неизбежным домашним делам. Он даже было стал подумывать о том, чтобы нанять китайскую горничную, но идея о пребывании кого-то еще в его личном пространстве ему претила.

По утрам Энди обычно готовил сам. Ланч и ужин было удобнее заказать. Тем более, вся эта возня с супермаркетом и продуктами отбирала довольно много времени и не вписывалась в его насыщенный график и дедлайны. Борхем был достаточно амбициозен, мечтая о Пулитцеровской премии и возможности писать на серьезные темы, не исключая возможности поработать в горячих точках, которых в последнее время немало было разбросано по всем уголкам планеты. Новый глобализованный мир, как уже дважды в человеческой истории до этого, снова собирался воедино известной и самой опасной силой притяжения – войной. Охваченные пламенем участки Земли, словно капельки ртути, сползались друг другу, неся за собой смерть. Но пока наиболее важные города соблюдали официальный мир, имело смысл наслаждаться разнообразием планеты, параллельно стараясь стать не просто одним из скоро забываемых имен, прочитанных наспех в утренней газете.

В Китае у Борхема случилось несколько романов, преимущественно с девушками с континента. Все они, довольно различного типажа, были для него хороши до тех пор, пока были удобны. Как только возникали сложности, а с девушками всегда рано или поздно так бывает, Энди пропадал, лишь изредка позволяя себе учтивые смс в ответ – так, на всякий случай. Возобновлять старые романы в его привычку не входило. Истерик он не любил, как и феминизма в целом. Однако его официальная рабочая версия предполагала продвинутость взглядов, и в своих статьях для европейских изданий он всячески поддерживал права женщин по всему миру.

– Терпеть не могу Гертруду, – как-то признался он одной из тех, с кем на тот момент делил постель. – Просто не выношу ее. Все эти заумные высказывания и пафос. Неудивительно, что в свои пятьдесят она внеочередной раз одна, невзирая на довольно любопытную внешность. При этом ей ни за что не дашь ее лет.

– Но ты ведь постоянно поддерживаешь ее в общем чате, – не поняла Адель.

– Это все социальные отношения. Не более. Она имеет значительный вес здесь и пользуется уважением во Франции.

– Ты бы смог с ней переспать, если бы это потребовалось? – спросила Адель.

– Ради эксперимента? Думаю, все же нет. С ней бы это создало определенные сложности потом.

– Но у тебя бывали женщины постарше?

– Я современен.

– Что у нас с тобой? – поинтересовалась Адель.

Энди просто поднялся и пошел принимать душ, без пауз и церемоний. – Ты можешь остаться, если хочешь, – предложил он Адель, стирая с себя белым махровым полотенцем теплые капли, – мне же нужно работать.

После была одна китаянка, Лили, совершенно не похожая на других. Высокая, худенькая, очень стильная, с необычно большими глазами и довольно прогрессивными взглядами, как для местной девушки, что, впрочем, неудивительно: она занималась искусством. Свои картины она писала по ночам и, подобно Борхему, чрезвычайно ценила личное пространство. Лили отделилась от родителей еще в шестнадцать, будучи единственным ребенком в семье, и виделась с ними не чаще раза в месяц. Это внесло определенную напряженность в общение с ними. При этом к двадцати восьми годам она уже занимала видное место в определенных кругах и неплохо зарабатывала. Борхем ей изначально не понравился, и ему пришлось серьезно потрудиться, дабы добиться ее благосклонности. В Шанхае мужчина, не имеющий собственного жилья, вообще не воспринимается всерьез. Теперь из постели он был изгнан сам и часто оказывался вынужденным возвращаться домой среди ночи, бродя длинными улицами города или пользуясь одним из общественных велосипедов на обочине, просто сосканировав код своим сматрфоном, как делали все здесь. На Людях Лили предпочитала вести себя отстраненно, больше по-приятельски, а через год тихо и без объяснений вышла замуж за китайского редактора из другого города, забыв упомянуть об этом даже своим друзьям и так и не надев кольца. Борхем был сражен. С тех пор женщин у него не было.

По возвращению домой, Борхем застал ряд сообщений, в том числе и от друга, работавшего в Венгерском консульстве здесь. Гергей был очень взволнован. Он только что вернулся из Саудовской Аравии, где намеревался провести свой небольшой отпуск. Так случилось, что по дороге из аэропорта они попали в пробку. Скопление автомобилей было вызвано тем, что один из водителей насмерть сбил двадцатилетнего юношу. Были приглашены родители несчастного: в подобных случаях вопрос всегда решается с участием родственников пострадавшего. У сторон есть выбор обратиться в суд или же обсудить меру наказания между собой. На этот раз без суда решили обойтись, и водителю просто-напросто тут же на месте отрубили голову. Венгр был ошеломлен настолько, что принял решение отменить свои каникулы и вернулся в аэропорт.

«Об этом непременно следует написать! – тараторил он в трубку. – Это же варварство! Я был уверен, что конфликт будет решен определенной суммой денег. Сущее Средневековье! В таких странах опасно находиться! Я рад, что не был там с миссией, в противном случае, мне пришлось бы остаться. Перезвони мне! Может, пропустим по пиву как-нибудь?.

Энди отключил автоответчик. Подобные случаи были далеко не новостью. Для Борхема негласно существовал список стран, в чьи дела он предпочитал не вмешиваться до тех пор, пока те имеют место на своих закрытых территориях и проходят без участия граждан другой страны, не затрагивая прав и свобод последних.

На столе лежала кипа непрочтенных газет и различных материалов, с которыми Борхем планировал справиться за вечер. Он подошел к открытому окну, из которого открывался панорамный вид на вечереющий Шанхай, и задвинул шторы, чтобы не отвлекаться.

Газеты и интернет описывали все новые и новые проблемы в Египте, Украине, Ираке, Сирии, неспокойной ситуацией между Израилем и Палестиной, волнения в Турции, окрещенные взрывами, ущемлением прав меньшинств; недопустимо смелое поведение некоторых президентов на европейских саммитах, недовольство их режимами, с которыми мириться пусть и не желали, но приходилось; общее тотальное падение мировой экономики. В родной Новой Зеландии дела на общем фоне выглядели достаточно неплохо.

Всевозможные предсказатели и провидцы говаривали, что Третья мировая война начнется из Турции. Турки, конечно, наделали много шуму в период существования своих империй, но теперь подобное развитие в современных условиях пока казалось маловероятным. Германия медленно, но уверенно набирала силу. Она всегда занимала заметное место на мировой арене. Но Германия умна и осторожна. Франция, да и вообще старушка Европа в целом уже не в счет. Ее уже дожирают и поглощают беженцы из Африки, медленно, но уверенно ассимилируют выходцы из мусульманских стран. В Париже и так уже давно стоит вопрос чистой крови, совершенно не обязательной в глобализированном государстве. Борхема всегда удивляло, почему Европа, с такой легкостью принимавшая в свои объятия алжирцев, пакистанцев, нигерийцев, арабов, индусов и даже латиноамериканцев, выстраивала бетонную стену перед славянами. Славяне были в целом значительно податливее и более легко адаптировались к новым условиям, уже через каких-нибудь два-три поколения полностью растворяясь в принявшей их нации. У них было схожее христианское вероисповедание, стиль жизни и уровень образования. Но при всем при этом им больше были рады в Китае, на Дальнем Востоке, и в районах со сложными для жизни условиями или… нигде. Казалось, их брали в какое-то невидимое кольцо, некий, медленно подпитываемый информационным ядом непреодолимый ртутный пояс, с тем, чтобы в нужный для этого момент затянуть покрепче. На Европейском рынке славянская кровь была привлекательным товаром лишь в качестве все тех же невест. Средневековая инквизиция не коснулась православных угодий, позволив сохранить генофонд; а истинный феминизм все еще имел здесь слабо развитую корневую систему, как у кактуса, которому не из чего черпать воды.

Все три Рима пали, а так как «четвертому не быти», будущее новой эры, при близком рассмотрении жизни здесь, усматривалось все же за парящим драконом. Поэтому-то Энди Борхем и сделал ставку на эту загадочную часть планеты, оплот древнейшей цивилизации, который ему хотелось максимально постичь, по-настоящему, глубоко, не так, как это делают иностранные туристы и бизнесмены, самодовольные полученными крупицами знаний, лежащими на поверхности.

В понедельник по приходу в редакцию Борхем получил новое задание, довольно увлекательное, на его взгляд. Осенью, по солнечному календарю, открывался сезон сверчковых боев, куда его благополучно и направили. Сверчков специально выращивали для сентябрьских состязаний, но некоторые приходили на представление, чтобы также насладиться их пением. Подобная традиция глубоко укоренилась в китайской культуре. Сверчков содержали в специальных клетках еще в эпоху династии Танг (618-907 год нашей эры). Бои между сверчками процветали при правлении Южной династии Сонг (1127-1279). Горшочки для сверчков были созданы значительно позже (1644-1911) и отличались особым орнаментом, с выгравированными на них фигурками, цветами, птицами, облаками, водой, драконами и фениксами, различными мотивами и традиционными знаками.

В 1950е эти самые горшочки послужили инструментом пропаганды и оказали серьезное влияние на политику. Политические слоганы: «повысить производство», «мир во всем мире» и «защищайте родину» были часто выгравированы на них вместо прежних стихов и росписей.

Некоторые домики для сверчков отличались роскошью и вмещали гостиную с коробочкой для сна или lingfang, сделанную из глины, дерева или слоновой кости, а также миниатюрные фарфоровые блюдца.

Другой тип двухкомнатной квартиры делился на маленькую комнатку для мужской особи и комнату побольше – для женской. «Стена» между обеими комнатками могла убираться, чтобы пара имела возможность насладиться своим счастливым браком.

«Семейный вопрос меня преследует, – пошутил про себя Энди. – С этим материалом, конечно, Пулитцеровской премии не выйдет, но увлекательно будет точно». Это все напомнило ему о тараканьих бегах, которые обнищавшие после революции 1917 года предприимчивые русские аристократы устраивали ради куска хлеба в голодном изгнании.

Первым делом Борхем посетил Qinqing – рынок, где торговали всевозможными видами птиц и цветов, расположенный в районе Xuhui. Толпы людей окружили прилавки со сверчками, чьи цены варьировались от сотен до тысяч юаней за особь. Торговцы насекомыми вкладывали несколько рисовых зернышек с водой в каждый контейнер со сверчком.

Сверчок провоцировался на драку травяным прутиком, дабы  продемонстрировать толпе, был ли тот достаточно агрессивен и насколько большой у того рот. «Те что, агрессивны и с большим ртом, считаются лучшими», – пояснял Танг, он занимался насекомыми с детства. На сверчков здесь смотрели как на гладиаторов. Проигравший удалялся, а победитель начинал петь. По словам торговца, только мужские особи могли петь и драться. Женских выращивали для разведения. «Самый дорогой сверчок в этом году был продан более чем за 100,000 юаней (77, 500 долларов)», – добавил торговец. Для многих людей это бы показалось сумасшествием, но не для энтузиастов.

«Однажды я приобрел сверчка у шангдонгского торговца за 80, 000 юаней, – рассказывал Танг. – Желтый и отливающий безупречным глянцем, он выглядел сильным и красивым. Тем не менее, его поборол сверчок, который стоил гораздо меньше моего. Я очень расстроился».

Результат, по крайней мере, никак не повлиял на любовь Танга к сверчкам. В этом году он потратил около 800,000 юаней еще на 100 сверчков. «В детстве я однажды вырастил сверчка, который, участвуя в боях, дошел до звания генерала. Он не умирал до декабря, что является долгожительством. Я устроил ему пышные проводы, положив его тельце в упаковку от сигарет и похоронив», – сказал Танг. В библиотеке Шанхая, где-то в 20-х числах сентября, проводится выставка полотен Кзу Бэнджиана, где изображена коллекция торговца.

«Господи, дома платишь баснословные деньги за британского кота в надежде, что он не сдохнет, а здесь готовы выбросить тысячи юаней за букашку», – услышал Борхем позади и обернулся. Это была Злата, которую он на выходных повстречал в парке. Энди с легкостью узнал ее льняные не тронутые химией волосы. Он так и не понял, с кем она говорила. Прежней компании поблизости не было.

«Здравствуйте снова», - она протянула ему свою хрупкую почти прозрачную ручку.

Энди поздоровался.

– Так вот вы о чем пишете. Вы же журналист? Я случайно наткнулась на ваше фото в “Shanghai Daily”. Очень занимательно! У вас интересный стиль. И все с юмором.

Энди улыбнулся и поблагодарил.

– Может эксперт по Китаю покажет мне, где можно выпить хорошего чашечку европейского кофе? – спросила Злата. – Или вы очень заняты своим исследованием?

– Да нет, я на сегодня закончил, – ответил Энди.

– Я преподаю русистику, – пояснила она, когда они устроились в одном из местных Старбаксов. – Моя бабушка была русской. Осталась в Польше после войны. Ей пришлось нелегко в нашей семье. Свекровь считала ее простолюдинкой. Ну, вы знаете, полякам свойственно причислять себя к знати, пусть и самой мелкой. У бабушки были такие длинные тонкие пальцы. И она прелестно играла на фортепиано и пела романсы. На самом деле, она была намного аристократичнее всех нас. Знала языки. Но мы никогда не говорили о ее происхождении. Тогда это никому бы пользы не принесло. Даже фотографий почти не сохранилось. Я так жалею, что не успела узнать ее девичью фамилию. Она умерла, когда я была в десятом классе, осенью; как и все вокруг. Все вокруг умирает осенью.

– А вы много знаете о своих корнях? – спросила Злата, сделав первый глоток.

Энди улыбнулся: – Достаточно, чтобы себя понимать.

– У вас ведь там такая смесь культур! – воскликнула она: полька была довольно эмоциональной.

– Как и в любой постколониальной стране. Но своего местного тоже хватает, – заметил Борхем. – Что же вас выманило из зоны комфорта? – спросил он.

– Любовь. – Злата вздернула своим маленьким носиком и сделала еще один глоток.

– Вы приехали сюда влюбиться?

– Скорее наоборот. Но для этого рассказа нужны напитки покрепче. Ах, да ладно, чего уж там, поведаю, как на духу. – Вы курите? – спросила она его.

Энди отрицательно покачал головой.

– Я только иногда, – и она зажгла маленькую тоненькую сигаретку. – Не возражаете? Обязательно разделаюсь здесь с этой глупой привычкой.

– Так вот, – продолжила она. – Я ведь была обручена, – Злата сделала паузу, чтобы пустить колечко дыма и сбить пепел. – Мы дружили с самого детства. Стали встречаться в старших классах, а после университета решили пожениться. Было выбрано платье, разосланы приглашения, заказан ресторан. Заявление мы подали заранее, за три месяца, с тем, чтобы попасть в центральный ЗАГС. Он у нас самый красивый. И что вы думаете, за неделю до свадьбы Новак мне заявляет, что он, как вам это понравится, ГЕЙ! А еще через месяц берет и улетает в Нью-Йорк с каким-то проектом. Через год я узнаю, что он официально женат на каком-то лысом парне, очень, кстати, внешне на него похожем, и они счастливы! Я видела их свадебные фотографии: оба в черных костюмах, с выбритыми головами, модными бородками и цветами в петлице пиджаков. Я даже не знаю, как к этому относиться. Быть брошенной, да еще и ради другого мужчины.

Энди молча смотрел на Злату. Ее мягкие льняные волосы доходили до поясницы, огромные выразительные зеленые глаза со слегка подкрашенными ресницами; очень женственная и хрупкая, она была хороша собой и явно об этом знала.

– Это настоящий анекдот, – улыбнулся он.

– Да, анекдот, – вздохнула славянка. – Вот только в тот момент было не до шуток. Я почувствовала, что больше не могу оставаться у себя в городе. Закрыла глаза и ткнула в первую попавшуюся точку на глобусе, что стоит у нас на географическом факультете. Когда не хватает аудиторий, мы иногда проводим там пары. А затем на вуз пришло приглашение о стажировке. И я подала документы.

– Я покажу вам Шанхай, если хотите, на выходных. Давайте обменяемся телефонами, – предложил Борхем.

– Конечно, буду вам признательна.

 

Злата сама его поцеловала. Где-то на третьей или четвертой встрече.

– Где ты живешь? – спросила она.

– Здесь, в центре, недалеко. Минут пятнадцать, пожалуй, будет.

– Веди! – и она взяла Энди за руку.

– Сколько у тебя бумаг! – воскликнула она. – Все равно, что профессор! Ты бы мог работать у нас на кафедре.

– Я провожу кое-какие исследования, – неохотно ответил Энди. Он не любил делиться идеями.

Злата сбросила туфельки и включила кондиционер: «Умереть можно от этой духоты!»

Энди подошел к ней вплотную и убрал волосы с ее лица. Она была как редкий вид бабочки или птички в этом мире, на этой желтой земле с ее мутными водами. От нее веяло весенними ароматами, легкими и нежными, которых не бывало среди смелого разнообразия у него дома, на родине. И он позволил этой бабочке намного больше свободы, чем кому бы то ни было до нее, опасаясь сбить нежную пыльцу с ее крыльев.

Злата приходила, когда вздумается, и так же точно уходила; приглашала его к себе или в какое-нибудь очаровательное местечко, о существовании которого он, живший здесь так давно, и не догадывался.

А затем, однажды, раскрыв свежий выпуск “Shanghai Daily”, попивая во время ланча bubble-tea, Энди заметил статью о природе шанхайских тайфунов, опубликованную на первой полосе. Статья была занятной, написана хорошим языком. В ней присутствовали культурные параллели, заметки о брачном рынке и сверчках и особенностях того, как живут люди здесь. Он узнал имя автора…

 

Когда позже они со Златой встретились у него, Борхем преимущественно молчал.

– У тебя проблемы на работе? – поинтересовалась Злата.

– Я не намерен этого терпеть, – наконец выдавил Борхем, не глядя ей в глаза.

– Чего именно? – она не поняла.

– Ты публикуешься в моей газете.

– Твоей? Не знала, что тебя повысили.

– Ты не журналист и недавно приехала. Как ты смеешь делать какие-то выводы? Это предательство.

– Но там нет твоих идей. Или проблема в том, что это первая страница? Да какая муха тебя укусила?

– Я тебя ненавижу.

– А может, просто ты ненавидишь женщин в целом. – Она взяла свою сумочку и захлопнула дверь.

 

Через некоторое время они столкнулись на одной из артистических вечеринок, организованной какими-то общими друзьями. Злата была в обществе Стефаноса. Борхем пригласил Адель, которую трахнул тут же в ванной. Та была непротив. Пьяный и развязный, он окидывал Злату торжествующими взглядами, как пес, нагадивший в тапки нежелательному гостю.

Через два дня ему в редакцию передали небольшую посылку с запиской внутри:

«В твоих заметках много любопытных мыслей – я случайно на них наткнулась, стирая однажды пыль со стола и ожидая тебя с репортажа. Но также ты во многом ошибаешься. Будучи экспертом по Шанхаю, ты совершенно не понимаешь людей из другого мира. Ты существуешь среди подобранных тобою же слов, которые создают вокруг тебя определенный имидж в обществе, но внутри тебя та же ртуть, отравляющая точки по всему земному шару».

В длинной маленькой коробочке лежал градусник.

«Будь осторожен, не разбей, дабы не дать всем остальным узнать твое истинное ядовитое естество и отравиться. Я рада, что мы не успели зайти далеко.

Злата». 

14 сентября 2018.

«Я не хочу сцен, – говорит он. – Я тебе не парень и не муж».

Ада не стала слушать и вышла на воздух.

Сегодня луна была почти кровавой. Огромная, как блин, она зависла между двух твердыней. Однако подобные вещи воспринимаются как более значимые, больше местными. Какая-нибудь древняя старуха, которой, наверное, всего-то лет 40-50 от роду, с загадочным видом ведуньи бросит вслед пару непонятных чужаку слов, а проводник вам скажет, что это пророчество, основанное на всякой дребедени, окружающей ее в этой вековой бедности, передающейся из поколения в поколение. И может быть, какой-нибудь впечатлительный турист, у которого накопилось множество вопросов о своей жизни, и вправду подумает: «А вдруг этим шаманам действительно дан дар прочитывать человеческие судьбы?» И если позже с ним случится некая неприятность, он непременно свяжет ее с этим почти мистическим эпизодом. Ученый же, наоборот, скорее будет готов к реальным опасностям, уготованным этим уголком планеты. А подобные случаи когда-нибудь послужат байками дома за бокалом выпивки, оставшись просто колоритным фоном уже призабытого путешествия.

Здесь, в Заире, группа ученых занималась исследованием Эболы – рода вирусов из семейства филовирусов, вызывающих геморрагическую лихорадку у высших приматов, ставшей причиной нескольких серьезных эпидемий в бассейне реки Эбола, откуда и пошло название. Ада вспомнила день своего прибытия на станцию.

«О, свежая кровь», – пошутил Ричард, окинув взглядом вновь прибывших и протянув Аде руку, чтобы отрекомендоваться. Он был родом из Сиднея. Высокий и худощавый Ричард руководил одним из отделов и, в силу своих знаний и опыта, держался весьма самонадеянно. Он вышел в сопровождении ученого с юга страны, темнокожего, попутно обговаривая рабочие моменты; и Ада не была уверена, будет ли политкорректным говорить здесь: «черный».

– Идемте, я вам все здесь покажу. Вы ведь теперь в нашей команде. Грэг отнесет ваши чемоданы в вашу комнату, – обратился он к Аде.

Подошел молодой парень, светловолосый и европейской наружности, поздоровался и принялся за багаж.

– Грэг – наш младший лаборант, – пояснил Ричард. – Славный малый. Я его учу.

– Как долго вы уже здесь? – спросила Ада.

– Второй год. Порой кажется, что другого мира уже и не существует. Если бы не конференции и перелеты, связанные с вопросами финансирования, отчетами перед многочисленными комиссиями и прочее, я бы уже забыл, как жить в современном обществе, – пошутил он. – Что же вас увело так далеко от дома?

– Наверное, любопытство, – улыбнулась Ада. – И в какой-то мере тщеславие. Хочется верить, что XXI век наступил, чтобы некоторые нерешенные вопросы остались в прошлом.

– Без любопытства ученому никуда, – кивнул Ричард. – А потом дохнем пачками в какой-нибудь дыре, ожидая научного прорыва, – уже другим тоном добавил он.

Последнее замечание Аду покоробило.

– Ну, хорошо, располагайтесь, а завтра приступим.

Они попрощались.

 

Вирус Zaire ebolavirus был выделен первым из рода в 1976 году. Таксономия вируса несколько раз менялась. Вскоре были обнаружены другие похожие вирусы, которые изначально обозначали как подвиды. В 1998 году они были выделены в отдельный род, изначально названный Ebola-like viruses, а в 2002 переименованы в ebolavirus. По состоянию на 2016 год была утверждена следующая номенклатура: род Ebolavirus, виды: Bundibugyo ebolavirus, Reston ebolavirus, Sudan ebolavirus, Taї Forest ebolavirus и типовой вид Zaire ebolavirus. Несмотря на то, что эболавирус делится на пять видов, человека поражают только четыре из них. Для Reston ebolavirus характерно бессимптомное протекание при заражении.

Естественными резервуарами вируса считаются экваториальные леса. В Демократической республике Конго Заирский эболавирус вызвал наибольшее количество вспышек заболевания и до сих пор имеет самый высокий процент летальности. В 2003 году средний коэффициент смертности достиг 90 процентов.

Ученый, занимающийся исследованием вируса, при соблюдении необходимых норм мог считать себя в относительной безопасности. Передача геморрагической лихорадки осуществлялась только при прямом контакте с кровью, выделениями и другими жидкостями и органами инфицированного человека. Воздушно-капельным путем передача вируса не происходит.

– Не вздумайте мне вынести хоть каплю этой дряни за пределы лаборатории, – командовал Ричард.

– Я добавлю ему ее в пиво, – как-то пошутил Майкл, тоже ученый, немец по происхождению. У них с Ричардом была давняя нелюбовь. Майкл считал, что тот диктует прописные истины и по сути дела никаких открытий сам не совершал, просто сводя воедино достижения других членов команды, мастерски публикуя их в соответствующих и вполне заметных изданиях. Ему удалось сделать имя благодаря хорошему образованию, поддержке семьи и недурственным связям, а еще парочке вполне удобных романов, неплохо отразившихся на его карьере впоследствии. В коллективных трудах его фамилия всегда почему-то стояла первой. Майкл всего добивался сам.

– Смотри, чтобы после этого он на тебя не чихнул, – ответила Ада, сосредоточено добавляя в пробирку некий фермент.

Оба рассмеялись.

– Думаешь, третья фаза клинических испытаний вакцины VSV-ZEBOV будет успешной? – спросил Майкл.

– Сам знаешь, еще рано говорить о результатах. Но, имея доступ к этим образцам, мне бы хотелось попробовать поработать над альтернативным вариантом, – призналась Ада.

– Уже есть определенные идеи? – поинтересовался Марк.

– Пока только теория.

– Выпьем вечером?

– Да, пожалуй.

 

– Пьянствуете? – заметил Ричард, встретив Аду и Майкла в одном из близлежащих местных баров.

– Пьем за успех науки, – ответил Майкл.

– Пока что больших успехов не наблюдается, – возразил Ричард, усаживаясь за их столик. – Лишь небольшие подвижки. – Он посматривал на Аду, и ей от этого было как-то не по себе.

– У вас есть дети? – неожиданно спросил он.

– Я пока об этом не думала, – ответила Ада. – А у вас? – спросила она в ответ.

– Сын. Наверное, вашего возраста. Живет с матерью.

– Тоже ученый?

– Упаси Бог, нет. Я держу его подальше от этого мира. Он снимает фильмы.

Майкл скорчил недовольную мину.

– Доктор Алиева» – вновь обратился к Аде Ричард, – мне бы хотелось с вами кое-что обговорить».

– Хорошо.

– Позже.

– Ричард, Германия, как обычно не участвует? – съязвил Майкл. – Или у меня просто не тот пол.

– Доктор Нойман, у вас какие-то проблемы?

– Когда это немцы были проблемной нацией?

– Да, как помнится весь двадцатый век, – отрезал Ричард раздраженно.

– При этом все наивысшие достижения принадлежат именно арийской расе, – в шутку заметил Майкл.

– Атомная бомба, например, – лицо Ричарда не выражало никаких чувств.

– Этим мир больше обязан евреям, а мы с ними боролись, – не унимался Майкл.

– Может, хватит уже о нацизме и грехах предков, – вмешалась Ада.

– К сожалению, милая Ада, – Ричард обратился к ней совершенно другим тоном в сравнении с тем, как он разговаривал с Майклом, – как бы мы не старались, некоторые понятия все еще будут существовать и находить своих последователей. А наша задача, как ученых, спасти максимальное количество жизней.

– Извини, Майкл, – теперь он говорил с коллегой, – я, конечно, не всерьёз. Немцы – великая нация. – Он сделал небольшой глоток. – Особенно это нашло свое отражение в литературе и философии. Давайте за это выпьем.

Все трое подняли бокалы.

Когда дело перевалило за полночь, и компания засобиралась по домам, Ричард тронул Аду за рукав ее рубашки: «Я смотрел заметки по твоей работе. Очень впечатляет. Завтра поговорим».

 

Утром, когда Майкл и Ада встретились в лаборатории, он выглядел помятым.

 – Будь осторожна с Ричардом. Он вор. И он не пропустил здесь ни единой лаборантки, – не отрывая глаз от работы, бегло проговорил ученый.

– Майкл, правда, меня не нужно опекать. Я уехала из дому от более серьезных проблем, – ответила Ада, стараясь говорить как можно мягче. Она уже смекнула, что нравится Майклу и не хотела обидеть.

– Расскажешь о доме как-нибудь? – спросил Майкл.

Ада кивнула:

– Позже.

Ричард не заставил себя ждать. Он подозвал Аду к себе, и они долго обсуждали строение вируса, свойства клеток и их возможную реакцию на тот или другой препарат.

– Как всегда, предложил поработать вместе и опубликовать совместный труд? – спросил Майкл, когда Ада наконец вернулась на свое рабочее место.

– Да, – усмехнулась она, – но дело в том, что частично эти идеи уже мной опубликованы. Можем разве что все вместе, втроем подготовить статью о третьей фазе и наблюдения за поведением этих четырех штаммов в разной биологической и природной среде. Если хочешь, конечно.

– Ты пойдешь на ланч? – спросил Майкл.

– Хочешь что-нибудь предложить?

– Я знаю неподалеку один забавный местный ресторанчик. Там все безопасно в плане еды. Это рядом с рынком. Смотаемся?

– Давай!

 

Выйдя из ресторана, им пришлось свернуть в один из переулков, пыльный и довольно узкий, и одна старуха выругалась им вслед. Это заставило толпу местных мальчишек, приставших к какому-то европейцу, обернуться. Один из них отделился от толпы:

– Мисс, я могу вам перевести, что сказала Абангу. Она умеет предсказывать будущее, – заговорил он на африканском английском с его ломаными жесткими звуками.

Ада пожала плечами.

– Ерунда все это, – и дала ему пару долларов просто так.

– Мисс доктор не закончит своей работы здесь, – прокричал он, – ее уже выбрало ночное существо и уведет в сумеречные миры.

Ада рассмеялась.

– Ты во все это не веришь, да? – спросил в шутку Майкл.

– А ты? Это же все рассчитано на туристов. Надо ж как-то зарабатывать.

 

– Ада, в конце октября я лечу в Австралию на конференцию. Думаю, там бы не помешал молодой талантливый доктор. Я слышал, что ты мечтала увидеть волнистых попугайчиков на улицах. Птиц не обещаю, но скучно точно не будет, – предложил Ричард спустя два месяца их совместной работы. – Ты сможешь познакомиться с интересными людьми, – добавил он. – Плюс, компания оплачивает билеты и прочее.

– Конечно, спасибо! Мне бы очень хотелось! – от радости ей хотелось обнять Ричарда.

Майкл разбил одну из чашей Петри.

– Черт, порезался, – сказал он. – О, не переживайте, это не эбола. Там просто стволовые клетки примата. Они не были заражены.

Ричард не среагировал.

– Нужно будет обсудить детали, – добавил он.

 

Конференция прошла успешно. Похоже, их доклад заинтересовал аудиторию, и в результате даже наметилась пара спонсоров, готовых вложиться в проект. Их с Ричардом пригласили на ужин. Подавали устриц и вино.

Потом они долго гуляли устроенными улицами Канберры. В контрасте с африканским бездорожьем, это был совершенно другой мир, великолепный, теплый, уютный, заставляющий задуматься о будущем, о домике на побережье, детворе, играющей в саду.

– Ты не поедешь увидеться с семьей? – спросила Ада.

Ричард ответил не сразу.

– Нет. Мой сын на данный момент в Лос-Анджелесе. С женой мы уже лет десять как в разводе. Я – сложный человек как для отношений. Это свидание только создаст определенные неудобства».

– Понятно.

– Видишь, в городах птиц уже не найти. Нужно выезжать за черту цивилизации.

Они прошлись еще пару метров и остановились. Ричард притянул Аду к себе и поцеловал. Сначала ненавязчиво. Затем более уверенно и страстно. Ада не сопротивлялась. Он ей нравился. На ночь она осталась у него в номере. Ричард был пылким мужчиной, точно знающим, чего он желает. И это добавляло ему шарма.

 

– Ты это сделала? Ты переспала с ним? – атаковал ее Майкл по возращению.

– Что? Прекрати! Не говори глупостей! – ответила Ада, слегка раздражаясь.

– Выпьем сегодня? Расскажешь о попугаях, – предложил он.

– Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, – признался он ей за выпивкой. Майкл положил свою руку поверх руки Ады. – Ты мне очень нравишься, с самого твоего появления здесь. В Германии у меня дом. Он пока не устроен, но ты бы могла там все сделать по своему вкусу.

– Майкл, – Ада отшатнулась, – ну, что ты такое говоришь? Мы ведь так мало знакомы. И проект…

– Да к черту проект! Я преподаю там при университете. С твоими мозгами тебя там с руками оторвут!

– Давай притормозим, ты ведь приглашал меня на пиво. Как тут все, пока нас не было? – Ада перевела тему.

Майкл отодвинулся.

– А, – махнул он рукой. – Такое…

Экран смартфона засветился. Это было от Ричарда. «Придешь сегодня?», – писал он.

«Через час», – ответила Ада.

«Ок».

– Что-то важное? – спросил Майкл?

Ада отрицательно покачала головой и спрятала телефон в карман.

– Как твой порез? – спросила она Майкла.

Заживает, – безразлично ответил тот.

– Это точно не был вирус? Ты же знаешь, инкубационный период от двух до 21 дня.

– Нет, не он, не переживай.

Ада допила свое пиво:

– Мне пора, завтра много работы. Пойдем?»

– Я еще останусь, – ответил Майкл, и Аде казалось, что он читает ее мысли.

– Тогда до завтра, пока!

Майкл приподнял руку.

 

– Мне нравятся моменты с тобой, – говорил Ричард, выкуривая сигару в окно. Их отношения длились целый ноябрь. –  И я думаю, что это серьезно, – добавил он. – Ты свободный человек, но я ненавижу, когда ты с Майклом, – он впервые произнес при ней его имя, не используя эвфемизмов. Ада подошла и обняла его.

Со временем Ричард стал вести себя грубее. Он стал устанавливать рамки и вводить ограничения. «Я считаю то, я считаю, это», – слышала она от него все чаще и чаще. Как-то раз, когда он был в душе, Ада, бесцельно поправляя бумаги на его столе, наткнулась на некоторые записи и поняла, что некоторые идеи, брошенные ею как бы невзначай, были записаны. Она ничего не сказала и, сославшись на усталость, позже ушла к себе.

 

– Ты знаешь, кажется, ты был прав, – сказала она Майклу за ужином.

– Насчет чего?

– Да ладно, не важно…

Майкл пристально посмотрел Аде в глаза.

– Ты обратила внимание на нашего нового младшего научного сотрудника? – спросил он.

– Ирину?

– Да.

– Похоже, она решила сделать здесь себе карьеру, – и он кивнул в угол столовой, где рыжеволосая и пышногрудая девушка мило беседовала с Ричардом, то и дело хохоча.

 

Позже, на вечеринке по случаю Рождества, Ада случайно заметила, как они с Ричардом вышли из подсобки, пьяные и растрепанные.

Шампанское разнесли, и тосты были сказаны. Ада вплотную подошла к Ричарду с прямым вопросом.

– Ты строишь параллельные реальности, – ответил он. – Я не хочу сцен. Я тебе не парень и не муж. Я свободный человек и могу делать, что хочу. Все было прекрасно. Не понимаю, какая муха тебя укусила. Но это все твое.

Ада плеснула ему шампанское в лицо и вышла на воздух. Глядя на полную луну, ей вспомнился голос той африканской старухи.

– Давно пора было это сделать, – послышался голос Майкла позади. Он торжествовал.

– Тебе не кажется, что у луны так много разных ликов – для влюбленной пары, идущей ночными улицами, держась за руки, для одинокого человека, для болезни и смерти, и для раненой души? – задумчиво проговорила она.

Майкл не ответил. Он просто стал целовать Аду, гладя ее волосы, обнимая ее худое тело предплечьями, кистями рук, осторожно беря в ладошки ее лицо.

– Уедем, уедем со мной, – шептал он, словно очумелый. И в тот момент Ада ощутила, что она безгранично, бесконечно счастлива, как никогда до этого не бывало.

 

Через пару дней, когда они вернулись к работе, Ричард был зол. Он даже толкнул Аду, проходя мимо.

– Осторожней, – как можно более хладнокровно сказала она. – Я работаю с опасным материалом.

Ричард пропустил мимо ушей.

– Что это у тебя за царапина? – заметил Майкл перед отъездом. Он улетал на родину на неделю. Ада пожала плечами.

– Может, все-таки сгоняешь со мной?

– Давай, в апреле. Я как раз заканчиваю последний запланированный этап.

– А потом?

– Потом буду просить отпуск или…

– Или мы с тобой просто улетим.

Они попрощались.

 

Инкубус приходил к Аде трижды. Это было время между ночью и снами, которых не помнят, реалистичность которого стирается с первыми лучами солнца. Его фигура появлялась, когда черная кошка севера закрывала глаза вечерним звездам в часы без лунного сияния. Он находил ее в разных домах и на разных континентах. Она знала его вес на своем теле, которая не давала дышать, и его парализующую силу. После того как годы обошли полный круг, он появился снова. У него были любимые животные. В тот год китайская обезьяна хозяйничала в человеческом мире 366 суток. Год високосный.

В прошлый раз Ада почувствовала его фигуру издалека. В каждом его шаге чувствовала человеческая сущность. Но в том, как он сел у ее талии, как обнял сверху, читалась женщина. Ада не могла определить в точности пола этой ночной материи, которую нечто притянуло к ней. В комнате не было икон. Защита снята. Звезды закрыли свои глаза, и никто не смотрел на город ночью. Ада попробовала перекреститься, но пошевелиться не смогла. И она стала читать старинную молитву, которую некогда слышала от прабабушки. Когда оцепенение прошло, Ада поднялась и зажгла свет. В комнате, казалось, никого не было. Лишь пленка вокруг. Ночь дышала своим ровным сонным дыханьем, В дальней комнате послышалось движение.

– Слава Богу, ты очнулась, – услышала она голос Майкла над собой. На нем был защитный костюм. – Мы ввели тебе экспериментальную вакцину. До сих пор ума не приложу, как вирус смог попасть в тебя. Ты же всегда так осторожна. Это точно та царапина, которую я заметил перед отъездом. Не помнишь, как ты ее получила?.

Ада попросила воды. Чувствовалась жуткая слабость.

По-настоящему окрепла она только через две недели. Они с Майклом решили больше не оставаться в Африке и бросить проект, объяснив это семейными обстоятельствами. Результаты своих исследований они отправили в одно из авторитетных изданий.

Когда они прощались с командой, Ада подошла к Ричарду и обняла:

– Я знаю, что это был ты, подлец. Кстати, прочтешь одну интересную статейку в “Times”. Она выйдет на следующей неделе. По-моему, там что-то говорится о плагиате.

Майкл закинул их чемоданы в джип, и они направились в аэропорт, чтобы больше никогда не вернуться в страну, где бассейны рек могут быть столь опасными для здоровья. 

Айова по американским меркам является довольно небольшим городком с неспешным ритмом. Он бы, наверное, так и уснул, убаюканный августовским стрекотанием цикад, если бы не студенческая жизнь и кампусы. А еще литературные круги и осенняя писательская резиденция.

Со Штатами меня косвенно связывал один семейный анекдот. В старых бабушкиных документах, в частности ее свидетельстве о рождении, значился довольно любопытный населенный пункт – «Нью-Йорк». Конечно же, это не был тот самый знаменитый мегаполис, расположившийся некогда на земле племен Манахаттоу и Канарси, и превратившийся после в голландское поселение «Новый Амстердам», а в 1664 году захваченный и переименованный англичанами, получив, тем самым, наконец, привычное для себя название. «Нью-Йорк», о котором шла речь, несмотря на американское название, был немецким поселением, колонией немцев-меннонитов. Как населенный пункт он существовал на территории современной Донецкой области с XVIII века. Позже, в 20-х годах XIX века, знаменитый род Голицыных получил здесь земли, а младшая из дочерей самого князя в 1835 году вышла замуж за одного из русских генералов по фамилии Игнатов. Известно, что до 1939 года здесь проживало 13051 жителей. До 1951 года поселок, почти приросший к городу, так и назывался Нью-Йорком, и под этим именем даже упоминается в драме Виктора Некрасова «В родном городе». Название исчезло из-за холодной войны между США и СССР в том же 1951 году указом Верховной Рады Украинской ССР от 19 октября, а сам населенный пункт был переименован в Новгородское. Мне так и не удалось там побывать. Но бабушка рассказывала, что в их тогдашнем городке был театр, где по вечерам выступал её отец, который научил ее игре на гитаре.

По правде сказать, ни один из этих семейных талантов мне так и не передался, но особое отношение к музыке сформировалось с детства. А еще мне удалось побывать в настоящем Нью-Йорке, и подобно Керри Брэдшоу, главной героини сериала «Секс в большом городе», надо сказать, достаточно познавательном в плане разговорного английского языка и не только, выпить знаменитый коктейль «Космополитен» на Манхеттене. На гитаре там никто не играл, зато брали непомерные чаевые в кафе, в котором можно было выбрать себе туалетную кабинку, в зависимости от того, к какому полу вы сами себя причисляете, а обслуживающий нас официант явно мнил себя какой-нибудь важной птицей, что прочитывалось в каждом, довольно артистическом взмахе его руки.

В Айове было все как-то попроще и более по-домашнему. И если бы мне пришлось выбирать место, где бы когда-нибудь осесть вместе с семьей, я бы, вероятно, остановилась на похожем городке. Говорили, что достаточно недавно, когда река, казавшаяся теперь тихой и мирной, вышла из берегов, здесь был настоящий потоп, оставив отметины на стенах зданий. Некоторые из них с тех пор так и пустовали.

Отель, где мы жили, избежал горькой участи и красовался ухоженным фасадом и идеальным прилегающим участком. Здание находилось на территории кампуса, что не мешало останавливаться здесь как случайным туристам, так и родителям довольно рослых отпрысков; играть здесь свадьбы или просто группами приезжать на какой-нибудь концерт, а также устраивать встречу выпускников.

Надо сказать, мы мало во все это вникали, зато местное население с удовольствием нас рассматривало, хвалили наши туфли, футболки и все такое прочее и были удивлены, если мы вдруг реагировали с запозданием на замечания этих незнакомых нам людей, проходящих мимо.

Зато особый интерес у нас вызывали местные бары. Нет, не напитки, подаваемые там в истинном разнообразии. Скорее, сама барная культура, когда можно прийти самому, сесть за столик и поработать с ноутбуком или поболтать с одиноким соседом или барменом, или, присоединившись к некой компании, померяться силами в снукере. И во всем этом не будет ничего зазорного.

А еще удивляла архитектоника города. Был участок, отведенный под церкви, где бок о бок располагались храмы самых разных конфессий; территория банков и ресторанов; а также улица с «Фоксхэд» и «Джорджисом» и другими злачными местами, свободными от студентов, у которых разрешалось выкурить пару сигарет. Хаотичное строительство запрещалось городским муниципалитетом. Супермаркеты были вынесены за город. Но автобусы ходили по расписанию регулярно, а у местных в руках были автомобили, не менее как по паре на каждый дом.

Лето в этом году задержалось, вытеснив осенние деньки, и радовало теплом. Довольные цикады продолжали жить в кронах многочисленных деревьев, напоминая о себе по вечерам. А вот гуси улетали, образовывая V-образный клин и роняя на стальную воду реки сизые перья. И в этом чувствовался некий далекий отголосок родной земли, разделенной океаном и оранжевыми вечерами.

В свете американской лампы мир видится совершенно иным. Это другая жизнь, момент, между прошлым и будущим, существующий только здесь и сейчас, который никогда не повторится и не воротится, так и застыв прекрасным далеким воспоминанием, словно мираж. И по прошествии многих лет вы неуверенно спросите себя: «А случалось ли все это на самом деле?»

В вечерних красках довольно просторной комнате стены, выкрашенные в светло-серый цвет, сливаются с ковром. На полу бокалы с аргентинским вином, которые Андрес привез в своих двух огромных чемоданах вместе с кучей какой-то тяжеловесной техники. И зачем только могут понадобиться колонки подобных размеров к дорожному ноутбуку? Рубашка в клетку туго охватывает развитую фигуру.

– Моя авиакомпания разрешает иметь два багажа, и я этим пользуюсь, – он указывает в сторону двух огромных чемоданов.

– Ты, наверное, много путешествуешь? – спрашиваю я.

– Немало, – отвечает он, возвращаясь к своему блокноту.

Полумрак медленно расползается по комнате, в которой больше нет доступа к вечернему оранжевому солнцу из-за опущенных ширм.

– Листья уже совсем пожелтели, – замечаю. – И стали по одному падать на грязную воду реки.

Андрес отрывает голову от блокнота:

– В Аргентине теперь весна. Когда я вернусь, будет лето, и мне не понадобится вся эта теплая одежда.

– Как странно, мне всегда была интересна эта часть мира, Латинская Америка, – говорю ему.

– Но, чем же?

– Наверное, теми, кто туда сбежал после Второй мировой войны. Довольно милосердно и жестоко одновременно, не находишь, принять таких людей?

– Ты знала, что в Аргентине запрещены аборты? – неожиданно задает вопрос Каркамо.

– Может, это и к лучшему, в мире и так слишком много убийств.

– На самом деле это вызывает множество проблем. Например, жертва изнасилования, пытаясь получить судебное разрешение на аборт, из-за бюрократических проволочек, по сути, вынашивает ребенка.

– Ах, это.

Потом он откладывает блокнот в сторону, черный, в кожаном переплете, и притягивает меня к себе.

– Ты не забеременеешь, – шепчет он. А затем – текст на непонятном мне языке.

– Боже, он же абсолютное чудовище, – твердит моя подруга. – Он хоть хорошо пахнет? – смеется она.

– Да, – хохочу я в ответ.

– Скажи, как разложены его вещи? У него бардак? – не унимается Ника.

– Да нет, как раз наоборот. Все слишком идеально.

– Я говорю тебе, что он параноик, псих. Будь осторожна, – предупреждает меня серьезным тоном. Ее темные кудри рассыпаются по плечам. – И ты не будешь писать ему после? – интересуется моя подруга.

– Не знаю, – признаюсь я. – Это же все не навсегда.

– Прав был Хью, ты легкомысленна, как бабочка, – вздыхает. – Я бы хотела быть такой же, как и ты, Ида, и не думать больше о музыканте.

– Идем в «Джоржджис»? – предлагаю.

Соглашается:

– Пошли.

В «Джорджисе» темно и людно. Исподлобья на нас уставился темнокожий пакистанец, приятель Никки. Он тоже хотел начать писать рассказы и просил у нее совета. Сам он был поэтом и подрабатывал на местном телеканале, хотя сути его работы здесь я так и не уловила.

– Карим сейчас работает над сценарием, – словно не замечая его, мимоходом кинула мне моя спутница, опираясь на барную стойку. – Эй, Джек, налей-ка нам снова по Бейлису. И сразу же рассчитай нас. Мы здесь ненадолго… Ах, снова идет твой бармен, – закричала она, но ее слова рассеялись в общем гуле человеческих голосов. – Зачем ты ему сказала, что он красив? Тебе все время нравятся какие-то шимпанзе.

– Да так, не зачем, ради шутки, – я пожала плечами. – Я ничего такого не имела в виду.

– Это очень легкомысленно. Когда приедешь ко мне в Иерусалим, тебе придется следить за тем, что болтаешь.

– Непременно, дорогая.

Пакистанец подходит к нам с напускным равнодушием, и Ника нас знакомит. Позже он находит меня на фейсбуке и пишет какие-то сумасшедшие письма. Странно получать такие от незнакомого человека, но поэты – особая каста. Их не разберешь.

«Ида и Ника не способны слушать стихи», – как-то заметила одна из наших кураторов. – Что с них взять – они обе прозаики». Но она, конечно же, неправа.

Я потом встретила этого самого поэта ночью на мосту с женщиной из ЮАР, полукровкой. Ее мать была родом из Индии, отец – африканец. Поэт при виде меня закутался в какой-то ярко-малиновый шарф и пошел позади своей спутницы. Оба сделали вид, что не узнали меня. Женщина была замужем и имела двоих подросших детей дома.

Бессонница – один из видов творческой невысказанности. И поэтому ночью так много светящихся окон в отеле, где обитают литераторы. Последним гасит свет индонезийский редактор.

«Синее тебе к лицу», – пишет мне культурный деятель из Гайаны. Я замечаю его высокую крупную фигуру у окна. Он тоже не спит, попивая свой особый коньяк. Мы договариваемся встретиться в общей комнате, чтобы болтать о сюжете и том, каким должен быть герой. А еще об одиночестве. Нас прерывает вошедшая француженка, с которой у Джонсона роман. По крайней мере, мы все так думаем. Она удивлена и недовольна подобной встрече. Айрин давно разведена, далеко не молода, хотя до сих пор невероятно красива, и сама воспитывает дочь-подростка, перенявшую у нее разве что манеру держаться.

К нам присоединяется все та же женщина из ЮАР.

– У Ли снова гости. Его кровать стоит под стеной, видимо, изголовьем к моей, и я не могу уснуть, – поясняет она.

Ли – гей из Тайваня. И наслаждается американской свободой в полной мере.

– Завтра джазовый концерт под открытым небом, – объявляет Джонсон. – Идем?

Я уже приглашена на него одной землячкой, живущей здесь уже более двадцати лет. Она – профессор и читает курс по Толстому и Достоевскому. Мне как-то удалось посетить ее семинарские занятия, длившиеся почему-то до девяти вечера, приправленные пончиками. У нее свой особый подход к американским студентам. Помимо презентации, в ход идут вырезки из модных журналов и неясные мне параллели. «По-другому не поймут», – объясняет она мне. И мне кажется, что они читают совершенно другого Толстого, хотя перевод текста на английский очень хорош.

Анна родом из Ужгорода. Когда ей было девятнадцать лет, приехала американская делегация, и ее, как талантливую студентку иняза, пригласили переводить. Стивен сделал ей предложение в первую же неделю, приглашая в Штаты. «Но как же я поеду?, – поинтересовалась она. – У нас ведь железный занавес». А через две недели все изменилось, и занавес пал. Теперь у них четверо детей и большой дом. Мальчишки уже в колледже, а девочка ходит в школу. «Я даже не знаю, как мне удалось все успеть между диссертациями», – удивлялась Анна. Она водит крутую машину с открывающимся верхом и любит особое кафе в центре города со старинными крутыми деревянными ступеньками, ведущими на верхний этаж, где подают невероятно вкусные шоколадные пирожные. Она даже пару раз меня ими угощала. Украинского она уже не помнила. На русском говорила с заметным акцентом.

Мы усаживаемся на теплые клетчатые пледы, которые она привезла с собой. Она знакомит с мужем и дочерью и раздает бутерброды. Все поле перед стеклянным зданием превращено в огромный семейный и несемейный пикник. А потом раздаются первые аккорды, и я понимаю, что не хочу уходить всю ночь.

Мимо проходит Джонсон, прогуливаясь с Айрин. У нее наброшен на плечи кардиган. Они не хотят, чтобы их беспокоили. Это невольно прочитывается в каждом их движении.

А затем мне пишет Андрес. Я извиняюсь перед Анной и ухожу. Мы встречаемся на лавочке у реки поблизости, которая уже стала нашей, и мне хочется ее запомнить.

– Я позавчера наговорил тебе много плохих слов, – шепчет он.

– Хорошо что я не понимаю испанский, – отшучиваюсь я.

– Ты очень красивая. Выходи за меня.

Я улыбаюсь, так как все, что происходит сейчас, нереально. Быть может потому, что и самой реальности нет, ведь каждый ее понимает по-своему. Но когда ты за рубежом, и тебя вдруг целует латинский парень, который знает в этом толк, все остальное уходит на второй план. И где-то глубоко внутри я понимаю, что прежней меня больше нет, как и нет прежнего места для меня в моей родной стихии. Но там непременно будет что-то другое, свое, возможно, более правильное.

В воздухе витают звуки саксофона. Покоричневелые листья падают на стальную гладь реки. Я опускаю голову Анресу на плечо. На нем мой любимый черный свитер, в котором прочитывается нечто артистическое. Мне вдруг вспоминается одно местечко во Франции, где весь пол и лестница усеяны пуговицами. Так необычно, они уже никогда не сослужат службы и не скрепят две половинки, как и нет того, что позже сможет соединить расстояние между нами.

И я смотрю на темное джазовое небо, реку, мост и аллеи:

 

Кружились бабочки в осеннем хороводе,

Их платья были скроены по моде

Известным кутюрье – природой.

Но ветер стих;

И полегли рядами

Сухие листья,

что шуршали под ногами. 

22 сентября 2018 года