Владимир Невский

Кузьма Ильич по старой привычке проснулся задолго до восхода дневного светила. Прислушался к себе и испугался. Вроде бы, сегодня у него ничего не болит. А значит, он уже умер. Он даже ущипнул себя за руку: нет, не спит. Но и не помер. Вздохнул глубоко, потянулся и заулыбался: боль вернулась. Сразу во все тело, во все органы и суставы. Прожитые года, проведенные в непосильном труде, недосыпание, недоедание давали о себе знать.

Он, кряхтя, встал с кровати, прошелся босиком по остывшему за ночь полу к красному углу, где висела старинная икона. Досталась она ему от родителей, которые сумели сохранить ее в тяжелые годы лихолетья и гонения на веру.

— К тебе, Владыко, Человеколюбце, от сна восстав, прибегаю и на дела Твоя…, — начал он читать утреннюю молитву.

Потом прибрал кровать, оделся, пригладил седую бородку.

А когда солнце едва поднялось над землей, Кузьма Ильич уже сидел на крылечке и попивал горячий чай. И бросал маленькими пригоршнями пшено копошившимся около крыльца петуху и пятаку рябым курочкам. Это все, что осталось от большого когда-то хозяйства. Держали всю жизнь и корову с лошадью, и овец со свиньями. Многочисленную птицу даже в расчет не брали.

А потом детишки выросли, разлетелись по всему Советскому Союзу, увы, уже давно бывшему. Всех они с супругой поставили на ноги, всех вывели в люди, дав приличное образование. А потом умерла жена, с которой они прожили полвека. И сразу опустело все вокруг. И двор, и дом, да и весь белый свет.

Иногда, правда, щемило сердце от обиды на детей: подолгу не приезжают, писем не пишут. Да, все понимал и находил оправдания столь некрасивым поступкам. Люди они сами уж взрослые, свои семьи, заботы, бизнес. А вот внуки могли бы уважить старика.

Кузьма Ильич смахнул с глаз неожиданно набежавшие слезы.

За забором, у соседей, пробуждалась жизнь. Загремели дверные засовы, зазвенели ведра. Рев коровы и жадное хрюканье свиней. Деревня просыпается, жизнь продолжается.

— Чужая только это жизнь, — вздохнул Кузьма Ильич. — Моя-то уже заканчивается.

Он посмотрел на свои натруженные, мозолистые, сморщенные, все в коричневых пятнышках руки. Плотничать начал с пятнадцати лет, сразу после великой победы. Работы было тогда непочатый край. Люди вздохнули, сбросили с плеч тяжесть. Возвращалась радость в сердца да счастье в глаза. Строились, восстанавливали, обустраивались. Весело, с песнями, с надеждами, с мечтой. Завтрашний день рисовался в красочных, сочных красках.

— И почему это рисовался? — возразил сам себе Ильич. — Так оно и было. Каждый новый день приносил новую радость. И надежды сбывались. Благополучие росло. И жили мы все большой и дружной семьей.

Кузьма Ильич прошел в столярку. Давненько он уже ничего большое не делал. Так, лишь по мелочевке: табуретку отремонтировать, штакетину заменить или вертушку на калитку вырезать. Он погладил шершавой рукой чисто обструганные доски.

— Хороший дуб. Выдержанный. Уж сколько лет лежит, дожидается. Ничего, ничего. Вот и пришла твоя пора.

Он брал поочередно ножовку, топор, молоток. Чувствовал, как постепенно, словно нехотя, возвращается в уставшие руки былая сила. Поймал себя на мысли и грустно усмехнулся в бороду:

— А что? Кто еще лучше меня сделает? В прошлое уходит мастерство. Где сейчас найдешь хорошего плотника, столяра, аль печника? Нигде! Уходит наше поколение, вымирает. А передать мастерство-то и некому. Не желает молодежь топор в руках держать. Не ходят выводить узоры на наличниках. Не хотят сохранить самобытность и красоту.

Он вышел из столярки и зажмурился от яркого солнышка. Присел тут же, рядом, на пенек, достал сигареты, мундштук, спички. С наслаждением сделал первую затяжку.

Шум за двухметровым забором отвлек его от невеселых мыслей. Это Людмила хозяйничала. Молодая, симпатичная и очень добрая девушка. Подошел к забору, заглянул в щелку, так и есть: кормит кур, уток, гусей. Раньше люди и не строили столь высоких изгородей. Это сейчас все попрятались по домам, поближе к телевизору. Закроются с вечера на все замки, засовы, да собак злющих с цепей спустят. Все, не трогайте меня! Ни ворваться, ни достучаться, ни в гости на чаек сходить. В деревне, сколько ни есть домов, все они – «хаты с краю».

— Люся! — окликнул соседку старик. Наблюдал, как та вздрогнула, оглянулась и, было, даже дернулась в его сторону, да остановилась.

 

«Вот, черт старый, — поругал себя Ильич. — Забыл что ли? Ну, не любит девчина, когда ее Люськой кличут». Крикнул громко:

— Людмила!

И она тут же подскочила к забору, встала на лавочку и нависла над стариком:

— Здравствуйте, дядя Кузьма. Как дела? Как здоровье? Может, чего надо? Воды принести, полы протереть? А может, чего и постирать требуется? Я как раз сегодня выходная и стирку затеваю. Говорила она быстро и много. Может, это просто Ильичу так казалось с колокольни прожитых лет. «Щебечут, словно птахи».

— Да нет, — слабо махнул он рукой. — Я вот чего хотел спросить-то, — и замялся.

— Чего, дядя Кузьма?

— Сколько во мне росту-то будет?

Людмила широко улыбнулась. Подумала явно, что совсем старик от одиночества свихнулся. Общения не хватает, вот и задает всякую ерунду.

— Думаю, метр семьдесят один будет. А зачем это вам?

— Ага, — кивнул головой Кузьма. — Сто семьдесят один, значит. Это где-то, — он наморщил лоб, — тридцать восемь с половиной вершков. Спасибо, дочка.

— Чего? — удивленно засмеялась Людмила, но Кузьма Ильич уже ее не слушал и поспешно засеменил опять в столярку.

— Какую я, все-таки, большую прожил жизнь, — думал вслух старик, занимаясь измерением дубовых досок. — От лампочки Ильича до…. Как, бишь, их? О! Мобильные телефоны.

В прошлом году старший внук привез деду простенький телефон. Маленький такой, с множеством кнопочек. Долго пытался обучить старика пользоваться им, но, поняв тщетность своих намерений, только посмеялся:

— Архаичная ты древность, дед.

С тем и уехал.

За работой время быстро пролетает. Вот и Кузьма Ильич вдруг почувствовал голод. То было почти забытое чувство. Аппетит он давно не ощущал. Просто знал, что надо есть – вот и ел. А тут, на тебе! Поспешил в избу, чтобы ненароком не растерять чувство. С ужина осталось несколько вареных картофелин. Сейчас он их разрезал пополам и обжарил в масле до румяной корочки. Обильно посыпал зеленью. Поел с большим аппетитом. При этом не забывал и о деле:

— Сколотить-то гвоздей мне хватит. Материи тоже. А вот фигурных гвоздей, наверняка, не хватит. До райцентра придется ехать, — сделал вывод он и тяжело вздохнул.

Раньше отмахать каких-то пятнадцать верст было для него пустяковым делом. Он и попутного транспорта не всегда дожидался. Как говорится: ноги в руки, и айда. Теперь же, даже на автобусе, было для него проблематично. С годами появился непонятный страх. Боялся толпы, ее невежества, невнимательности, озлобленности. Трепетал перед автобусом с его высокой ступенькой, вечно недовольным водителем, который так искусно матерился. Боялся быть кому-то помехой, обузой.

Чай попить он вновь вышел на крылечко. Здесь было уютно и прохладно. Погладил с нежностью перила. Все свое, родное, сделанное собственными руками с добавлением частицы сердца и души. На века сделано. Опять бросил сбежавшимся курам пригоршню пшена и принялся пить чай с комковым сахаром вприкуску. Чай он любил и уважал, черпая в этом напитке и силы, и бодрость, и веселье. И не понимал тех, кто ищет их в вине. А все так просто, все так очевидно.

 

Спасительная мысль молнией пронеслась в голове, но он ухватил ее за хвост. Прислушался, слабо улыбнулся, за забором услышав говор соседей. Вновь поспешно засеменил к забору, повторяя про себя: «Люда. Люда».

— Люда, — позвал он, радуясь, как дитя, что правильно позвал соседку.

Она через мгновение опять нависла над ним:

— Что, деда Кузьма?

— Ты в райцентр когда собираешься?

— В среду поеду. То есть послезавтра. Вам что-нибудь надо?

— Ага, гвоздей.

— Каких?

— Маленькие такие, с широкой шляпкой. Там еще всякие рисунки на шляпках.

— А! — догадалась Людмила. — Мебельные?

— Да, — обрадовался Ильич. — Мебельные.

— А зачем вам? — в ее глазах мелькнула тревожная догадка.

— Обить кое-что надобно, — пробормотал Кузьма Ильич и, увидев, что куры залезли на крыльцо, опрокинув чашку с остатками чая, — ах, окаянные! — он бросился от забора.

После обеда его совсем разморило. Глаза слипались, хотелось чуток вздремнуть. Но натура вот только... Если у него было какое-нибудь дело, да дело по душе, то никакая сила не могла оторвать от него. Забывал про все на свете. Вот и сейчас он поспешил в столярку.

За работой незаметно промчалось еще несколько дней. Кузьма Ильич закончил работу. Итоги ее полностью удовлетворили старика. Крепкий, красивый и прочный. Как все то, к чему прикасались его умелые руки. Поколение мастеров, которое работало на совесть, вкладывая все умение и душу, становилось уже легендою.

Уставший и довольный самим собой он сидел на крылечке с чашкой свежезаваренного чая и провожал очередной прожитый день. Он убегал на запад, на смену уже спешили сумерки со своей приятной прохладой.

— Привет, Кузьма Ильич, — раздался совсем рядом басистый голос Василия, супруга Людмилы.

— О, соседушка, — обрадовался Ильич, посторонился. — Милости просим. Садись, чайком побалуемся.

— Это можно. Это мы с превеликим удовольствием, — согласился Вася. Сел, достал пачку сигарет. — Как здоровье, дедушка?

— Да ничего, вроде.

— Ничего. — Задумчиво повторил сосед. Молчком выкурил сигаретку. — А ну-ка, пойдем к тебе в столярку.

— Зачем это? — как-то немного, больше от неожиданности предложения, испугался Ильич.

— Пойдем, пойдем. — Василий встал и помог подняться старику.

Пересекли небольшой двор, зашли в столярку. Ильич включил свет.

— Я так и подумал, — выдохнул Вася. Посередине столярки стоял готовый гроб, обитый красным материалом. — Что это?

— Мой новый и последний дом. Вечное пристанище.

Тут же, в углу, и крышка, и крест.

— Кузьма Ильич, — начал было говорить Василий, но старик только обреченно махнул рукой и «с металлом» в голосе (сам уже не подозревал, что еще может так) сказал:

— Перестань, сынок. Мы же не малые ребятишки, чтобы играть в такие игры. Мне уже за семьдесят. И все чаще чувствую зов предков своих. Они заждались меня.

Они вышли из столярки, которую Ильич бережно закрыл.

— Вот и хорошо, что ты знаешь. И раз такое дело, то у меня и разговор к тебе имеется. Пойдем на крылечко, выпьем по стопочке чая.

Его пришлось разогревать и в ожидании выкурить еще по одной сигаретке.

— Ты, Василий, очень хороший человек. Да и жену себе ты выбрал подстать. Ко мне вот хорошо всегда относитесь, заботитесь о старичке никчемном.

— Кузьма Ильич, — Вася осторожно положил руку на щупленькое плечо старика. — Зачем благодарить? Если уж на добро не отвечать добром, что тогда получится?

— На детей своих надёжи мало. Не успеют все приехать, в срок не похоронят. Далеко их судьба-то забросила. Так что не обессудь: займись ты уж этим.

— Хорошо, дед.

— Гроб и крест готовые, ты и сам видел. Ограду и памятник я себе еще пять лет назад припас. Когда еще кузнец Степаныч здоровым был, с наковальнею дружил. Они у меня вон, в том маленьком сарайчике стоят. Место на кладбище я, кажется, тебе еще на Радуницу показывал.

— Показывал, — кивнул головой Василий.

— Деньги на похороны да на помин души я собрал. Они у меня за иконой спрятаны. Ты их сразу возьми, чтобы потом по деревне никакие разговоры да пересуды не ходили. Люди ныне сам знаешь, какие озлобленные.

— Звери, — повторил жест сосед.

— А все мои инструменты можешь хоть завтра забирать. Все одно, я больше не прикоснусь к ним. Я закончил свой последний заказ, — и Кузьма Ильич, тяжело вздохнув, низко опустил голову.

На деревню опускалась ночь. А с ней и относительная тишина. Только сверчки застрекотали, да собаки то там, то тут напоминали о себе.

— Баньку-то завтра думаете топить?

— А как же? Суббота же. Мы крикнем тебя, Кузьма Ильич.

— Вот и ладненько. Чистым и помирать не так страшно.

Больше ничего не говоря друг другу, они разошлись.

Старик прибрался на маленькой кухоньке. Любил он, как и покойная супруга, порядок и чистоту. Чашку на полку, ложку в коробку, кастрюлю со сковородой в тумбочку. Огляделся: хорошо, чисто.

Прошел к иконе:

— В руце Твои, Господи Иисусе Христе, боже мой, предаю дух мой: Ты же меня благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй мне. Аминь. — И трижды осенил себя крестным знамением.

2007

День Победы. Праздник со слезами на глазах. Точно и объемно. И лучше уже не скажешь. Да и не надо ничего выдумывать. Льется духовая музыка, звучат песни военных лет. Ветераны, дети, цветы. Море цветов. Ярко и ласково светит майское солнышко. На душе – щемящая радость. И грусть.

А у меня еще и чувство стыда. Не проходит оно с годами, не уменьшается. Потому что нельзя уже ничего изменить, исправить, не у кого вымолить прощение. Дедушка уже давно умер, а я вот до сих пор мучаюсь. Даже на фотографии смотреть стыдно.

 

Учился я тогда в классе четвертом или пятом. Задали нам написать сочинение о подвигах своих дедов на Великой Отечественной войне. Возвращался я из школы и сетовал вслух:

— А что писать-то? Мой единственный дедушка на войне, наверное, и не был. Кто сражался с проклятыми фашистами, тех видно. Дядя Матвей Сорокин – без ноги, дядя Ваня Спиридонов вернулся с фронта без руки. А уж дядя Гриша Иванов так вообще с изуродованным лицом. А мой что? Все части тела на месте. Ни шрама, ни боевого ранения. И как он тогда воевал? Что писать-то? Вон Вовка Рубашкин, конечно же, напишет. Полтетради, наверняка, испишет. Еще бы! Его дед героически погиб под Сталинградом. Даже улицу в поселке в его честь назвали. А я что?

 

И вот с такой обидой на сердце я и пришел домой. Дедушка сидел у печи, грел косточки и подшивал мне валенки. Мне, егозе и непоседе, на сезон и трех пар не хватало. Пришел я тогда и прямо с порога, на одном дыхании, выпалил ему все свои мысли и обиды. Да еще и подозрения, что он вообще был ли на фронте. Это сейчас я ясно вижу ту картину. Как дрогнула у него рука, обрывая дратву. Как вмиг потускнели глаза, и он украдкой смахнул скупую слезинку. Как он с трудом подавил тяжелый вздох. И что удивительно: он не повысил на меня голос, не стал журить, не грозил отцовским ремнем пройтись вдоль спины, как порой бывало за мои проступки. Он стал оправдываться. Старый человек, прошедший всю войну с августа сорок первого по май сорок пятого, стал оправдываться перед сопливым мальчишкой!

— Кашеварил я. Всю войну прошагал рядом с полевой кухней. Солдат кормил. Голодный солдат – плохой солдат. Бывало, и под обстрел попадал не раз, и в бою приходилось участвовать, но Бог миловал. Ни пули, ни осколка.

— И что мне писать? – продолжал я возмущаться.

Глаза дедушки вновь потеплели, и легкая улыбка коснулась его старческих, с синевою, губ:

— У меня же медаль «За отвагу» есть. Вот об этом и напиши.

— А за что тебе дали? — я оживился. И приготовился выслушать героическую историю, в которой мой дед совершил настоящий подвиг.

Но услышал я вот такую историю.

 

— Приехал как-то к нам на передовую маршал. Из самой Москвы, из генерального штаба. Фамилию я тебе не называю, как бы чего не вышло. Говорили, что он был большим любителем хорошенько поесть. Вот и приказали нам накормить его так, чтобы он остался довольным, чтобы проверку провел не тщательно и не заметил наши недостатки. И выпала такая честь мне. Сам же знаешь, внучок, как я могу вкусно готовить. А? Любишь мои щи да пироги с рыбой? То-то же. Волновался я тогда, страх как. Даже сто грамм наркомовских не смогли унять дрожь в коленях. Ну, об этом не надо писать. Забудь. Вот стою я на кухне, кашеварю. Борщ украинский, каша с американской тушенкой, пироги с рыбой и компот. И все вроде бы ничего получалось. Вкусно.

И вдруг прибегает ко мне генерал. Весь красный, как рак вареный, руки трясутся, глаза выкатываются, слюни во все стороны летят. Про это тоже не пиши. И давай шипеть на меня. Кричать во весь голос боится, а вдруг маршал услышит:

— Ты что это творишь? Под трибунал захотел? Да я тебя самолично без суда и следствия к стенке поставлю.

— Что? За что?

— Как ты допустил, чтобы в компоте самого маршала жук плавает!?

— Какой жук? – удивился я.

— Обыкновенный, большой, черный!

Растерялся я, стою, открываю только рот, как свежепойманная рыба, а сказать ничего не могу.

— Быстро в комнату. Маршал тебя требует.

Как я дошел до той комнаты, где высокое начальство трапезничало, я и не помню. Зашел, доложился по форме. Стою, как вытянутая струна, а сердце в груди так и бьется, так и хлыщет. Маршал посмотрел на меня внимательно так, прищурив глазки, и поманил пальчиком, словно нашкодившего пацаненка. На ватных ногах я подошел к столу.

— Что это? — поинтересовался маршал и кивнул на кружку.

Смотрю: а там и впрямь жук, не живой, конечно, вареный. Плавает, зараза, среди яблок, груш и вишни. И вот тут что-то и нашло на меня:

— Это чернослив, — нагло заявляю я. — А вы не любите чернослив? А я его просто обожаю. — И не даю ему ни секунды на раздумья. Хватаю этого жучару и отправляю в рот. Пережевал смачно и проглотил, при этом сделал лицо довольное-довольное. Словно какой-нибудь деликатес проглотил, вкусный и редкий.

Опешил маршал, застыли генералы. Повисла глубокая тишина. И эта минута мне тогда целой вечностью показалась. А потом маршал неожиданно весело рассмеялся, вслед за ним и генералы натянуто заулыбались.

Вот так и было. За это меня и представили к награде.

 

Я разочарованно вздохнул. А где бой? А где смертельная схватка с фашистами? Где, хотя бы маленькая, перестрелка? Компот и жук! Да разве за это можно давать такую награду? Медаль «За отвагу». Какая же тут отвага? Махнул рукой и побрел в комнату. А написал я тогда сочинение в прямом смысле этого слова. Сочинил, выдумал, сфантазировал.

 

А теперь вот каюсь. Теперь вот запоздало шепчу я дедушке: «прости». И на могилу несу обязательные цветы, сто грамм наркомовских и… горсть чернослива.

«Что в жизни каждого человека играет важную, а порой и судьбоносную роль. Конечно же – случайность. Стечение обстоятельств, коллекция факторов, объективные и субъективные причины порождают случай. Его Величество Случай».

Так начала свой первый рассказ Олеся. На поэтической стезе уже были достигнуты кое-какие вершины. И вот теперь она пробовала себя в прозе. Написав вступление, молодая двадцатипятилетняя девушка задумалась, глядя на мерцающий монитор компьютера. В голове крутились и сюжет, и фабула, и диалоги главных героев, но вот только не спешили выстраиваться в обдуманную линию, приобрести ясность и колоритность. И когда вроде бы она мысленно нащупала суть, раздался дверной звонок. Чертыхнувшись про себя, Олеся встала из-за стола. Гадая, кто же это мог быть, она вышла в прихожую. Родители уехали отдыхать на юг, подруги обычно заранее договариваются о визите, ибо знали, как Олеся бывает занята. Либо работой, либо в творческом поиске. Поэтому: или случилось что-то неординарное, или соседка за какой-нибудь глупостью: щепоткой соли, коробкой спичек и прочее, прочее. Олеся так сильно была разозлена этим приходом незваного гостя, что, как-то не особо задумываясь, сразу же распахнула дверь. Мгновение спустя она поругала себя за эту безрассудность. На пороге её квартиры стоял незнакомый парень. В руках он держал букет белоснежных роз, которые источали умопомрачительный свежий аромат.

— Здравствуйте.

— Здрасти, — растеряно ответила Олеся, переводя взгляд с букета на его хозяина. Это был довольно симпатичный, тридцатилетний мужчина с карими, тёплыми глазами, окаймлёнными пушистыми ресницами, которым позавидовала бы любая девчонка.

— Олеся? — голос был таким же тёплым и мягким.

— Да.

— Это вам, — он протянул ей букет.

— Спасибо. — Олеся приняла букет, и аромат окружил её, опьянил. На некоторое время она даже потеряла чувство реальности.

— А вы собственно кто? — наконец-то она вернулась в действительность.

— Я? — он, кажется, даже удивился. — А вы не помните меня?

Теперь пришла очередь удивляться Олесе. Она никогда не жаловалась на зрительную память. Но теперь была в явном замешательстве. Парня она не помнила. Это отразилось на её лице, что заставило смутиться и парня, вгоняя в лёгкое замешательство. Он затеребил кончик уха.

— Это было два года назад. Я возможно сильно изменился. Вот бороду сбрил.

— А где это было? — поинтересовалась Олеся.

— В автобусе.

— В автобусе?

— Да. Из города «А» в город «В».

Олеся нахмурила брови, напрягая память, и кое-какие отдельные видения пронеслись у неё в голове. Что-то обрывочное, расплывчатое. Парень решил помочь ей:

— Мы тогда с другом возвращались из отпуска. Билетов нам не досталось, и мы всю дорогу простояли в проходе. Стихи ещё читали.

Память наконец-то разблокировалась и выдала ясную и яркую картину.

— Так это были вы? — улыбка коснулась её полных губ, преобразовывая личико в само очарование. — Вы тогда читали сказку Филатова «Про Федота – стрельца».

— Да, — парень обрадовался, что его наконец-то вспомнили

— Здорово! Это было здорово. Вы так хорошо читали её наизусть, да выразительно, да разными голосами. Весь автобус был в лёгком нокауте, аплодировал.

— Это точно, — смутился парень.

Где-то этажом выше хлопнула дверь, и Олеся только сейчас заметила, что они так и стоят по разные стороны распахнутой двери.

— Ой, простите. Заходите, пожалуйста, — она без капли раздумья пригласила незнакомца в квартиру. Он с первого взгляда не внушал ни капельки страха. Наоборот, порядочность и честность свободно читались на его симпатичном лице.

— Проходите сюда, — они прошли в гостиную. — Присаживайтесь.

Олеся достала вазу, сходила за водой и пристроила шикарный букет.

— Вы тогда были с бородой. Мне казалось: вот два сибиряка едут в отпуск на юг.

— Совсем наоборот, — усмехнулся парень, — мы с другом возвращались из отпуска. Провели целый месяц в походах, вдали от цивилизации. Дали себе глупый обет: не бриться. Смешными выглядели тогда.

Парень стеснялся, смущался и даже слегка краснел.

— Вы были тогда очень смелыми и раскрепощенными, — заметила Олеся.

— Выпили малость, — оправдался парень. — Казалось, что весь мир лежит у наших ног

— Так оно и было, — согласилась Олеся. — По крайней мере, после вашего триумфа на вас многие смотрели с восторженными и влюблёнными глазами.

— А вы?

— Я? — Олеся смутилась, но быстро взяла себя в руки. — А что я?

Парень опять растерялся. Со стороны это выглядело так, словно Олеся затеяла игру в незнайку и просто водит парня за нос. А он теряется и не знает, как дальше вести себя.

— Вот, — он открыл небольшой дипломат и, порывшись в нем, достал сильно потёртую газету годичной давности. Развернул её и протянул Олесе. Она взяла и тут же, конечно, узнала. В этом номере «Молодёжки» был напечатан её блок стихов.

— И что? — она в недоумении посмотрела на парня.

— Это же ваши стихи?

— Да, мои. И что? — вновь она задала вопрос, от которого парня одновременно бросило и в холод, и в жар. На лбу выступили бисерки пота.

— Я думал, что один из этих стихов посвящен мне, — осторожно сказал он.

— Тебе? — изумилась Олеся настолько, что перешла на «ты». — Какое стихотворение?

— Акростих, – прошептал парень и тут же стал оправдываться. — Извините, я просто. Не знаю, почему так решил.

— Акростих? — Олеся не слушала вялое бормотание гостя, она стала просматривать газету. — Какой ещё акростих? Где?

Она посмотрела на него таким взглядом, каким следователи смотрят на подозреваемого. «Быстро говори, не юли и не тяни» — читалось в нём.

— Акростих – это такое стихотворение, где заглавные буквы каждой строчки составляют слово. Он третий в блоке, — пояснил парень.

— Да знаю я, что это такое. — Ответила Олеся и прочитала вслух:

 

Плакал дождь за окном,

Осень рощи обнажала.

Плыла тучка с ветерком,

Улыбку солнышка скрывая.

Ты комплементы говорил,

Чистые, как недотрога,

И читал, читал стихи

Коверкая «эр» немного.

 

ПОПУТЧИК. Попутчик? — изумление было искренним, не поддельным. — Надо же, как это у меня сложилось. Недуманно-негаданно. Чудеса какие-то.

Она взглянула на гостя. Глаза её излучали тепло и нежность.

— Почему вы решили, что стихотворение посвящается вам? В тот день вы всех осыпали комплиментами.

Он молчал, опустив голову, и в волнении затеребил кончик уха.

— Просто мне показалось, что я вам понравился. Глупо всё вышло. Извините, — он посмотрел на неё, — и я немного коверкаю «эр».

Это было так по-наивному красиво, что Олеся грустно улыбнулась. Не каждый день случается столь романтичное приключение, от которого повышается настроение и становится легко на душе.

— Как же вы нашли меня?

— Я сразу стал искать. И это было нелегко. Ни адреса, ни имени. Просто я катался по городу, ходил на дискотеки, в кино. А это уже большой подвиг с моей стороны. У меня фобия перед скоплением народа. А потом я прочитал эти стихи. Мне сразу подумалось, что это вы. Я ведь до этого никому вот так открыто не говорил комплименты. Да и вы мне понравились очень. Наверное, мне просто хотелось, чтобы это оказались вы. Поехал в редакцию, но безуспешно. Никто не хотел давать вашего адреса. Не имели права. Пришлось приложить максимум усилий, и вот…

— Целый год прикладывали усилия?

— Пришлось подружиться с одним журналистом. А он заядлый рыбак, и мне пришлось полюбить рыболовство. Пока вошел в его доверие, пока то, да сё. Боялся сразу попросить ваш адрес, настоящее имя. Чтоб не заподозрили в корысти.

Он замолчал. Молчала и Олеся. Задумалась. Удивительно, что такое происходит в реальной жизни, да в настоящее время. Как же всё-таки приятно, когда ради тебя мужчины идут на такое. Это, конечно, не подвиг. Не стихотворение, не хит эстрады. Но это упорство, эта целеустремлённость стоят не меньше. И ради чего? Чтобы вновь увидеть её. Человек, готовый принести в жертву два года своей жизни ради короткого мгновения встречи, стоит, по крайней мере, уважения.

— Мне пора, — парень поднялся. — Извините меня ещё раз.

— Куда же вы? — спросила Олеся, удивляясь в этот миг сама себе. — Может, всё-таки попьём чайку. Познакомимся, в конце концов.

Их взгляды пересеклись. И как много они успели рассказать друг другу за столь короткий миг.

Олеся в тот вечер так и не села за работу. Но разве это потеря, если впереди замерли в ожидании многие года счастья? 

2006

   Холодное стекло приятно действовало на разгоряченный лоб. Но переключить мысли на что-то приятное и оно не могло. Интересно, а неприятные думы могут повышать температуру тела? Они бегают по черепной коробке, натыкаются друг на друга, наслаиваются и приносят боль. Душевную боль.

 Алиса смотрела в окно на заснеженный двор. Нехотя падал снег и в свете уличных фонарей переливался всеми цветами радуги.

— А вот и они, — прошептала она, увидев, как во дворе появились мужчина и пятилетний мальчик. — Не наигрался, что ли, в детском саду? — уже с неприкрытым раздражением добавила она. Мужчина с ребенком направились к детской площадке. Но тут же устыдилась своих слов и буквально отскочила от окна. Щеки залились жарким румянцем, и сердцебиение участилось. — Да что же это я, Господи!

 Алиса обессилено опустилась на табурет, уронила голову на руки и дала волю слезам. Впрочем, они иссякли также быстро и категорично. Алиса бросилась в ванную комнату, где в авральном режиме привела себя в порядок. Вернулась на кухню разогревать ужин.

— Привет!

Хлопнула входная дверь, из прихожей донеслись звуки возни. Мужики переодевались. У Алисы не хватило сил выйти им навстречу, крикнула из кухни:

— Мойте руки. Ужин почти готов.

— Я еще не хочу, — тут же откликнулся Ваня. — Папа, можно я поиграю в «Денди»?

— Хорошо, только недолго, — разрешил Степан, проходя на кухню. — Привет.

— Привет, — не оборачиваясь от газовой плиты, ответила Алиса.

Муженек даже в столь коротком слове умудрился уловить ее настроение. Он приобнял ее за талию.

— Что-нибудь случилось, Аля?

— Нет, — поспешно ответила она.

— Не обманывай меня. Я все чувствую.

— Да так, — она собрала волю в кулак и обернулась. Улыбка получилась натянутой и потому неискренней. — Пустяки, я сама справлюсь.

Степа внимательно глянул на лицо супруги, словно хотел прочесть все ее мысли.

— Когда мы венчались, то давали клятву перед Господом, что всегда будем вместе. И в радости, и в горе. Так?

— Так.

— Вот и давай решать все проблемы сообща. Несмотря на их размеры и значимость. Даже если они самые ничтожные.

Алиса посмотрела в его глаза. В них плескалась бездонная любовь. «А почему бы и нет? Он все поймет. Он всегда меня понимал».

— Я беременна, — сообщила она.

Степан даже подпрыгнул от неожиданного известия. И удивительно мало было в том. Сколько лет они ждали этого счастливого момента. Сколько тестов, анализов, обследований прошли. Врачи, светила науки, знахарки и ворожеи. А итог для Алисы был неутешительным – бесплодие. В конце концов, когда угас последний лучик надежды, они взяли из детского дома Ванечку. Пока не усыновили, оформили только опекунство. В ближайшее время собирались окончательно оформить все бумаги, дать мальчику свою фамилию. И вот, как гром средь ясного неба, эта новость.

— Как здорово! — по-детски громко и восторженно вскрикнул Степан. — Как? Когда? Сколько?

Радости, которая буквально выплескивалась наружу, мало было пространства небольшой кухоньки.

— Четыре недели.

Он плюхнулся на табурет и схватился руками за голову.

— Здорово! Как это здорово! Какое счастье услышать эти слова! — он сияющими глазами с нежностью посмотрел на жену. — Знаешь, не зря такие случаи стали хрестоматийными.

— Какие? — улыбнулась Алиса. Не заразиться неподдельной радостью от супруга было невозможно.

— Ну, как какие? Семейные пары, у которых не получалось родить своего ребенка, усыновляли. И тут же происходило чудо.

— Вот я и хотела поговорить с тобой об этом.

— Давай поговорим, — Степа потер ладони, — а о чем?

Алиса осторожно присела напротив него, и он тут же сжал слегка ее ладони.

— О Ване.

— О Ване? — удивился он.

— Хорошо, что мы не успели оформить усыновление. Правда?

Он медленно убрал руки со стола, выпрямился. Тень пробежала по лицу.

— То есть?

— Теперь у нас будет свой ребеночек. Родной.

— А Ваня? — у него вмиг пересохли губы. Конечно же, он все понял, куда ведет разговор Алиса, но никак не мог поверить в это. Алиса поздно это поняла и пожалела, что выбрала неправильное время. Но и отступать было поздно. Да и лучшая защита – это нападение. И потому она перешла в «атаку»:

— Я уже жалею, что мы взяли Ванечку.

Степан отшатнулся, побледнел. У него не хватало слов на ответ. Вразумительных слов. А Алиса меж тем продолжала:

— Я ревную тебя к нему. Ты с ним проводишь огромное время. Во что-то играете, что-то конструируете, гуляете при любой погоде. У тебя не остается ни времени, ни сил на меня, на свою жену.

— Аля! — наконец-то, Степан обрел дар речи. — О чем ты говоришь? Это же просто ребенок! Наш ребенок!

— Это не наш ребенок, — возразила Алиса.

Он смотрел на нее непонимающим взглядом. Он никак не мог поверить, что все выше сказанное произнесла она, Алиса. Единственная и безумно любимая.

— Ты сам это начнешь понимать, когда родится наш ребенок. Кровь от крови, плоть от плоти. Вот тогда в нас и проснутся и мачеха, и отчим.

— Глупости! — выдохнул он.

— Нет, не глупости. Я уже сейчас порой чувствую себя мачехой.

— Аля!

— И Ване будет лучше. Не так больно. Пока он не осознал всего происходящего.

— Что лучше?

— Вернуться в детский дом.

— Аля! — впервые он повысил голос. Вскочил из-за стола, едва не опрокинув табурет. — Ты сама-то соображаешь, что ты предлагаешь? Ты в своем уме?

— Я-то в своем. А вот ты, как я посмотрю, витаешь в «мыльной опере». Это только в кино возможны чудеса. Это только в книгах хэппи-энд. Но жизнь – не сказка. Далеко не сказка.

— Это предательство.

— А по отношению к нашему ребенку как это будет выглядеть?

— Да нормально это будет выглядеть.

— Нет, — она категорично покачала головой. — Делить любовь между родным ребенком и приемным – это несправедливо.

— Не говори ерунды.

— Я свою точку зрения высказала. И вряд ли ее изменю. — Алиса демонстративно покинула кухню, громко хлопнув при этом дверью.

«А ведь она говорит правду, — поймал себя на мысли Степан. — В последнее время она как-то охладела к Ванечке. И чуткая душа ребенка тут же уловила эти перемены. Мальчишка старается реже попадаться ей на глаза. Но, Боже! Неужели моя Алиса способна на это?!»

  Целую неделю между супругами продолжалась «холодная война». Разговаривали они только по мере необходимости, роняя короткие, лаконичные фразы. Но бесконечно это не могло продолжаться. Проблема-то осталась и требовала скорейшего решения. Только никто из них так и не решался начать тяжелый разговор. Напряжение росло, грозясь достигнуть апогея и разразиться непоправимыми последствиями. Первым все же не выдержал Степан:

— Это не может так больше продолжаться.

— И что ты предлагаешь? — Алиса была в полной боевой готовности.

— Я не согласен с твоими аргументами и способом решения проблемы.

— Тогда у меня есть другое предложение.

— Какое? — в его глазах мелькнула надежда.

— Оставайся с Ваней. А я уезжаю к родителям.

Надежда, так и не успев окрепнуть, погасла.

— Аля, укоризненно выдохнул он.

— А что ты хотел?

— Но и это не выход.

— А я другого решения не вижу. — Она снова пыталась покинуть комнату, отложив в очередной раз решение, но Степан схватил ее за руку:

— Да как я смогу отвести Ванечку обратно? Какими глазами я стану смотреть в глаза директору детского дома?

— Не сможешь ты, смогу я, — жестко заявила Алиса и вышла-таки из комнаты.

   И она смогла. Степан почувствовал это, едва переступив порог квартиры. Шестое чувство не обмануло его, он уловил отсутствие Ванечки. Сегодня была очередь Алисы забирать мальчика из детского сада. А чем не прекрасная возможность для осуществления задуманного плана? Скинув только ботинки, он прошел в детскую комнату. Остановился, как вкопанный, на пороге: в комнате ничего не напоминало о Ване. Все стерильно чисто. Боль захлестнула его, даже в глазах потемнело. Степан прислонился спиной к дверному косяку, прикусил до боли губы. С кухни донесся звон посуды. Алиса, как ни в чем не бывало, готовила ужин. Ужин только на двоих. Видеть сейчас любимую было страшнее любой пытки. Степан вернулся в прихожую и вновь натянул ботинки.

— Ты куда? — послышался за спиной ее ласковый, даже чересчур приторный голос.

Не хватило сил даже обернуться:

— Прогуляюсь. — И он вышел.

Он знал, что если сейчас останется в квартире, то неизбежно вспыхнет скандал. Необходимо было как-то успокоиться, как-то привести в норму расстроенные чувства.

 Алиса вернулась на кухню, стала смотреть в окно. Вот и Степан. Прошел на детскую площадку, сел на качели. Закурил.

— Он опять курит? — возмутилась Алиса. — А как же обещание? Как три месяца выдержки?

На плите зашипела сковорода. Алиса бросилась спасать лук. А когда вернулась к окну, то не увидела мужа. Так и уснула она в одиночестве, не дождавшись его.

 И утром, проснувшись, не застала супруга дома. Только чашка из-под кофе говорила, что он все-таки был. И если это было с его стороны предложением для продолжения «холодной войны», то Алиса горела желанием как можно быстрее расставить все акценты. С трудом она дождалась вечера. Но Степан упорно не шел на контакт. Либо отмачивался, либо отвечал короткими, хлесткими фразами. Алиса сделала попытку зайти с другой стороны.

— В конце концов, это даже неприлично.

— Ага. – И после паузы: — О чем ты?

— У тебя жена беременна, а ты своим поведением вносишь только дискомфорт. Мне нужен покой и уют. Никакого волнения, никаких стрессов.

Степан внимательно посмотрел на нее:

— Хорошо, — согласился он, — я постараюсь как можно реже попадаться тебе на глаза.

Такого поворота Алиса никак не ожидала, потому и растерялась. Однако быстро взяла себя в руки:

— Я не это имела в виду. Не надо перегибать палку.

— А что мне делать?

— Да ничего особенного. Просто быть таким, как раньше.

Его глаза сузились и даже потемнели:

— Как было раньше? Теперь уже не будет.

— Почему? — она испугалась не на шутку.

Он ответил тихо и спокойно, хотя за километр несло болью и отчаяньем:

— Я чувствую, как на душе горит клеймо «Предатель». И я не знаю, как мне с этим жить. — Он вышел из кухни. Он даже не поблагодарил ее за ужин, чего раньше никогда не было, даже если тот откровенно не удался. Теперь и Алиса осознала, что прошлое уже никогда не вернется.

  По истечению некоторого времени Степан опять стал, уходя на работу, целовать ее в щечку. Стал приносить без повода цветы. Устраивал долгие чаепития с беседами. Стал шутить и улыбаться. Вот только его глаза. Глаза изменились. Они утратили прежний блеск и оптимизм. Словно выкачали из них живительные соки. Они разучились быть веселыми и радостными. А порой просто пугали своей пустотой.

 Чем больше становился срок беременности, тем больше портился характер у Алисы. Ее раздражало буквально все и вся. Порой она ловила себя на мысли, что сознательно ищет малейшего повода, чтобы придраться. Закатить скандальчик и дать почувствовать Степану вину. А потом, чтобы сгладить эту вину, супруг готов был на все ее прихоти и капризы. Правда, Степан вскоре раскусил хитрость супруги и не давал новым капризам даже зародиться. За мгновение до того, как она собиралась что-то сказать, он предугадывал ее желания и исполнял их. При этом улыбался и ласково говорил. Но даже и это ее приводило в легкое бешенство. Она выдумывала новые прихоти, она искала свежие поводы. Получалась какая-то игра с элементами жестокости и голого эгоизма. Рано или поздно она должна была закончиться либо грандиозным скандалом, либо мирными переговорами. У них произошел первый вариант.

 После легкого ужина Степан уютно расположился в мягком кресле с баночкой пива и орешками. Сегодня транслировали финал футбольной Лиги Чемпионов, венец долгого и захватывающего турнира. Смотреть футбол муж любил в полном спокойствии и тишине. Даже мобильный телефон он отключал на время трансляции. Алиса прекрасно это знала, но случился очередной гормональный всплеск. Она села в соседнее кресло и, по-детски надув губки, просто переключила канал.

— Сегодня мой любимый фильм.

Степан надеялся переубедить супругу избежать очередного потока слез и упреков и потому сказал как можно спокойнее и мягче:

— Аля, у нас же была договоренность: ты можешь смотреть телевизор хоть целые сутки напролет, но футбол – это мое. Два часа один раз в неделю – это немного.

— Ну, Степ! — жалобно протянула Алиса.

— Раньше ты не нарушала договор.

— А сейчас мне многое позволено.

— Хорошо, — Степан встал и покинул комнату.

Алиса победно улыбнулась, но уже через мгновение уловила шум в прихожей. Догадка подтвердилась: Степан собирался уходить.

— Ты куда?

— Пойду в спорт-бар. Футбол посмотрю.

— Степа, — она попыталась было остановить мужа и даже извиниться за каприз, но тот прям панически сбежал вниз по лестнице. Алиса в гневе вернулась в комнату. Села в кресло и смахнула со столика баночку пива. Она покатилась по ковру, разбрызгивая пенный напиток. Глядя на пролитую влагу, и Алиса заплакала. Беззвучно. Просто слезинки стекали по лицу, размывая видимость окружающего мира.

— Ну, зачем я так? Зачем? Неужели ты сама не понимаешь, что так легко и потерять его? Он и так с каждым новым прожитым днем все дальше и дальше отдаляется. А ты продолжаешь упорствовать и гнуть свою линию.

Взгляд упал на большой портрет. Замок из песка. Это Сочи. Медовый месяц. Мы счастливы, любимы, жизнерадостны. Конкурс на лучший замок. Первое место. Плюшевая обезьянка. Почему-то ядовито-синего цвета. И пожелания, чтобы и в жизни мы с таким же успехом выстроили настоящий замок.

— Ничего у нас не получилось. Замка нет. Есть, правда, трехкомнатная квартира. Но и здесь неприятная погода. Я сама разрушаю наш мирок.

И так тоскливо стало на душе, так грустно и так пусто. И винить за это было некого. Кроме себя.

  Звонок раздался в разгар производственного совещания.

— Извините, — попросил прощения Степан у коллег. Номер был незнакомым. — Да.

Директор прервал пламенную речь и не спускал глаз со своего лучшего работника, который в одно мгновение смертельно побледнел, на лбу выступила крупная испарина.

— Что? Что случилось? — спросил он у растерянного Степана, когда тот закончил разговор.

— Жена. В больнице. Рожает.

— И?

— Срок-то всего семь месяцев.

— Так, бери мою машину и пулей в больницу. — И тут же по селектору дал соответствующие указания.

Степан на ватных ногах покинул кабинет. Добрых два часа они проторчали в пробке. И все это время Степан ругал себя за то, что не поехал на метро. Неустанно набирал номер телефона жены, но тот оставался недоступным, о чем и свидетельствовал неприятный женский голос на английском и русском языках. В больницу он ворвался как торнадо, но был тут же остановлен охранником, который и вызвал дежурного врача к столь буйному посетителю.

— Калюжный?

— Да.

— Степан Иванович?

— Да, да!

— Да успокойтесь вы, папаша. Все у вас хорошо. Поздравляю, у вас девочка. Слабенькая, конечно. Но жизнедеятельна.

— А жена?

— Намучилась, бедняжка. Потеряла много крови. Но все страшное уже позади. Сейчас она отдыхает.

И только после таких известий напряжение спало. Степан почувствовал себя безгранично усталым. Колени дрожали, он буквально упал на кушетку.

— А к ней можно?

— Не сейчас. Она только что уснула.

— А когда?

— Можно, конечно, и подождать. Но лучше завтра, с утречка.

— Я подожду. — Степан прислонился спиной к стене и устало прикрыл глаза.

«Девочка! У нас родилась девочка. Оленька! Лялечка! Сколько же мы ждали тебя. Счастье-то какое! Молодец, Алечка. Девочка моя», — за такими радостными мыслями он и не заметил, как пролетело три часа.

 Прежде чем пропустить в палату, Степана полностью переодели. Теперь он больше напоминал героя из фильма о химической аварии. Во всем белом, в бахилах, в повязке и резиновых перчатках.  

 Жена лежала в отдельной палате. Степан не сразу узнал ее. Она осунулась, глаза ввалились, под ними – синие круги. Губы искусаны до крови.

— Привет, — он осторожно присел на краешек стула. Взял ее ладонь. — Как ты?

— Хорошо, — ей хватило сил слабо улыбнуться.

— Ты у меня молодец, Аля! Я так счастлив! Просто слов не хватает, сама знаешь, что мой лексикон бедный и бледный. — Он нес околесицу. — Ты у меня чудо. Видела Оленьку?

— Нет еще. Она у нас маленькая и слабенькая.

— Ну, ничего. У нее ведь самая прекрасная мама на свете. Да и отец не очень плохой. Вырастет. Еще такой красавицей вырастет.

— Конечно, — Аля вновь улыбнулась. И даже глазки оживились.

— Все будет хорошо.

— Я знаю.

— Верь мне.

Они смотрели друг другу в глаза. И взгляды эти были красноречивей всяких слов.

— Оленьке нужен будет защитник.

— А я на что?

— Ты – это совсем не то, что надо. — Она говорила с продолжительными паузами. — Ей нужен будет братик.

Степан улыбнулся.

— Постараемся.

Алиса в ответ лишь слабо покачала головой:

— Ты не понял меня. Ей нужен старший братик.

Он понял. Понял то, что она хотела сказать, к чему и завела этот разговор. Но никак не мог поверить.

— Аля.

— Пожалуйста. Верни Ванечку. Я так виновата перед ним, — слезинки медленно скатились по щекам.

Степан осторожно смахнул их.

— Верну. Обязательно верну.

Она улыбнулась. В полную силу.

Пейзаж за окном не радовал глаз. Листья с деревьев давным-давно слетели, а вот зима не спешила прикрыть осеннюю неприглядность своим белым покрывалом. К тому же моросил мелкий нудный дождик, смывая остатки былой пышной разноцветности. В мире царил серый, малоприятный цвет. Но даже в этой мрачноватой картине Михаил находил какие-то крохи прелести. Он сам не знал, что именно, но не мог заставить себя оторваться от лицезрения пейзажа затянувшейся в этом году осени. Сидел около окна с чашкой крепкого, сваренного по всем правилам турецкого кофе и гаванской сигарой, от которой тонкой струйкой уплывал в форточку голубоватый дымок. В голове, как у младенца, не было никаких мыслей. Лишь мелькали отрывки воспоминаний, планов на ближайшее время, строчки стихотворений. Ничего целостного. Как индуистская нирвана.

Из этого состояния его вывела двенадцатилетняя дочка, вернувшись из школы. Как обычно, она с шумом разделась в прихожей, прошла в свою комнату, бросила в кресло портфель. Переоделась в любимые, уже коротковатые джинсы, футболку с Микки-Маусом и только потом прошла на кухню, где и обнаружила отца в глубокой задумчивости.

— Привет.

— Привет. — Михаил затушил сигару, обернулся. — Обедать будешь?

По одному виду дочери определил, что в школе у нее очередная неприятность. Вспомнил расписание уроков на сегодняшний день, определил в нем «слабое звено», слегка улыбнулся:

— Как дела по математике?

Алена нахмурила брови:

— Как ты догадался?

— Пара?

— Лебедь, — грустно подтвердила Алена.

— Садись, — Михаил засуетился около плиты, разогревая суп.

— Это еще не все. — Добавила дочь.

— А что еще? — не отрываясь от процесса подогрева, поинтересовался Михаил.

— Тебя вызывают в школу.

— Опять?

— Опять.

— Что на этот раз? Разбила окно? Уронила горшок с экзотическим растением? — он поставил на стол тарелку с супом, нарезанный хлеб, сметану. — Тебе картошки или макароны?

— Макароны. — Алена принялась обедать. — Ммм, как вкусно!

— Не увиливай, — все тем же спокойным тоном продолжил Михаил. Отношения с дочерью всегда носили дружеский и доверительный характер.

— Подралась. — Буркнула Алена.

— Это уже хуже.

— С Петькой.

— Это не меняет суть дела. Что не поделили?

— Он обозвал Наталью Орейро «уругвайской макакой», — с обидой в голосе поведала дочь.

Наталья Орейро для Алены была всем: и богом, и царем, и лучшей подругой. Ее комната смахивала на храм этой актрисы. Плакаты, календари, фишки, наклейки, кассеты, видеокассеты. Везде красовалась эта латиноамериканская красавица.

Михаил поставил тарелку с макаронами и котлетой перед Аленой и сел напротив:

— Аленушка, это не оправдание. Нельзя доказывать свое мнение с помощью кулаков.

— А он по-другому не понимает.

— И все же.

— А! — она слабо махнула рукой. — Прорвемся.

— Эх, ты, атаманша.

— Фамилия такая, — улыбнулась дочь, понимая, что отец сегодня не настроен вести долгие, мучительные нравоучения.

— Кто хоть вызывает? Директор?

— Нет, — покачала головой дочь, допивая абрикосовый сок. — У нас новая классный руководитель, Алевтина Сергеевна. Во, родители постарались наградить дочь таким именем! А сама она ничего, симпатичная. Даже очень. Спасибо. — Алена упорхнула в комнату, откуда через мгновение зазвучал голос обожаемой актрисы.

«Алевтина!» — словно молния пронзила насквозь Михаила. И он вновь погрузился в непонятное состояние. Вот только воспоминания на этот раз полностью завладели им.

---------------------------

Михаил был скромным, тихим и незаметным парнем. Его мать не на шутку встревожилась, когда он справил двадцатилетний юбилей. Друзей близких у него не было, про девушку и говорить не приходилось. Вечерами он просиживал дома, читая серьезные книги, совершенствовал знания английского языка.

— У тебя ярко выраженная абулия, — часто повторяла она. — Патологическая нерешительность. Ты никогда не женишься. — И дело заканчивалось сердечными каплями и мигренью. Миша в ответ на эти замечания лишь отмачивался, и менять образ жизни не торопился. И тогда предприимчивая мать пошла на хитрость. Она переговорила с Сергеем, пожалуй, единственным товарищем Михаила, и, вооружившись природным шармом и обаянием, уговорила-таки подействовать на сына.

И началось… Сергей стал появляться в их квартире с завидной регулярностью, через день, и насильно вытаскивал Мишу на различные вечеринки. Устоять перед его натиском у Миши не хватало все той же нерешительности. Хотя и эти походы мало чего меняли. Попав на очередную шумную вечеринку, Михаил спешил отыскать книжный шкаф. Выбрав книгу, он садился где-нибудь в укромное местечко и погружался в выдуманный мир. Сергей не вмешивался, считая свою миссию выполненной. И неизвестно, сколько бы продолжались эти безрезультатные вылазки в общество, если однажды….

Да, его величество Случай имеет в жизни весомое значение, играя порой судьбоносную роль. Многое зависит от него. И именно случайность кардинально перевернула привычную жизнь Михаила. Он встретил Её.

Алевтина! Аля! Девушка из романтических романов. Девушка из юношеских грез. Большие карие глаза в оправе густых ресниц излучали теплоту и спокойствие. Маленькие полноватые губки тревожили воображение. И настоящая русская коса, длинная и толстая. Словно сошла со страниц любимых книг русских классиков. Такая светлая, чистая, непорочная. И появилась так неожиданно, что Миша потерял не только дар речи, но и способность здраво мыслить и двигаться. Столбняк настиг его.

Их представили друг другу.

— Михаил.

— Аля.

Он пожал ее маленькую ладошку и долго не отпускал ее. Девушка видела его реакцию и наслаждалась этим. В тот вечер были позабыты книги и романы. Он «вернулся в реальный мир», и в нем существовала теперь только она. Девушка с редким русским именем и такой же редкой красоты глазами.

С вечеринки они ушли вместе. Ушли, чтобы на протяжении двух лет постоянно искать встреч друг с другом, ощущая потребность в общении. Сколько километров они прошагали за это время по набережной, сколько фильмов и театральных постановок пересмотрели. А речные трамвайчики? А пикники за городом? Не счесть. Только одно обстоятельство смущало Михаила, нанося заметный слой дискомфорта: лучшая ее подруга. Алевтина часто, слишком часто просила его, чтобы Нина тоже была на их встречах. Не понимала или не хотела понимать, что присутствие третьего сводило на нет весь романтизм свиданий двух любящих сердец.

Нина была полной ее противоположностью. Некрасивая, близорукая, полноватая, с россыпью крупный ярких веснушек, с редкими и жесткими волосами. А может, она и не была такой уж непривлекательной, но рядом с Алевтиной казалось именно так. Слишком очевидным был контраст. Несколько раз Михаил пытался откровенно поговорить с Алей о ее подруге.

— Миша. — Очаровательная улыбка заставляла умерить пыл серьезных намерений. — Ниночка такая застенчивая и нерешительная. Ну, куда я ее дену. Я обещала ее родителям, что не оставлю ее ни на одну минутку. Она слишком наивна и проста, обязательно попадет в какую-нибудь историю. А нам она совсем не мешает. Правда, ведь?

И в том было зерно правды. Нина имела талант быть незаметной, даже находясь в двух метрах. И он вскоре насколько привык к ней, что перестал замечать. Даже целуя Алю, шепча ей признания в любви, читая стихи, он не обращал на Нину никакого внимания, не смущался. В конце концов, до недавнего времени он и сам был таким же застенчивым и нерешительным.

Аля и Миша так упивались своим счастьем, так безоглядно любили друг друга, что для всех знакомых стали предметом зависти. У кого белой, а у кого и черной. Но они ничего не замечали вокруг, наслаждаясь друг другом. Не заметили и того, что Нина, вернее Ниночка, влюбилась в него. И эта тайная любовь приносила девушке только страдания и мучения. И катились их отношения к своему логическому завершению – к свадьбе. Да только логика иногда выкидывает кренделя, не поддающиеся здравому объяснению. Ссора вспыхнула из-за пустячка, но переросла в серьезные разногласия. Взаимные упреки, недомолвки, обиды разом выплеснулись наружу. Никто из них ранее и не подозревал, что они накапливаются где-то в глубинах души. И вот теперь вырвались на волю, обжигая и уничтожая. Много раз они пытались встретиться и обсудить сложившуюся ситуацию в спокойной обстановке, но каждый раз вновь ссорились, усугубляя и без того напряженность и раскол отношений. А потом Михаил совершенно случайно увидел Алю в компании высокого симпатичного парня атлетического телосложения. Ревность в одно мгновение вспыхнула, ослепила и помутила разум. А тут и Ниночка подвернулась со своим признанием в большой любви. После бурно проведенной ночи с глаз спала пелена. Он с недоумением смотрел на Нину в своей кровати. Признаваться в своей слабости не хотелось, особенно перед этой «серой мышкой», поэтому он буркнул что-то обидное и грубое и ушел, громко хлопнув дверью. И не придумал ничего лучшего как сбежать. Было лето, каникулы в разгаре, и потому уехал он надолго и далеко. От всех проблем, от переплетения лабиринта. К тетке на Украину.

Вернулся уже осенью в город на Неве с планами по решению кризиса в отношении с Алей и правдоподобными извинениями перед Ниной. Но, как оказалось, все его приготовления были напрасны. Обе девушки, бросив институт, укатили в родной городок где-то на Урале. Адреса точного Миша не знал. Конечно, при большом желании он мог отыскать. Отец работал в органах не последним человеком. Но не захотел. К тому же доктор Время уже затянул раны. Постепенно утихала боль, притуплялась любовь. Оставались лишь тоска и пустота, с которыми, к его безмерному удивлению, можно было жить. И он жил.

Жил до апреля. Когда однажды, вернувшись из института, он застал дома нервно курящего одну за другой отца и мать на грани сердечного приступа. А на диване – сверток с младенцем и прилагающая к нему записка: «Это твоя дочь. Меня не ищи. Бесполезно. Нина».

И мать, и Михаил были полностью солидарны в своем решении: отдать ребенка на попечение государства, написать заявление в милицию, чтобы отыскать горе-мамашу. Но неожиданно отец, этот пожизненный подкаблучник, проявил твердость и настойчивость. Для убедительности даже пару раз стукнул по столу и разбил пару чашек из очень дорогого китайского фарфора. «Сумел зачать – сумей и воспитать», — был его вердикт, не терпящий ни возражений, ни апелляций.

Вот так, в одночасье, Михаил стал отцом крошечной Аленки. Отец по своим каналам утряс все юридические и правовые вопросы. Они переехали в другой микрорайон Санкт-Петербурга и начали новую жизнь. Она у Михаила вновь резко переменилась. Он, как раньше, стал больше времени проводить дома. С дочкой. И вскоре сделал для себя откровенное открытие: это ему безумно нравилось и приносило радость. Нравилось гулять с ней по парку, купать ее по вечерам, кормить кашей и соками, читать детские стишки на ночь. Или просто сидеть тихо рядом и наблюдать, как она спит, как меняется выражение ее личика. Как хмурит маленькие белесые бровки, как широко улыбается.

Дочь росла. Сам он окончил институт и занимался переводами. Родители вскоре умерли один за другим. Спутницу жизни себе он так и не нашел, по большому счету, даже не пытался. Жизнь сложилась и даже перспектива перемен его пугала.

---------------------------

В школу Михаил пришел тогда, когда занятия закончились, и большая часть учащихся покинули стены учебного заведения. Местонахождение класса ему было хорошо известно, потому как не первый раз Аленка давала повод для серьезных бесед и с классным руководителем, и с директором. Постучался и зашел в кабинет:

— Здравствуйте. Я – папа Алены Атамановой. Меня вызывали.

Учительница оторвалась от проверки тетрадей, подняла голову и сняла очки.

— Миша?!

— Аля! — он сразу же узнал ее. Хотя перед ним сейчас сидела полноватая женщина с короткой стрижкой крашеных волос. Но вот глаза! Глаза нисколько не изменились: все те же глубина и выразительность. Только оправа ресниц чуточку поредела. Они молчали. Откровенно разглядывали друг друга и молчали. Было время, когда не могли наговориться. Молчали, хотя не виделись тринадцать лет. Тринадцать лет! Целая жизнь! Вечность!

— Как живешь? — он ослабил узел галстука. Стало вдруг не хватать воздуха. Внутренний жар наполнил каждую клеточку тела.

— Вот. — Она развела руками. Не меньше его растерянная и немножечко потерянная.

Из школы они вышли вместе и увидели, что, наконец-то, пришла долгожданная зима. Снег медленно падал большими пушистыми хлопьями и, кажется, не собирался таять. Они шли не спеша, наслаждаясь дивным снегопадом. Зашли в кафе. По-прежнему молчали, лишь глазами пожирая друг друга. Пробуждалось чувство утраченного счастья, и от этого становилось бесконечно грустно.

— Как ты?

— Нормально. — Такой родной и почти забытый жест – пожатие плечами. — Я замужем, двое детей. Пацаны. Одни мужики в доме. — Слабая улыбка едва касается полных губ. — А ты?

— Я один. — В горле мгновенно пересохло. Надежда, которая беспочвенно вдруг зародилась где-то в недрах души, пожухла и угасла.

— А Алена? — чуть удивлено спросила она.

— Только я и она, — поправил он себя.

— Это дочь Нины?

И только сейчас он вдруг все понял! Алевтина все знает. И знала тогда! Может, и поэтому она сбежала на Урал, так и не окончив институт. Чего-чего, а вот измены она простить никогда не смогла бы. Характер не тот.

— Как она?

— Пьет.

— Пьет?

— Семейная жизнь у нее не сложилась. В одно время она пыталась разыскать тебя и вашу дочь, но…

— Я переехал, — оправдался к чему-то Михаил.

— Теперь живет в гражданском браке с каким-то уголовником. Вместе и спиваются.

Михаил предпочел промолчать. Возникло чувство вины за погубленную жизнь «серой мышки» Ниночки.

— Мне пора. Не надо, не провожай меня. — В двух предложениях она дала понять: в прошлое возврата нет. Как и само прошлое не имеет права врываться в настоящее, перекраивать его.

Он долго не мог уснуть. Лежал, смотрел, как по стене пробегает свет от проезжающих за окнами машин. Вновь заново пережил весь период взаимной любви с Алевтиной. Каждый день, каждое свидание, каждый миг. И только одно он никак не мог вспомнить: из-за чего тогда они поссорились. Напрасно напрягал память, чтобы выудить причину, вследствие чего сломалось столько судеб.

Ах, если бы… Если бы…

Да только жизнь не терпит сослагательного наклонения.

2007

Артем, наконец-то, закончил смотреться в зеркало, доводя до совершенства свою кучерявую прическу. Полюбовался на себя в разных ракурсах и обратился к другу, с кем снимал эту квартиру:

— Оторвись от виртуальности, Леха. И скажи, как я сегодня выгляжу?

— Как перчик в лечо, — ответил друг, не отрываясь от монитора.

— Ну, Леха, — протянул жалобно Артем, заставляя друга таки обратить на себя внимание. Тот, нехотя, оторвался от компьютера и критически оглядел Тему с ног до головы. Артем, как всегда, был безупречен. Словно только что сошел с обложки модного журнала, где занял первое место во всех мысленных и не мысленных конкурсах. Мечта девчонок. Достаточно высокого роста, стройного телосложения, блондин с голубыми глазами. Всегда модно и со вкусом одет, благоухающий дорогим парфюмом. Да к тому же он начитанный, образованный, галантный и с тонким чувством юмора. Ну, кому не может понравиться такой экземпляр? Никому! Если только глухому, слепому и страдающему отсутствием умственных способностей.

— Мачо! — не без доли восторга резюмировал Леха. — Сегодня вновь, впрочем, как и всегда, все женское население нашего микрорайона упадет к твоим ногам. Кстати, ботинки следует почистить. И каждая из них будет яростно умолять тебя уделить ей капельку, крохотную такую капельку внимания. Хотя бы один взгляд, хотя бы единственную улыбочку. — Скатился в спиче на иронию.

— Ну, это ты перегнул, — нахмурил брови Артем, хотя в душе зазвенели иерихонские трубы самовлюбленности и гордости. — Спасибо за комплимент. Так, я пошел?

— Предупреди заранее, что ты придешь не один.

— Хорошо. Думаю, что приду не один.

Что случалось довольно-то редко. Тема не знал отказа в женском внимании и покорности своим желаниям. Леха удивлялся, что Артем каждый раз приводил новенькую. Так неужели еще остались девушки в микрорайоне, которым бы друг не оказывал знаки внимания, доводя дело до логического финала – до кровати? Хотя, девчонки растут, становятся совершеннолетними, а Тема словно и не взрослеет. И опять Лехе после предупредительного звонка приходилось закрываться в одной из комнат и сидеть там тихо-тихо. Слышать, как Артем скажет девочке, указывая на дверь:

— А это комната нежилая. Ремонт никак не закончу.

А потом шум открывающегося шампанского, поцелуи, инструментальная музыка из магнитофона и легкое поскрипывание старенького диванчика. Все как всегда, по одному сценарию.

Но Леха даже ни на одно мгновение не позавидовал ему. Вновь повернулся к компьютеру и погрузился в волшебный мир интернета. 

 

Аналогичные восторженные комплименты в свой адрес в этот вечер выслушивала и Надежда. Хотя, глядя в зеркало, как и любая представительница слабого пола, все равно находила в себе пусть даже незначительные изъяны.

— Ты сильно изменилась? Сколько времени мы не виделись? — принялась за подсчет ее подруга детства.

— Полтора года я не была дома, — с грустью в голосе ответила Надя. — Эта учеба в столице совсем вымучила меня. Спасибо родителям. Как будто поблизости нет такого же университета.

— Зато глянь, как Москва изменила тебя. Конфетка, одним словом, — не унималась Татьяна.

— Просто я повзрослела. Ну, — Надя немного смутилась, — посещаю иногда салон красоты. Фитнесом занимаюсь. Солярий, маски, маникюр, педикюр и прочее, прочее.

— А учишься когда? — не сдержалась, съехидничала Таня.

— Между, между. — Надя не заметила ехидства, засмеялась. — Ну что, идем на дискотеку?

— Будешь производить фурор. 

 

И она не ошиблась в прогнозах. Молодежь, которая тусовалась в этот вечер в дискоклубе «Вишневый сад», расходясь далеко за полночь, только и говорила о новой звезде танцпола, наградив этим титулом Надежду. На то были объективные причины. У Нади, что соблюдала в точности афоризм классика, все было прекрасно: и лицо, и одежда, и поступки. Громко стуча каблучками по тротуару, подружки возвращались домой. Татьяна иногда бросала в сторону подруги короткие взгляды, наполненные восхищением и завистью.

— Чему так загадочно улыбаешься, Мона Лиза? — наконец-то, поинтересовалась она.

— Да так, — пожала плечиками Надя. — Вот стараюсь вспомнить, сколько парней подходило, сколько попытались познакомиться со мной.

— Можешь не считать, я тебе отвечу: все. Все парни поочередно подходили к тебе и терпели полное фиаско. Неужели никто из провинциалов так и не смог заинтересовать тебя?

— Что это? — Надя даже немного обиделась на подругу, почувствовав в ее словах намек на свою гордость и высокомерие. — Был среди них один. Весьма симпатичный экземпляр.

— А хочешь, я угадаю с первой попытки.

— Попробуй.

— Его зовут Артемом. Иногда он представляется просто Темой. Так?

— Откуда?

— Да нет тут ничего удивительного и сверхъестественного. Артем – наш местный ловелас, Казанова, мачо, и так далее, и тому подобное. Все местные девочки прошли через его кровать.

— Неужели? — Надя неожиданно, прежде всего, для самой себя почувствовала досаду.

— Не знаю, чем он этих дурочек берет. Но каждый раз, видимо, находит новый, особый подход. А главное: никто не в обиде, что после бурно проведенной ночи отношениям приходит конец. Знаешь, как в американском кино: встретились, тут же переспали, утром разбежались. Никаких обязательств, никаких совместных планов. Ничего! Лишь голое удовлетворение природных инстинктов. А разве в столице такого нет?

— Повсеместно, — ответила отрешенно Надя и добавила после небольшой паузы, — но я – девочка с периферии. Я воспитана на романах русских классиков. А потому и мечтаю о большой и чистой любви

— Эх, ты, тургеневская барышня! Забудь. Это время ушло. — И тяжело вздохнула. — Безвозвратно ушло. 

 

Леха иногда отрывался от компьютера, возвращался в реальный мир. В такие часы он любил возиться на кухне, готовя кулинарные шедевры. Обычно они обходились бутербродами и фабричными полуфабрикатами. Но в такие дни!! Сегодня в меню были: суп харчо, спагетти по-милански, тушеная рыба, оливье, салат из крабовых палочек, канапе и ленивые пироги. Одним словом: пир на весь мир. Мир, правда, состоял из двух людей: самого Лехи и его лучшего друга Артема. Но тот страдал отсутствием аппетита. Вместо вилки в руке он держал сигарету и наблюдал, как она догорает. На лице застыла маска крепкой задумчивости.

— Ты сегодня сам не свой, — заметил Леха, орудуя вилкой, пополняя в организме запас жиров, белков и углеводов.

— Это удивительная девушка.

— А! — понятливо кивнул головой Леха. — Значит, твой первый способ обольщения потерпел полное поражение?

Артем промолчал. Что было совсем уж на него не похоже.

— Ничего. — Леха, наоборот, чувствовал потребность в общении. — Сколько их уже было у тебя? Сто? Сто пятьдесят? На разный вкус и цвет. Не расстраивайся. Все еще впереди.

Артем с силой затушил сигарету в пепельнице и глянул укоризненно на друга.

— Ты ничего не понимаешь. Она – удивительная девушка! Единственная! На нее не подействует ни один из донжуанских способов.

Слова друга заставили Леху внимательно посмотреть тому в глаза и заметить-таки в нем большие перемены. Что не могло не удивить его.

— Да ты никак влюбился, братишка?

Артем и сам боялся признаться себе в этом. Чувствовал, но боялся. А Леха взял и вот так просто произнес это вслух. И Тема понял, что это все-таки случилось! Это произошло! Расстроился, растерялся. Вскочил из-за стола, едва не опрокинув вазочку с фруктами. Рванул на балкон, где с жадностью закурил. Оглядел панораму города, словно в весенних пейзажах он мог найти спасения от нахлынувшего чувства. 

 

Иные чувства испытывала Татьяна. И хотя она старалась держать себя в руках при разговоре с подругой, это получалось у нее с большим трудом.

— Чего ты из себя возомнила?

— Тургеневская барышня. Ты же сама мне говорила. — Надю не раздражал тон подруги. Наоборот, даже немного веселил и заводил.

— Давай будем откровенны друг с другом? Мы, в конце концов, уже давно не сопливые тинэйджеры.

— Давай, — с легкостью согласилась Надя, — лично мне от тебя скрывать абсолютно нечего.

— Абсолютно?

— Абсолютно.

— Вот и хорошо. — Таня перестала хаотично ходить по комнате и плюхнулась в кресло. Теперь подружек разделял только небольшой журнальный столик. — Ты бы хотела переспать с Артемом?

Надя, хоть и ожидала от подруги что-то подобное, но не столь прямолинейного и конкретного вопроса. Потому и растерялась на некоторое время, слегка покраснела и замялась. Татьяна же, словно следователь на допросе, ждала от подруги точно сформулированного ответа на заданный вопрос и не спускала с нее глаз. И чтобы не разочаровать ее, Надя ответила коротко, но объемно:

— Да.

— Так в чем тогда дело? — возмутилась Таня. — Чего ты ломаешься, словно монашка? Ты на Артема посмотри. Он к тебе и так, и эдак. Совсем измучился наш мачо. Сам на себя не похож.

— Ой, ли?

— Ты просто раньше его не видела. Жалко даже парня. И чего ты добиваешься?

— Замужества.

— Чего?

 

Правда, оказалось, что от удивления глаза увеличиваются. Надя стала тому свидетелем.

— Замужества, — более уверенно повторила она, чувствуя, как желание окончательно сформировалась.

Лишь через некоторое время подруга вновь обрела дар речи, сглотнула ком в горле.

— Никогда. — Громко, по слогам, произнесла она, чем удивила Надежду.

— Что так? — с трудом сдерживая эмоции, поинтересовалась она.

— Артем никогда не женится. Слышишь, никогда. Это его принцип. Кредо. Девиз. Стиль жизни. Называй, как хочешь. Но он – вечный холостяк и лишь любовник. Так что не тешь себя пустыми надеждами и несбыточными мечтами.

— Как знать, — улыбнулась Надя. — Как знать.

— Даже если он и пойдет на это, изменяя сам себе, то только ради того, чтобы оказаться в твоей постели. Не годится он на роль мужа. Все равно смотреть будет налево и ходить туда же. Полигамия у него заложена на генетическом уровне. А тебе это надо?

— А я буду хорошей женой. Это от плохих жен мужики гуляют.

Таня откинулась на спинку кресла и даже как-то успокоилась.

— Это еще вилами на воде написано. Ты сначала заставь его участвовать в шоу под вальс Мендельсона.

— Поспорим? — Надя почувствовала дыхание азарта.

— Давай, — легко поддалась Татьяна.

— Через неделю он мне сделает предложение руки и сердца.

— Неделя?

— Да.

— По рукам! — согласилась подруга. 

 

Тусовка потихоньку стихала, неминуемо приближаясь к своему концу. Молодежь парочками покидали «Вишневый сад». Артем сидел за барной стойкой, крутил в руке бокал, на дне которого плескалось вино, допить которое он так и не удосужился. Настроение было совсем не праздничное. Он не отводил взгляда с танцпола, на котором еще резвились несколько человек, и буквально пожирал глазами Надежду. Эта девчонка не переставала каждый день удивлять его. С каждым новым днем он ощущал, как внезапно нахлынувшее чувство ежеминутно крепнет и растет, перерастая во что-то серьезное, большое и пока до конца неосознанное. И чувство это сводило с ума, высасывало все душевные силы, заставляло идти на такие поступки, над которыми еще вчера он лишь посмеивался. Он утратил настроение, потерял способность просто радоваться жизни. Нет, так больше не могло продолжаться. Следовало остановить этот процесс, пока он не привел к непоправимым последствиям. Артем одним глотком допил вино, вздохнул и присоединился к танцующей молодежи. Постарался как можно ближе оказаться рядом с Надеждой.

— Нам надо серьезно поговорить.

— Хорошо, — легко пошла на контакт девушка, замечая, что Артем, наконец-то, сбросил с себя маску донжуана. Самоуверенность и высокомерие испарились бесследно.

— Может, пойдем ко мне?! — несмело предложил Артем. — Нам там никто не помешает.

Надя перестала танцевать и внимательно посмотрела на него.

— Лучше ко мне, — сказала она и, не дожидаясь согласия, подхватила его за локоть и повела к выходу. Тусовка проводила их одобрительным гулом.

Как они дошли до ее дома, Артем и не помнил. Окружающий мир с его запахами, цветом, населением, перестал существовать в одночасье. Осталось лишь чувство счастья оттого, что Надя идет рядом. И лишь когда она открыла дверь квартиры, он «вернулся на грешную землю».

— Проходи.

В прихожей, едва сняв с себя куртку, Артем попытался обнять девушку, но она ловко ускользнула от его настырных рук и прошла в комнату. Тема поспешил за ней, но, едва переступив порог, остановился. В комнате находились, как он тут же сообразил, ее родители. И Надя подтвердила его догадку:

— Познакомьтесь. Это Артем, а это мои родители.

— Очень приятно, — промямлил Тема.

Повисло минутное замешательство, которое нарушила мать Нади:

— Ой, что это мы? У нас же гости. Пойдем, Надежда, на стол соберем. — И она увела дочь на кухню.

— А мы, пожалуй, покурим. — Отец девушки жестом пригласил Тему пройти на балкон, где они и закурили. В полном молчании смотрели на картины ночного города. Мужчина словно понимал состояние парня и давал ему время прийти в себя. А может, и самому это время было крайне необходимо по той же причине.

— Вот и повзрослела моя девочка, — нарушил молчание мужчина. — Влюбилась, надолго и всерьез. — В голосе слышались отчетливые нотки грусти. — Уговор у нас с ней был: не знакомить нас со своими мимолетными увлечениями.

Артем предпочел промолчать, ибо и не знал, что ответить. Он еще ни разу не попадал в столь щекотливое положение. Он и сам никогда не приводил девчонок в родительскую квартиру. Но в последнее время слишком много из его принципов развалились, обращаясь в прах. И утрата еще одного – уже не расстраивала.

На балкон вышла Надя:

— Пап, тебя там мама просит помочь, — и, оставшись наедине с Темой, она сказала. — Вот теперь можно и поговорить.

Взгляды были намного красноречивей потока слов, и все же Артем усилил молчаливое признание:

— Я еще никогда и никому не говорил этих слов. — Он акцентировал каждое слово, подчеркивая их значимость и весомость. — А теперь чувствую, что время пришло.

— И что за слова такие?

— Я люблю тебя. — Второй раз за вечер он попытался обнять ее, и на этот раз Надя не сопротивлялась. Стало как-то сразу легко и спокойно на душе.

— Выходи за меня замуж. — Он смотрел ей в глаза.

— Это официальное предложение?

— Да. — Он вдруг понял, что эта девочка отличается от всех предыдущих, и только серьезностью намерений можно завоевать ее. Да и он сам чувствовал, что не хочет больше вести прежний образ жизни. Что нашел ту единственную, с кем хочет прожить долго и счастливо. — Так ты согласна?

Надежда только вздохнула, Артем по-своему расценил это и поспешил развеять все ее сомнения и метания:

— Поверь мне, что мачо во мне умер. В тот самый миг, когда я увидел тебя. Остался лишь тихий романтик, питающий нескончаемую любовь к самой прекрасной девушке на свете. Клянусь, что никогда ни словом, ни делом я не обижу тебя, не дам ни единого повода для разочарования. Так ты согласна?

— Да. — Шепотом выдохнула Надя. 

 

Артем разбудил Леху. Друг с большим трудом продрал глаза, недовольно ворча под нос:

— Тема, ты сошел с ума. Три часа ночи, я только что уснул.

— Леха! — в голос закричал Артем. — Я женюсь!

Сон как рукой сняло. Леха с удивлением смотрел на счастливого и сверкающего словно новая монетка друга. А тот эмоционально бегал по комнате, жестикулировал. Восхищался своей избранницей. Его возбужденное настроение висело в воздухе.

— Да, хотел бы я посмотреть на это чудо природы.

— О чем ты? — не понял Тема.

— На девушку, которая так сильно изменила тебя.

— Я изменился?! И в какую сторону?

— В лучшую, — засмеялся окончательно проснувшийся Леха. — Уверен, что в лучшую. 

2007