Владимир Невский

Юра не спал. Лежал и наблюдал, как зарождается новый майский день. Как солнце, не спеша и вальяжно заползает в окно, постепенно заполняя комнату и выгоняя из всех углов остатки ночи и прохлады. День обещал быть душным и жарким.

Уже целую неделю он наблюдал одну и ту же картину, только видел ее каждый раз по-новому. Первые дни он вообще не видел, не слышал и не чувствовал. Тогда боль превосходила все на свете. Ужасная, всепоглощающая боль. Казалось, что из него на живую тянут илы, а мышцы скручивают словно половую тряпку. Он даже ходить не мог, лишь катался по полу и стонал от боли, на крик не хватало сил. Из всех углов смотрели на него чудовища. Скалились и подмигивали, ухмылялись и улюлюкали.

Потом боль потихоньку начала отступать. По капельке, по граммуличке. Пришло время пить крепкий чай и курить. Курить без конца, до тошноты, до блевотины.

Сейчас и это прошло. Осталась пустота. Не только вокруг. Пустота внутри. Сосущая и пугающая. Юра по-прежнему не чувствовал голода, даже смотреть на еду было противно и мерзко. Хотя дядя Саша, который регулярно привозил сюда, на дачу, съестное, насильно заставлял Юру хоть что-нибудь проглотить. Еда не только не лезла в горло, но и не задерживалась в отравленном организме. После отъезда дяди Юра долго сидел около унитаза, корчась от желудочных спазмов, обильно покрываясь липкой испариной. Его лихорадочно трясло, кидая то в холод, то в жар. Когда начинал засыпать, то мучили галлюцинации. Фантастические картины, обрывки фильмов, диалоги, стихи. Все смешалось, то ли явь, то ли сон. Он заговаривался и говорил сам с собой. И казалось, что этим мучениям не будет конца.

Но вчера он уснул. И пусть сон был недолгим, но зато без кошмаров и галлюцинаций.

– Кажется, начинаю отходить, – сказал он вслух и не узнал свой голос. Чужой, скрипучий, как несмазанные петли ржавой двери. Совсем не хотелось вставать. Только одно желание билось где-то в мозгу, отражаясь болью в висках: поскорей бы все это закончилось. Пришла бы лучше смерть и освободила его от пустоты, от голоса совести, от неизбежной встречи с людьми, от стыда перед ними.

Юра заставил себя подняться с постели и подойти к зеркалу. На него смотрел изнеможенный, усталый, сильно похудевший подросток. Обросший, с ввалившимися глазами и искусанными в кровь губами.

– Всё! – сказал он своему отражению. – Пора выходить. Пора что-то делать.

На непослушных, трясущихся ногах он спустился на первый этаж. Зашел в ванную комнату, включил воду. Пока она заполняла большую ванну, он побрился. Порезался несколько раз, долго ругался матом, выплескивая накопившийся негатив. После ванны и контрастного душа почувствовал себя немного лучше. Выпил большой бокал холодного молока, но через мгновение его вывернуло наизнанку. Отдышавшись, он повторил попытку, но снова лишь «попугал унитаз». И только с пятой попытки он почувствовал, что организм принял молоко. На это ушли все физические и моральные силы, с трудом он поднялся на второй этаж и рухнул в кровать. Закрыл глаза, и …. Перед ним возник Керим. Юра вскрикнул в голос и сел. Дрожащими руками кое-как извлек из пачки сигарету, прикурил. Керим! Керим!! Керим!!! Как-то он совсем забыл про него. Хотя Керим-то его вряд ли позабудет. Скорее даже наоборот: он только и думает о нём. Его ищут по всему городу, и с каждым пройденным днем растет и крепнет злость. Именно Керим предложил бедному студенту и сироте Юрию заработать. Продавать на дискотеках и в стенах училища травку и наркотики. И Юра, сидевший всегда «на мели», полуголодный и полураздетый, и при этом безответно влюбленный, согласился. Девочка-то была из богатой семьи, имела собственный автомобиль и не обращала на него никакого внимания. Он согласился. Лишь потом никак не мог понять, как легко и быстро он принял такое судьбоносное решение. За год он приоделся, съехал из общаги на съемную квартиру, позволяя себе питаться в кафе и ресторанах. Пришло время познакомиться поближе с объектом любви своей. Да только оказалось, что и тогда девушка считала его «птицей не того полета». «Да и причем тут пернатые? Ты – просто червяк, который ползает под ногами, мешая остальным шагать по жизни с высоко поднятой головой». Вот тогда и сорвался Юра. Захлебнулся немой обидой. Ничего лучше не мог выдумать, как покурить. После травки перешел на таблетки, а там и кольнуться пришлось. Не заметил, как крепко подсел. Продолжал брать у Керима, но уже не для продажи. Переехал снова в общагу, а когда деньги закончились – влез в долги. Чем бы все закончилось, понятно, но его отыскал друг покойного отца, дядя Саша. Увез к себе на дачу, где и запер на семь замков за металлическими дверями и решетками на всех окнах. Привез и бросил наедине с «ломкой». Приезжал, правда, каждый вечер, привозил продукты. И усмехался, слыша просьбы, мольбы и даже угрозы, если не привезет дозу.

Юра очнулся от воспоминаний, затушил сигарету, схватился за голову. «Керим. Керим», – стучало в висках. Он даже не помнил, сколько должен ему. А тот уже наверняка поставил его «на счетчик», и долг теперь растет в геометрической прогрессии. Отдавать нечем, и рано или поздно, он убьет его. Юра застонал, заскрипел зубами. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Лабиринт, из которого только один выход, и тот ведет к могиле. Юра бросился на первый этаж, в ванной комнате схватил бритвенный прибор. Тупо смотрел на холодную сталь лезвия. В голове медленно прояснялось:

– Нет, только не здесь. Не хватало, чтобы из-за меня дядю Сашу затаскала прокуратура. Он так много сделал мне доброго.

Он отбросил лезвие, прошел на кухню, где заставил себя немного поесть. После еды его потянуло в сон. Он прошел в спальную, рухнул на кровать и моментально уснул.

 

Разбудил его далекий и веселый смех. Юра открыл глаза и прислушался, не понимая, где находится источник этого радостного смеха, следствия безмятежности и счастья. Он подошел к окну. Соседнюю дачу можно было смело называть особняком. Тоже в два этажа, но в никакие сравнения не шел с дачей дяди Саши. Просто шикарный. Окружал этот маленький средневековый замок двухметровый забор из красного кирпича с колючей проволокой по верху. Перед домом – стриженный английский газон и бассейн. Дальше – фруктовый сад и оранжерея. По травке бегал мальчуган, играя большим надувным мячом. В шезлонге сидела молодая женщина в бикини ярко зеленого цвета и читала книгу. Картина тихого счастья. Почему-то защемило сердце. Может оттого, что Юра вот так никогда беззаботно не играл рядом с матерью. А может оттого, что никогда не сможет дать своим детям такой же уголок счастья. Если, конечно, у него будут когда-нибудь дети. Вспомнил, что где-то в гостиной он видел подзорную трубу. Захотелось как можно ближе рассмотреть идиллию, мечту детства, которая так неожиданно стала явью. Пока он потратил время на поиски трубы, все боялся, что это очередная галлюцинация его воспаленного мозга. Пустынный мираж, и сейчас растает эта дымка, смоются яркие краски, и мир снова станет серым и угрюмым.

Мираж не пропал, а стал намного ближе. Женщина, приблизительно одного возраста с ним, пробудила в душе непонятную тревогу и печаль. Юра не мог дать объяснения этим неожиданным чувствам. И не стал противиться желанию наблюдать за ней. Шикарная блондинка с зелеными, как крыжовник, глазами. С точеной фигурой и длинными ногами. Тут и без слов было понятно, что особняк принадлежит «новому русскому», а это его молодая жена, в прошлом фотомодель или мисс красоты. И сын. Он, кстати, был полной противоположностью матери. Черненький, смугленький. Самого хозяина не было видно. Наверное, в городе, в бизнесе. Хотя и звонит частенько. Вон, на плетеном столике, среди фруктов и напитков, лежит сотовый телефон. И женщина, и ребенок говорили несколько раз по нему. Остаток дня Юра наблюдал за ними и оторвался от трубы лишь тогда, когда услышал шум подъезжающей машины. Дядя Саша. Он спрятал трубу в шкаф и поспешил спуститься.

– Привет.

– Здравствуйте.

– Выглядишь лучше.

– Наверное. – Юра не мог судить, потому что не знал, как он выглядел полторы недели назад.

– Лучше, лучше, – подбодрил его дядя Саша. – Вон, побрился даже.

Они прошли на кухню, где хозяин стал выкладывать продукты.

– Ел?

– Ел.

– Молодец. Сейчас и с тобой поужинаем. В компании оно как-то интереснее. И чай я тебе заварю целебный, японский.

Хобби у него было такое – все знать о чае, заваривать его по особым рецептам.

– Был я у тебя в училище. Договорился обо всем. Не исключат тебя. Так что продолжай лечиться и приходить в норму. В город, извини, пока не отпущу. Не считаю пока это целесообразным. Пусть выветрится из головы до последней йоты вся дурь. Заодно и дачу мою покараулишь. После смерти жены мне и приезжать сюда не хочется. Земля вон вся сорняком поросла. Ну, и черт с ней. А ты ешь, ешь, поправляйся. Смотри телевизор, читай книги. Жизнь, брат, всего одна. И та скоротечна.

После его ухода Юра бросился наверх, где вновь навел трубу на соседний двор. Но женщины с ребенком уже не было. Все окна первого этажа были закрыты жалюзи, а второго – не освещены. Стало грустно. Он поймал себя на мысли, что завтра надо проснуться пораньше.

 

Так прошло несколько дней. Юра проводил все время около окна с подзорной трубой в руках. Погода благоприятствовала этому. Соседка с сыном почти все время проводили на свежем воздухе, принимая воздушные и солнечные ванны. Теперь, хорошенько рассмотрев женщину, Юра понял, почему она навевает на него такую легкую и щемящую грусть. Это она приходила к нему в юношеских снах. Это она была в его грезах и мечтах. Это к ней он стремился всю свою сознательную жизнь. Он видел, как она величаво хмурит брови, как прикусывает уголок губы, как вздрагивает кончик носа при разговоре. Все ее движения и жесты были словно знакомы и до боли любимы. В эти дни он совсем не думал ни о себе, ни о Кериме, ни о завтрашнем дне. Все внимание было полностью переключено на женщину с ребенком. Беспрерывное наблюдение заставило его сделать кое-какие выводы. Ее муж приезжает очень редко или не приезжает вообще. Были два раза телохранители, привозили продукты. Молча выгрузили и уехали. Она была, как и Юра, затворницей в этом особняке.

Дядя Саша приехал, как всегда, поздним вечером. Внимательно посмотрел на Юру и удовлетворительно цокнул языком.

– Вот. Совсем молодец. На человека становишься похожим.

– Спасибо вам.

– Потом, потом, – он замахал руками. – Когда совсем станешь на ноги. Пожалуй, мне не стоит теперь каждый день контролировать тебя. А вот телефон на всякий случай я подключу. Если что понадобится – позвонишь. Надеюсь, что своим дружкам ты не станешь названивать?

Он смотрел прямо в его глаза, и Юра выдержал этот тяжелый экзамен.

– Я же не знаю адреса этой дачи, – сказал он и добавил уже уверенно, – да и звонить мне особо некому и незачем.

Хотя сердечко кольнуло: Керим. Дядя Саша почесал затылок.

– Телефон подключу, но дверь все равно закрою. Не обижайся. Боюсь, что рванешь в город. Тогда две недели насмарку.

– Хорошо. – Согласился Юра. Ему было все рано. И звонить, по большому счету, было некому. Друзей, которых он нажил, во время наркотического запоя он растерял. Но только дядя уехал, как Юра набрал номер Керима.

– Да. – Даже в столь коротком слове, произнесенном с кавказским акцентом, слышались власть и вседозволенность.

– Это я, Юра.

– А! Юра. Где пропадаешь, дорогой? – угроза читалась даже в этом дружелюбном вопросе.

– Лечусь.

– Лечишься?

– Сколько я должен?

– Много, дорогой, много. Где ты?

Юра вдруг осознал, что Керим даже не подозревает, где может скрываться Юра. Про дядю Сашу он сам узнал только с его появлением в общаге, когда тот забрал его. Иначе Керим давно бы вышел на него.

– А пошел ты! – весело сказал Юра и бросил трубку. Сердце бешено колотилось в груди, кровь прильнула к вискам. Решение созрело за короткое мгновение: не будет он возвращаться в город. Отлежится, отсидится, поговорит с дядей Сашей и рванет на север, к его сыну. Начнет жизнь по-новому. От этих мыслей ему стало вдруг хорошо и радостно, что он замурлыкал под нос модную песенку. Приготовил яичницу с беконом, заварил чай в большой кружке и приготовился поесть перед сном еще раз. Неожиданно зазвонил телефон, и Юра выронил вилку. Дикая мысль пронзила его: а что если Керим определил его номер? Тогда и адрес он минутой вычислит. Ему стало жарко, и холодный пот градинами покатился по лицу. Телефон продолжал натужено трезвонить. Юра снял трубку, с трудом выдавил:

– Да.

– Привет – Женский голосок поприветствовал его. Теплый такой, нежный.

– Привет. – Выдохнул Юра с облегчением. Скорее всего, просто ошиблись номером. Но женщина развеяла эти мысли. Она словно на расстоянии прочитала их.

– Я не ошиблась номером. Несколько дней не могу дозвониться.

– Я Вас знаю?

– Конечно. Зрительно.

– Зрительно?

– Да. Ты каждый день наблюдаешь за нами в подзорную трубу.

– Это Вы?

– Я. – Она выдержала небольшую паузу. – Ты можешь удовлетворить мое женское любопытство? Что ты делаешь на даче дяди Шуры? И почему сидишь взаперти?

Что-то буквально толкнуло Юру изнутри. То ли нежность в ее голосе так подействовала, то ли его одиночество, а может простая необходимость выговориться. И ведомой непонятной силой, Юра рассказал ей почти всю печальную историю своей короткой жизни. Она умела слушать, не перебивая и не задавая глупых вопросов. А когда он закончил, сказала:

– А ты молодец. У тебя все получится.

– Думаешь? Спасибо. Теперь я жду ответного хода.

– Не все сразу, – ответила она. – А то мы переговорим обо всем сейчас, а что потом? Будем играть в молчанку?

– Потом? – радостно переспросил Юра.

– Конечно. – Ответила она. – Я позвоню тебе завтра, в это же время.

– Хорошо. Я буду ждать.

– Спокойной ночи.

– Скажи, как звать-то тебя?

– Светлана. – Представилась она и положила трубку.

Света! Светочка! Светлана! Светлая. Чистая. Всю ночь она снилась ему.

А утром он снова прильнул к окуляру подзорной трубы. И Светлана, выходя из особняка, бросила взгляд в его сторону и помахала рукой. Ах, как ему хотелось оказаться в этот миг рядом. Он внимательно разглядел себя в зеркальном отражении и лишь разочарованно махнул рукой. «Кто я, и кто она». Вечера ждал с большим нетерпением. И наконец-то раздался долгожданный звонок. Вновь их беседа протекала в нежно-доверительных тонах на протяжении целого часа. Теперь и он многое узнал о ней. У Светы тоже была незавидная судьба. Замуж вышла по влюбленности. Муж казался ей внимательным и любящим. Он так красиво за ней ухаживал. Цветы, рестораны, дорогие подарки, круиз на белом теплоходе. Мечта всех провинциальных девчонок. Но после того как она забеременела, все резко изменилось. Муж сказал, что у них принято так, и отправил молодую жену на дачу, где она должна выносить, родить и воспитать сына до школьного возраста. По их законам он имел не одну жену, чьи права заключаются лишь в воспитание детей, а не отнюдь на совместное проживание. Вот и живет Светлана уже пять лет затворницей.

Долго в эту ночь Юра не мог уснуть. Мысли постоянно возвращались к Светлане, которая, по сути, попала в гарем. Иного сравнения на ум не приходило, и такая злость родилась в душе, что становилось самому жутко.

 

Так пролетело еще несколько дней. Теперь Света звонила часто, и они подолгу вели душевные беседы. Наконец-то, приехал дядя Саша. Он был поражен изменениям, которые произошли с Юрой. Словно и не было за его плечами нескольких месяцев наркомании и недель «ломки». И уезжая, он оставил дверь незапертой. Юрий вышел на улицу. Была уже ночь. Звездная и теплая. Он вдыхал ее аромат, радовался, словно малое дитя. «Жизнь прекрасна», – думалось ему. Утром по телефону он поспешил поделиться хорошим настроением со Светой.

– Теперь я могу пригласить вас в гости. Приготовлю что-нибудь по рецептам, что ты мне продиктовала. Посмотришь, какой из меня ученик.

Светлана засмеялась, но резко оборвалась и грустно ответила:

– Не получится. Жаль. Ворота на замке.

– Да? Жаль. – Юра расстроился.

– Даже я не могу пригласить тебя. Забор и проволока под напряжением.

Юра, не прерывая разговор, выглянул в окно.

– Рядом растет груша. – Сказал он. – Я могу залезть и перепрыгнуть забор.

– Не боишься такой высоты?

– Нет.

– А обратно? – слова звучали для него бальзамом: девушка его мечты приглашает в гости!

– Тем же макаром.

Светлана молчала целую минуту, показавшуюся Юрию целою вечностью.

– Приходи после девяти. Раис как раз уснет. Я не хочу, чтобы вы встречались. Он слишком маленький.

– Я понимаю, – перебил ее Юра, освобождая тем самым от неприятных пояснений. – Так я приду?

– Я буду ждать. – Она положила трубку.

До вечера было уйма времени, и чтобы хоть как-то убить его, Юра вскопал на огороде грядки, покидал семена, которые отыскал в кухонном шкафу. С непривычки заболела спина и руки, но после душа он почувствовал себя в отличной форме. За работой незаметно и вечер наступил. Быстро стемнело, и уже пять минут десятого Юра бежал к дереву, чтобы не опоздать на самое романтическое свидание. Особняк был погружен в темноту, и смутное сомнение заползло к нему в душу. Но и отступать так просто он не собирался. Тихо, крадучись, он подошел к парадному входу и осторожно постучал в дверь. Она тут же распахнулась: Света ждала его. В руках она держала маленький игрушечный фонарик.

– Привет. – Она закрыла дверь на засов. В тусклом свете фонарика Юра видел ее так близко, чувствовал ее учащенное дыхание. А перед глазами почему-то проплывал ее образ в ярко-зеленом бикини. Он буквально задохнулся от воспоминания и желания. Обнял ее и привлек к себе.

– Так сразу? – тихо поинтересовалась она.

Он ничего не ответил и ничего не дал больше ей сказать. Он просто поцеловал ее долгим и страстным поцелуем. И Светлана ответила ему с такой же жадностью.

 

Их связь продолжалась все лето. Страсть переросла в любовь. Встречаясь почти каждый вечер, они узнавали друг друга, становясь все ближе и ближе. Строили совместные планы на будущее и мечтали. Ее сын Раис ни о чем не знал. Юра старался уходить еще до рассвета. И в ту злополучную ночь было все как обычно. Они в полной темноте спустились со второго этажа, и лишь в гостиной Света включила свет. Он вспыхнул необыкновенно ярко, и любовники оцепенели – на диване в спокойной позе сидел Керим. За спиной маячили телохранители.

– Так, так, – произнес Керим. – Вот так встреча.

– Керим! – белая, как мрамор, Светлана бросилась к нему.

– Стоять! – его крик буквально потряс стены особняка. – Шлюха! – он процедил сквозь зубы, и переключил свое внимание на Юру. – Вот ты где спрятался. Оригинально, оригинально. А должок возвращаешь тем, что осеменяешь мою жену – шалаву?

Юра был в легком шоке: Света – жена Керима!!! Чего-чего, а такого поворота он никак не ожидал, и потому молчал. Да и что могли изменить слова его? Керим не признавал их.

– Ну, и как она в постели? – оскалился он.

Юре не хотелось оскорбления любимой женщины из уст Керима. Это было бы слишком. Он провел языком по пересохшим и потрескавшимся губам:

– Я все верну тебе. С процентами. – Сказал он, хотя и не понимал, где мог взять столько денег. – Только…. – Он запнулся.

– Только что? – глаза Керима метали молнии.

– Не трогай ее. Это я виноват.

– Насильно? Да? – усмехнулся он.

– Да, – подтвердил Юра.

Керим закинул голову и громко, неестественно рассмеялся. Потом так же резко оборвал смех и глянул на них.

– Я даже пальцем ее не трону, – сказал он, и в мгновение ока в его руке появился пистолет с глушителем. Света и Юра даже ничего не успели понять. Раздался щелчок, и Света покачнулась. Юра бросил удивленный взгляд на нее и увидел, как на груди медленно расплывается алое пятно. Света стала падать, и Юра подхватил ее. Непонимающим взглядом он смотрел в окаменевшее лицо Керима, на котором отсутствовали какие-либо эмоции. Он опустился на колени и положил умирающую Свету на паркет.

– Света, Светочка, – тихо позвал он ее, убирая с лица локоны белокурых волос. Она попыталась что-то сказать, и он наклонился к ней.

– Раис, – прошептала она и, дернувшись, опрокинулась.

Юра поднял на Керима искаженное болью и злостью лицо.

– Нет!!! – закричал он и вскочил на ноги. Броситься к убийце ему не дали. Вновь тихий хлопок, который буквально скосил его с ног. Пуля прошила горло, и он упал рядом с возлюбленной.

Все как в сказке. Жили они счастливо и умерли в один день.

Вот только счастье длилось совсем недолго. 

2003 год.

 

Антон лежал на кровати и перебирал струны гитары, иногда бросая взгляды на Андрея. Тот в свою очередь не реагировал, полностью погруженный в любимое занятие: склеивал из спичек избушку – сувенир. На календаре была суббота, позади трудная неделя с лекциями и зачетами. До вечера, то есть до времени безудержных тусовок, было еще далеко, и друзья просто лентяйничали. Третий жилец комнаты отсутствовал, и разговор сам по себе постепенно переключился на него.

– Марк впервые подался в женское общежитие пединститута, – завел разговор Антон.

– Даю десять к одному, что он попадет в ее сети.

– Ставку не принимаю. Она просто грабительская. И без этого понятно, что нежное, еще девственное любовными муками сердечко Маркиза сразу же воспылает страстью к ней.

– В такую влюбляются сразу.

– И навсегда.

Андрей замолчал, но ненадолго. Он словно прислушался сначала к себе, чтобы отыскать ответы на все сомнения.

– Возможно. По крайней мере, любовь такая не выгорает до конца. Тлеет где-то на самом донышке, но не гаснет.

Ему был неприятен этот разговор, не приносящий ничего, кроме нового всплеска боли. Хотя и понимал, что весь сегодняшний вечер будет полностью посвящен ей. В том, что Марк придет и заведет «пластину», не вызывало ни капельки сомнения.

И как будто в доказательство, в комнату влетел как на крыльях Марк. Весь такой встревоженный, разлохмаченный и возбужденный. На щеках горел яркий румянец, а в глазах – какой-то дьявольский огонь.

– Это чудо! Чудо света!

– Египетские пирамиды?

– Александрийский маяк?

– Висячие сады Семирамиды?

– Храм Артемиды?

Марк растерянно смотрел на друзей, недоуменно хлопая глазами. Наконец-то, до него дошел сарказм, и он обреченно махнул рукой:

– Ну вас со своими шуточками. Я имел в виду совсем другое.

– Девушку?

– Да. – Удивление не покидало его лица. – Да. Девушку! С большой буквы! Мимо нее просто невозможно пройти. Она завораживает и околдовывает. Она просто сводит с ума. Стоит только взглянуть в ее глазки, и сразу понимаешь, что это погибель. Это словно наркотик. Хочется еще, еще, еще! – он говорил на высоких тонах. Бегал по комнате, натыкаясь на скудную мебель. При этом сильно жестикулировал. Потом схватил со стола графин с водой и одним залпом опустошил его.

– Залить это пламя невозможно, – тихо прошептал Андрей и раздавил почти готовую избушку-сувенир. Антон с интересом смотрел на него, ожидая дальнейшую реакцию. Но тот взял со стола книгу, завалился на кровать, давая понять, что происходящее его не касается. И Антону не понравилось это, он всегда считал равнодушие – самым страшным пороком человечества.

– Знаете, а имя у этой феи такое необычное, а главное редкое. – Марк был слеп, не замечая ничего вокруг.

– Знаем, – проворчал Антон, откладывая гитару. – Зовут эту стерву Майей.

Он был еще и глух, раз услышал из всего сказанного только имя ее.

– Откуда?

– Ты первый год в институте. И неудивительно, что сразу угодил в ее сети. Каждый новый курс в полном составе влюбляется в нее.

– Конечно. – Мина озабоченности сменилась на радушный вид. – В такую не влюбиться просто невозможно. Это ….– он замолчал, закатил глаза к потолку, подбирая подходящий эпитет.

– Стерва! – повторил Антон, со злобой подчеркивая это единственное слово.

Словно ушат холодной воды вылили на голову бедного друга. Он стоял древним истуканом и, не мигая, смотрел на товарища. В глазах его застыл немой вопрос, требующий немедленных разъяснений. И Антон не стал откладывать их.

– Никто не собирается спорить, что Майя – шикарная девчонка. Этакий эталон. Не обратить внимания на нее – нонсенс. И даже влюбиться – почти неизбежность. Но она – стерва. Она пользуется этим. – Антон говорил быстро, боясь, что Марк начнет перебивать и доказывать обратное. – Каждый новый курс поголовно влачится за ней. Не знаю, может она – энергический вампир и «сосет» из нас жизненные соки. А может, просто она питает свое самолюбие. Ну, нравится ей, когда вокруг ее особы порхают мальчики с умиленными глазками. Гадать не буду. Скажу только то, что знаю. Только ленивый не ходил к ней.

Марк начал подавать признаки жизни, а после последнего заявления вообще вышел из коматозного состояния:

– Ты хочешь сказать, что она – шлюха? – румянец сменился бледностью. На лбу выступила обильная испарина. Глаза заблестели недобрым огоньком, и кулаки сжались. Вид и правду был устрашающим.

– Упаси Боже! – Антон поднял руки, словно сдаваясь в плен. – Я не говорил этого.

– Тогда какого рожна ты тут нес всякую околесицу?

– Она не шлюха. Еще никого она не допустила до своего шикарного тела. Просто она забавляется и играет, получая от всех «рыцарей печально-влюбленного образа» внимания и подарки. Когда же это внимание становится утомительным, она просто меняет поклонника.

– Чушь! – отмахнулся Марк. Кажется, он потихоньку стал успокаиваться. Снял куртку, присел за стол и закурил. А в голосе проявились нотки гордости и вызова. – Между прочим, она пригласила меня к себе в гости.

– В субботу в шесть часов, – продолжил предложение Антон

Марк на этот раз удивился без слов, выронив сигарету. Антон же был доволен произведенным эффектом и решил укрепить свой успех:

– Суббота. Шесть часов. Комната сто двадцать три.

Марк молчал, ему не хватало слов.

– Ты будешь там не единственным. Поверь. Наберется человек пятнадцать. Будете всей коммуной пить чай, вести разговоры, играть в настольные игры. Этакий светский салон госпожи Майи. Каждый преподнесет ей приятный сувенирчик как знак влюбленности и заинтересованности. И каждый будет стараться быть самым остроумным украшением посиделок, чтобы именно ему выпала честь – удостоиться доброго взгляда этой Клеопатры конца XX века.

– Перестань! – резко осадил друга Марк. Вскочил, эмоционально прошелся по комнате. – Брось паясничать! Всем твоим словам – грош цена. Пустота! Вакуум!

– Не веришь? А зря! Лично я не попался в ее очаровательные сети. Потому как голова у меня крепкая и сердечко здоровое. Но не веришь мне, спроси у Андрея.

Они разом посмотрели на Андрея, который все это время лежал, отвернувшись к стенке, и смотрел в книгу. Именно смотрел, не перевернув ни разу ни одной странички. Но артистично не выдал того факта, что прислушивался к разговору соседей по комнате.

– Андрей, – позвал его Марк. В его голосе была мольба и надежда, что вот сейчас встанет Андрюха и развеет все слова.

– Не занимайтесь ерундой, – пробурчал под нос Андрей.

– Вот! – обрадовался Марк и вновь возбужденно заходил по комнате. – Вот!

Потом схватив куртку, он выскочил в коридор. А в комнате повисла тишина. Антон не понимал друга, который в неподходящий момент проявил преступное равнодушие. Терпение постепенно покидало его.

– Андрей, – начал, было, он свою очередную пламенную речь, но друг проявил решительность, вскочив с кровати в одно мгновение:

– Чего?

– Ты неправ. Почему бы тебе не сказать Маркизу всю правду? Почему?

– Не хочу.

– Не хочешь рассказывать? Хорошо! Но подтвердить мои слова ты мог? Просто сказать «да»! И все.

– Пусть мальчишка пройдет через это.

– И тебе не жалко его?

– Иногда разочарование в людях полезно. Он узнает и обратную сторону влюбленности. И снимет, наконец-то, свои розовые очки.

– А если он как Ванька бросит институт? Или еще хуже, как Вовка полезет в петлю? Ты об этом не подумал?

– Он крепкий. Выдержит.

– А если нет?

– Отстань от меня, – отмахнулся Андрей и добавил после паузы. – Мне никто не помог в свое время.

– И что? Что хорошего? Ты же переменился, кардинально. Уже два года прошло, а ты все еще под ее чарами. Ты перестал смеяться от души. Ты перестал радоваться листопаду, проливному дождику, солнечным бликам на стене. Ты уже не способен видеть в лужах отражение вечности.

– Я повзрослел, – грустно ответил Андрей и покинул комнату, почувствовав необходимость в одиночестве.

Антон остался один, но в отличие от друга это ему было в тягость. Он завалился на кровать и постарался погрузиться в волшебные объятья Гипноса. Но мысли мешали, терзали его. Марка было бесконечно жалко. Парень впервые влюбился, а ждет его такой удар. Выдержит ли? Вот в чем вопрос. Лишь бы не наделал глупости, а с него станет. Человек-то он ранимый. Да и Андрея теперь он начинал понимать. До сих пор не зажили раны. И этот разговор приносил лишь неприятные чувства. Майя для него так и осталась гением чистой красоты, не смотря ни на что. Что же такое любовь? Какую же безграничную власть она имеет над человеком. Делает из него то героя, то посмешище. И знает Андрей, что стерва она, но не может вытравить из организма яд этот. Два года мучений и терзаний! Караул!

А время хоть и медленно, но шло. Марк, понятное дело, сидит у Майи и слушает ее сладостный голосок. Андрюха, скорее всего, бродит по переулочкам и мается.

И он оказался прав в своих догадках. Только Андрей не бродил по улицам, а сидел в скверике, который располагался в ста метрах от общежития пединститута. Иногда бросал взгляды на здание, где в знакомых окнах мелькали тени. Он не чувствовал ни боли, ни уколов ревности, ни желания. В душе была пустота, неприятная, сосущая. И под ногами вырастала горка пепла и окурков. Память вернула его в двухгодичное прошлое, заставляя заново пережить те дни. Он увидел ее, и неожиданно почувствовал легкость во всем теле и дремлющие до сего времени таланты к пению романсов и стихосложению. Это была любовь. Любовь такая основательная и большая. Зрелая что ли, спелая. Которая, увы, так и осталась невостребованной, непонятой и непринятой. Она не выплеснулась. Она осталась на душе и сердце. И посему прокисла и прогоркла, оставляя лишь горечь и боль.

– Андрей, – неожиданно громко раздался рядом голос, и Марк присел рядом. – Ты что здесь делаешь?

Андрей постарался по лицу друга узнать о его душевном состоянии. Но было темно, а голос звучал спокойно и ровно.

– Ну как?

– Ничего страшного, – тот усмехнулся. – Там собрались такие экземпляры, которые, по моему личному мнению, имеют гораздо меньше шансов, чем у меня.

– Это твое мнение. У Майи свои критерии.

– О! Неужели и ты сейчас начнешь лапшу нарезать?

– Нет.

– Слава Богу!

– Врать тебе я не стану.

– Скажешь правду?

– Голую.

– Давай.

– Майя – не романтик, а прагматик. И сердце свое она не подарит, а продаст. Не перебивай! Замуж она выйдет только по расчету. И знаешь, я не осуждаю ее за это. Жизнь такая, диктует свои правила. Что раньше высмеивалось и всенародно осуждалось, теперь входит в норму, а где-то и просто в необходимость. Вот только Майя тщательно скрывает это и даже нарочито высмеивает. Одаривает надеждой всех подряд, потом потихоньку узнает о твоих родителях, материальном положении, оценивает твои подарки и знаки внимания. И если даже ты не подходишь, она не сразу дает отворот-поворот. Есть у нее привычка принародно унижать и втаптывать в грязь. – Андрей даже заскрипел зубами и вновь схватил сигарету, хотя от них уже подташнивало. – А кто твои родители?

– Крестьяне, – обреченно ответил Марк.

– Тогда тебе мой совет: не встречайся с ней больше, пока твои чувства не окрепли и не набрали силу. Потом будет поздно.

– А вдруг она влюбится. Ведь любовь не выбирает объект. У любви нет разума.

– Может быть. Хотя… – он затушил сигарету, выкуренную лишь на половину, – это не о Майе. Она слишком любит себя, чтобы позволить необузданным чувствам терзать себя.

Молчание затянулось. А тем временем наступила осенняя ночь, и стало прохладно. Андрей поднялся и вопросительно посмотрел на друга, но тот лишь покачал головой. И Андрей покачал головой и ушел. Марк остался в полном одиночестве. Морозец креп, проникая сквозь легкую куртку, вызывая озноб. Он бросил взгляд на окна, в которых продолжал гореть свет.

«Время X», – решительно приказал себе Марк, направляясь к общаге. Дверь открыла Майя. Она уже готовилась ко сну, была без косметики, и все равно выглядела при этом просто потрясающе. Но Марк, настроившись очень серьезно, не дал себе шанса свернуть с намеченного. Без лишних предисловий задал мучивший его вопрос:

– Мои родители – крестьяне. Бедные крестьяне. Это что-то значит для тебя?

Майя сильно побледнела, но уже через мгновение взяла себя в руки. Едва заметный румянец разбавил бледность лица.

– Что это?

– А если придет любовь? Большая, настоящая любовь, которая сводит с ума. А твой избранник окажется бедным. Что тогда?

Майя окончательно пришла в себя, постепенно перехватывая нить разговора в свои умелые руки:

– Любовь?! Это лишь красивое слово. Родители любят своих детей, дети отвечают взаимностью. И все, вот это и есть любовь. Все остальное – мишура и фальшь.

– Но я.

– А у тебя страсть. Похотливая страсть к обладанию женского тела. Гудбай, бэби. – И она захлопнула дверь. А он еще долго стоял под нею, тупо глядя на бирку с номером 123.

Вернувшись в свою общагу, он уловил в комнате терпкий запах алкоголя.

– Это Андрюха напился, – послышался из темноты комментарий Антона.

– И часто он так?

– А когда тоска нападает по…., – он не закончил предложение.

Марк и так все понял. Тем более Андрей в пьяном бреду то смеялся, то плакал, то шептал имя ее. 

2004 год 

Фая каждый вечер приходила к подружке Элле. Они вместе готовились к предстоящим экзаменам. С ней было легко. Она лучше любого учителя могла объяснить трудную тему легкодоступным, не обремененным сложными терминами языком. Не зря же она собиралась в педагогический институт. Это было ее призвание. Но сначала, уже по сложившейся традиции, они пили чай на открытой террасе и обсуждали то, о чем могут говорить часами молодые семнадцатилетние девчонки. О моде, кино, артистах и, конечно же, о парнях.

Сегодня Фая летела словно на крыльях, потому как новость была самой большой и важной за последнее время. Она вихрем, без предупредительного стука влетела в комнату подруги. А та стояла в нижнем белье перед открытым шифоньером, выбирая одежду. Она вскрикнула, прикрылась ворохом белья, но увидев Фаю, рассмеялась, но сердитым голосом укорила подругу:

– Тебя стучаться не учили?

Фая, тяжело дыша, плюхнулась на софу, не обращая на замечание никакого внимания. Наконец-то, отдышалась и глянула на Эллу. Из глубины души невольно вырвался восторг:

– Эх, Элька! До чего же ты хороша! Фигурка – что надо, ну просто обалдеть. Слушай, а давай замерим твои параметры? Наверняка они будут 90-60-90. Ты любую модель за пояс заткнешь.

Элла лишь отмахнулась в ответ. Накинула коротенький халатик, подпоясалась, лишний раз подчеркивая все достоинства фигуры. Шикарные золотистого цвета волосы собрала в «конский» хвостик. Критически осмотрела себя в зеркало:

– Ничего особенного.

– Ну, да? – тут же горячо заговорила Фая. – Не наговаривай на себя. Парней не обманешь. А они за тобой косяком ходят. Вот только скажи: кто из наших деревенских парней не предлагал тебе взаимоотношения? Только честно! – и, не дожидаясь реакции подруги, ответила сама. – Только самый ленивый. И я сильно удивлена: почему ты до сих пор девственница.

Последнее замечание заставили Эллу покраснеть, хотя кто-то и утверждает, что рыжие не краснеют.

– Пошли пить чай, – она поспешила перевести разговор на иную тему и, чтобы окончательно остудить горячий пыл Фаи, первой вышла из комнаты. Подружке ничего не оставалось делать, как последовать за ней на террасу. Но и там она была серьезно намерена продолжить начатый разговор:

– Знаешь, я где-то читала, что в Амстердаме существует памятник двум трубачам. И предание есть такое: если между этими трубачами пройдет семнадцатилетняя девственница, то они затрубят.

– Файка, брось, что ли! – нахмурила брови Элла, накрывая на стол.

– И представь себе: в Голландии нет девочки в 17 лет!

– Фая! – Элла повысила голос, в котором уже преобладала раздражительность. И подруга, в конце концов, поняла, что Элле неприятен этот разговор.

– Ладно, ладно, молчу.

– Вот и молчи. – Элла разлила по чашкам чай.

Но Фая не могла долго молчать, склад характера преобладал над разумом. Быстро пережевывая печенье, запивая его крутым кипятком, она продолжала говорить, правда, сменив тему. После чаепития они перешли в комнату, где погрузились в мир книг. Первый экзамен был уже не за горами, осталось всего три дня для полного освоения геометрии. Разговор теперь был насыщен формулами, теоремами и аксиомами. Поздним вечером, когда они изрядно устали и уже не могли сосредоточиться на точной науке, а перед глазами прыгали буквы и цифры, отложили учебники в сторону. Элла пошла проводить подружку до калитки. Да и свежим воздухом не мешало подышать перед сном. Прощаясь, Элла произнесла (видимо, мысли на протяжении всего вечера терзали ее):

– Знаешь, Фаечка, я – мужененавистница. Мне иногда кажется, что и замуж никогда не захочу. Как амазонка. Просто придет время, и рожу себе ребеночка, стану одна воспитывать.

– А как же любовь?

– Не знаю, – Элла смогла подавить тяжелый вздох. – Наверное, я не способна на любовь.

Она попыталась улыбнуться, хотя на душе от собственных откровений стало тоскливо и пакостно.

– Это все из-за Гриши?

– Гриши? – переспросила она.

– Ах, да! – Фая от досады стукнула ладошкой себя по лбу. – Я совсем забыла тебе сказать, что Гриша приехал.

– Приехал? – нахмурилась Элла. – Что-то он рановато в этом году. И повоевать будет некогда. Экзамены.

– Ладно. Побегу. Комары надоели, – сказала Фая, отмахиваясь веточкой сирени, и побежала домой.

А Элла еще долго стояла около калитки, не замечая, что и подруга ушла, и что комары шумной стаей окружили ее. Все мысли переключились на Гришу Невзорова.

Он каждое лето приезжал в деревню к бабушке и дедушке, таким замечательным и добрым старикам. Да и мать его, Ирина Ивановна, чудесная женщина. Но, как говорится, в семье не без урода. Гриша был самовлюбленным снобом. Когда они были еще маленькими, то как-то разодрались. И с тех пор между ними шла война. То Гриша закатает в ее кучерявые волосы комок репьев, то она проткнет на его велосипеде колеса. Потасовки вспыхивали каждый раз, стоило им только столкнуться на улице. Обзывались, кидались камнями. Повзрослев, они перешли на «словесные» поединки. У обоих языки были хорошо подвешены, за словами в карманы не лезли. Так что оскорбления были изощренными и обидными. Спустя еще некоторое время они просто стали игнорировать друг друга. Лишь в компаниях иногда шутили так, что только оба понимали всю обидную подоплеку этих шуток и намеков. Меж ними, одним словом, царила Ненависть. Именно так, с большой буквы.

 

– Что у тебя случилось, Григорий? – дед Иван аккуратно насадил наживку на крючок и закинул удочку. – Только не надо ничего придумывать. Не уходи от разговора. И не обманывай старика, неблагородное это дело.

– Да я и не собирался, – спокойно ответил внук, задумчиво наблюдая за мелкой рябью на реке.

– Тогда говори, не тяни душу.

– А что говорить-то?

– Почему ты не в институте? – дед понял, что полновесного рассказа из внука не вытянуть, так хоть вопросами выудить кое-какую информацию.

– Я бросил.

– Бросил? – старик аж подпрыгнул на раскладном стульчике. – Почему?

– Не мое это. Ну, к чему я мучаюсь? Архитектура? Муть! Но мать же не переубедишь, заставила, настояла.

– Там связи были, знакомые. Без этого сейчас никуда. – Попытался он оправдать действия дочери.

– А, – махнул рукой Гриша. – Я все знаю. Все понимаю. Но не лежит у меня душа. Что делать? Ну, выучусь я за счет зубрежки и блата, и что? Становиться посредственным прорабом? Не хочу.

– А что ты хочешь? – рассердился дед. – Ты молод еще, и сам не знаешь, что хочешь и что можешь. Жизни еще не вкусил. Чего ты хочешь?

– Накоплю денег, поступлю в педагогический.

– Где ты их накопишь, – грустно покачал головой старик, набивая курительную трубку.

– В армию ухожу.

– Хм, – усмехнулся в усы дед. – Это и ежу понятно.

– Потом останусь по контракту год, два. Видно будет. – Гриша встал, чтобы пройтись по берегу, размять ноги и оставить деда одного с его причитанием, уговорами и советами. Вернулся лишь тогда, когда по его подсчетам дед должен был полностью успокоиться и сменить гнев на милость. Но он ошибся. Дед вообще-то и не сердился. Встретил внука словами:

– Это поступок настоящего мужика, – и надолго замолчал. И лишь по пути домой, тихо попросил. – Ты пока старухе не говори. Подожди малость. Долго тебе еще по гражданке гулять?

– Недели две.

– Вот и подожди.

 

Время шло, а Гриша продолжал виртуозно избегать с нею встречи. Это начинало задевать Эллу. Все чаще она стала ловить себя на мыслях о нем. Тем более, эта загадочность и таинственность лишь разжигали любопытство, коим «страдает» почти все представители слабого пола. И вот выпал отличный случай – мать попросила отнести стариками Невзоровым молока, что она и бросилась без пререканий выполнять. И тут же столкнулась с Григорием, который, обнаженный по пояс, колол во дворе дрова. Он не сразу заметил ее появления, что дало возможность Элле немного рассмотреть своего противника. Они уже не виделись целый год, и он за это время сильно изменился. Заметно вытянулся, расширился в плечах. Одним словом, возмужал. Мускулатура так и «играла» под его кожей, на которой блестели капельки пота. Элла даже невольно залюбовалась им, но быстро стряхнула оцепенение, вернувшись в реальность.

– Ба! – воскликнула она. – Кого я вижу! – подошла вплотную. – Пан атаман Грициан Таврический! – с пафосом и большой долей сарказма произнесла она и даже притопнула ножкой. Гриша медленно обернулся и глянул на гостью.

– Эллочка-людоедка?! – как-то уж тихо и грустно ответил он.

Они откровенно рассматривали друг друга. Элла видела, что Гриша не в том настроении, чтобы вести словесную перебранку, и с нее самой тут же слетела вся спесь.

– Молочка принесла? – Гриша первым пришел в себя. – Цианистого калия не забыла подсыпать?

– Медичи из меня не выйдет.

– Жаль.

– Жаль? – еще больше удивилась она, ни разу не видевшая Гришу с такой стороны.

– Мне было бы приятно принять яд из рук столь прекрасной девушки. – Он в очередной раз заставил ее впасть в прострацию. Тем более, она не видела в его глазах ни насмешки, ни сарказма, ни тайной подоплеки. Говорил он откровенно и на полном серьезе. И пока она находилась в шоковом состоянии, Гриша взял из ее рук банку, присел на пенек и стал пить парное молоко. Словно давал ей возможность прийти в себя, что в скором времени и произошло.

– Вообще-то это молоко предназначалось очень хорошим людям, деду Ване и бабе Клаве.

– Яблоко от яблони недалеко падает, – тут же отпарировал Гриша, намекая, что и он неплохой человек.

– Ты родился на привитой ветке, – сказала Элла и осеклась. Намек получился на отца Гриши, которого он ни разу в жизни не видел. Тот бросил Ирину Ивановну на пятом месяце беременности. Еще вчера она бы очень гордилась собой за столь удачную шутку, но сегодня… Сегодня ничего, кроме досады, она не почувствовала. Сама себя не узнавала. Что происходит с ней? А Гриша был сама невозмутимость и спокойствие.

– Как экзамены? – ровным голосом поинтересовался он.

– Нормально. Готовлюсь. Завтра первый.

Он встал, протянул банку.

– Ни пуха, ни пера. – И больше не обращая на нее никакого внимания, вновь принялся за колку дров.

– К черту! – произнесла Элла. Она в нерешительности потопталась на месте, оставила банку на крыльце и поспешила домой, находясь во власти новых чувств.

 

За полторы недели, которые промчались, они не виделись. Элла сдавала экзамены. Правда, они с Фаей иногда ходили в клуб на киносеансы, но Гриша там не появлялся. И Элла жалела об этом. Все чаще прислушивалась к себе, но никак не могла разобраться, какие же новые чувства она питает к нему. От дикой ненависти не осталась и следа, что было просто удивительно. Казалось ранее, что на это должны уйти годы и даже десятилетия. А в реальности вышло так банально и тривиально. Хватило лишь того, чтобы пристальней взглянуть в глаза друг другу. И все!

Наконец-то, все экзамены были успешно сданы, и тяжелый груз ответственности и напряжения спал с плеч. Впереди – каникулы.

Денечки выдавались под стать настроению. Изнурительная жара гнала молодежь на речку, под ветвистые ивы. Даже вечера не приносили спасительной прохлады. Элла бегала купаться по нескольку раз на дню, благо, что речка протекала близко. Стоило лишь пройти огород, пробежать небольшой лужок с березовой рощицей – и вот она, река. Скинув на ходу коротенький халатик, Элла бросилась в ее теплые объятья. Легко доплыла до середины, где было хоть какое-то течение. Легла на спину и, раскинув широко руки, отдалась полностью во власть реки. Течение медленно уносило ее, а над головою ленивые облака не спеша окрашивались в багряные тона от закатывающегося солнца. Когда она вернулась к берегу, то заметила Гришу, который сидел на валуне и наблюдал за ней. Она вышла на берег.

– Привет.

– Привет. – Эти простые слова впервые произносились друг для друга. Девушка принялась отжимать волосы и обтираться полотенцем. Бросила взгляд на противника и с озорством спросила:

– Капитуляция? Ты выкинул белый флаг?

– А может ты? – он кивнул головой, намекая на ее белоснежный купальник. Элла растерянно поспешила накинуть халатик.

– Как экзамены?

– Отлично. А у тебя?

– Я в армию ухожу.

– Армию? – удивилась она. – Выгнали?

– Сам.

Откуда-то изнутри вылезла беспочвенная жалость. Она присела рядом, обхватила руками свои коленки.

– Почему? – она и не надеялась, что Гриша вдруг возьмет и разоткровенничается с ней. Но Гриша спокойным голосом поведал ей свою историю.

«Как мало я знаю о нем», – успела подумать она. А меж тем стало темнеть, пора было возвращаться домой.

– Когда уезжаешь?

– Завтра.

Элла не смогла удержать вздох разочарования. Желание в общении с ним было таким сильным, необузданным. Хотелось просто говорить с ним, открывать нового интересного человека. Они не спеша брели домой, и ей было приятно его присутствие.

– Ой! Ландыш! – воскликнула она, заметив в траве волшебные колокольчики. Гриша опередил, сорвал нежный цветок и протянул ей. При этом их взгляды вновь встретились, и словно невидимая нить протянулась между ними. А уже через мгновение они обнимались и осыпали друг друга торопливыми и несмелыми поцелуями.

– Боже! – выдохнула Элла.

– Какими же мы были дураками, – продолжил ее мысль Гриша. – Сколько времени потеряно.

– Ты мне напишешь?

– Да.

– Я буду ждать. Тебя буду ждать, – пояснила она. – Ты веришь?

Гриша вновь припал к ее губам:

– Тебе верю. Только тебе и верю.

– Почему?

– Не знаю.

Они долго стояли посередине березовой рощи, крепко прижавшись друг к другу.

– Мне казалось еще вчера, что я никогда ни одного парня не смогу… – Она осеклась, но Гриша все понял:

– Я тоже, – признался он. Элла оторвалась от его груди и внимательно посмотрела в глаза. Поверить в услышанное было сложно.

– У тебя никого не было?

– Нет.

– И у меня.

– Вот это и удивительно. Ты же очень красивая девчонка. Наверное, многие с ума сходят?

– Да, многие. Но я ждала.

– Принца?

– Тебя. Чем ты не принц? – она улыбнулась. – Нет, ты не принц. Ты – пан атаман Грициан Таврический!

– Эллочка-людоедочка! – он улыбнулся в ответ и сказал то, что они так и не отважились сказать друг другу минутой ранее. – Я слышал, что от любви до ненависти только шаг, но никак не подозревал, что между ненавистью и любовью такая тоненькая грань. 

2004 год 

Таисия Сергеевна никак не могла сосредоточиться на работе – проверке школьных сочинений. Мысли упорно возвращались к сыну. По натуре она была законченной самоедкой. И если перед ней возникала какая-либо проблема, то она бросала все силы, все время на ее решение. И пока та существовала, Таисия не ведала ни сна, ни покоя. Одним словом, в такие дни она попросту не жила. Положение усугублялось тем, что к сорока годам она уже потеряла родителей, подруг, с кем можно было пооткровенничать. Не с кем было поделиться, поплакаться, переложить на иные плечи хотя бы частицу. Все приходилось решать самой, тщательно взвешивать каждый шаг, просчитывать варианты и возможные последствия. Сын Марат, которого она воспитывала одна, до восемнадцати лет не доставлял ей никаких серьезных проблем. Учился он хорошо, по улицам не шастал, в плохих компаниях замечен не был. Был любящим и внимательным сыном. Правда, в институт поступать наотрез отказался. Решил сначала отслужить в армии. Ей казалось, что тут не обошлось без патриотических песен групп «ДДТ», «Любэ» и прочих. Ни уговоры, ни слезы не смогли переубедить его. А времена-то были тяжелыми: Чечня, Таджикистан, Приднестровье. Но в горячие точки, Бог миловал, он не попал. Прослужил без отпуска на китайской границе. Хотя и писал он часто, и послания эти были радужно-веселого содержания, сердце матери билось в постоянной тревоге.

А после армии изменилось все. И в первую очередь, изменился сам Марат, кардинально изменился. Он повзрослел и возмужал. От «маменькиного и домашнего мальчика» не осталось и следа. Появились свои дела, тайны, мысли, которыми он уже не делился с нею. Больше отмалчивался, иногда отшучивался, но душу уже не распахивал настежь. Устроился работать охранником в магазине, сутки через трое. В свободное время занимался подготовкой к поступлению в институт, на заочное отделение. По вечерам пропадал. Где? С кем? Ничего конкретного. Спиртным от него не пахло, а с сигаретами пришлось смириться. И все бы ничего, если бы не стала замечать, как шепчутся за спиною всезнающие старушки у подъезда. Говорили о Марате и, о, Боже, Райке из второго подъезда! Это было похоже на удар грома среди ясного неба. Ноги подкосились, ослабели, она с трудом добрела до квартиры, где буквально рухнула на диван.

Марат и Рая! Райка! Мысль об этом огнем прожигала сердце. Память выдала все слухи и сплетни, которым ранее она не придавала значения, не заостряла внимания. А теперь, когда коснулось ее, они ожили, стали реальными и болезненными. Райка, девица 24-25 лет, жила одна в соседнем подъезде. Работала где-то в районе автовокзала. Торговала в киоске. Симпатичная. Нет, даже красивая, очень красивая, стерва. Мягкие, правильные черты лица, сексуальная родинка на верхней губе. Серые большие глаза в оправе густых и длинных от природы ресниц. Кучерявые русые волосы. Точеная фигурка. Все это в совокупности привлекало мужчин. От юнцов до … бесконечности. Комплименты, внимание, цветочки, сувениры не могли не вскружить девчонке голову. Вот и сорвалась она. Меняла кавалеров словно перчатки. А на замечание сердобольных старушек и соседок отвечала по-хамски грубо, смеясь откровенно в лицо. «Жаль девочку», – раньше лишь эта лаконичная мысль мгновением проскальзывала в голове. Раньше, но не теперь. Все смешалось, все перевернулось. От жалости не осталось ни йоты. Только боль и ненависть.

«Спокойно, Тая, спокойно», – старалась внушить себе уверенность. Сварила крепкий кофе, добавив немного коньяка, и вышла с чашкой на балкон. Пила маленькими глоточками, осматривая во дворе знакомую вечернюю картину. Дети в песочнице, мужики за столом играют в домино, женщины на скамейках обсуждают сериалы и соседей.

«Надо что-то делать. Что-то предпринимать, а не сидеть и ждать, – постепенно Таисия приходила в себя. – Есть у меня три способа. Необходимо все перепробовать. Только без истерики и слез. Этим только еще больше отдалишь сына. Успокоиться. Надо успокоиться во чтобы то ни стало. – Она глянула на часы, и едва не выронила чашку. – Боже, сейчас Марат придет с работы, а я и не думала об ужине».

Она бросилась на кухню исправлять оплошность. Пришлось ограничиться полуфабрикатами: картофельное пюре и сосиски. А к чаю бутерброды с семгой. Вскоре пришел Марат, прошел в ванную, затем переоделся и только потом возник на пороге кухни.

– Привет. – Он чмокнул ее в щечку.

– Привет.

– Есть хочется, сил нет.

– Садись.

Марат уселся за стол и вновь как будто ушел полностью в себя, закрылся, замолчал. Таисия сама не ужинала, лишь молча наблюдала за сыном. А он даже этого не замечал. А ведь раньше им нравилось подолгу ужинать, разговаривать за продолжительным чаепитием. Теперь он все время спешит, торопится, не прожевывая, большими глотками. Только допивая чай, Марат обратил внимание на мать, которая замерла в непонятном ожидании и напряжении.

– У тебя что-нибудь случилось?

– Да, – она с трудом разлепила пересохшие губы.

– Неприятности на работе?

– Нет.

Марат удивился. Привык уже, что кроме работы, которую просто обожала, и дома, то есть ее самой и Марата, у матери в жизни ничего не было. Значит, что-то произошло у них в семействе.

– Что? – не понимал он.

– Ты меня тревожишь. – Пришлось все-таки начать этот тяжелый, но необходимый разговор.

– Я? – удивление выросло вдвое.

– Ты сильно изменился. – Тая не решалась сразу говорить о наболевшем, начала издалека.

– Мама, – виновато протянул Марат и развел руки. – Ты же должна понять. Детство мое давно закончилось. Юность проскакала. У меня теперь своя жизнь.

– И в ней нет место для родной матери? – слезы выступили на ее глазах.

– Что ты, мам? – поспешил он успокоить ее. – Не преувеличивай. Я же дома, с тобой. Жениться пока не собираюсь. А если мало уделяю тебе времени, то ты уж извини. Сама должна понимать. Мне двадцать лет, у меня друзья, интересы, которые чужды тебе. Подруга, в конце концов.

– Да, да, – она кивала головой в знак согласия. Вести дальше разговор не хватило душевных сил и равновесия, принялась мыть посуду, чтобы скрыть от сына свое истинное состояние. «Не собираюсь жениться» – его слова крепко засели в голове. Слабое, конечно, но хоть какое-то утешение. Уже поздним вечером, когда она перечитывала на ночь Лескова, к ней пришла спасительная, как ей показалось, мысль. Прямо озарение:

«Да. Марат прав. Ему всего двадцать. На улице весна, гормоны играют. Вот и потянулся мальчик к Рае. Ничего удивительного: красивая и доступная. Пройдет некоторое время, Марат перебесится, успокоится. Оглядится вокруг и увидит, что полно и других девчат. Достойных и честных. А что если мне познакомиться с его друзьями? Посмотреть, оценить. Предложу, наверное, я Марату устроить дома вечеринку. Там и посмотрю. Думаю, он с радостью согласится». С этими радужными мыслями она уснула.

 

Странно, но это предложение совсем не понравилось Марату. Он был в недоумении и легком замешательстве. Потом догадка озарила его лицо, и кислая улыбка заиграла на губах.

– Мам, я уверен, что ты не будешь в восторге от моих друзей. Они не читают Пушкина и Шекспира, они не слушают Чайковского и Грига, они представления не имеют о Тициане и Рембрандте. Но можешь поверить мне на слово: они отличные ребята.

– Чем же они занимаются? Какие у них ценности в жизни? Какие идеалы?

– Они просто живут и радуются каждому мгновению. Не пьют, не колются. Кто-то играет на гитаре, кто-то пишет пародии, кто-то просто большой юморист. Все мы разные, но вместе нам хорошо. Не стоит беспокоиться на этот счет.

– А на какой счет стоит беспокоиться? – Таисия ухватилась за эту ниточку, чтобы продолжить разговор и перевести, наконец-то, на нужные рельсы.

– Ни на какой, – все еще находясь в недоумении, ответил Марат.

– А девушка у тебя есть? Да? Сам вчера проговорился!

– Ах, вот ты о чем, – широко улыбаясь и облегченно вздыхая, ответил Марат и тут же добавил. – Да, у меня есть подружка.

И тут нервы у Таисии окончательно сдали:

– Это Райка? Из второго подъезда? Эта шлюха?

У Марата округлились глаза. Он впервые слышал от матери такие слова. Но взял себя в руки, стараясь шутками смягчить обстановку:

– Мама! Какие слова! Какой тон. Ты же педагог русской словесности. Ай-ай-ай, как не стыдно.

– Прости. – Она смахнула слезинки с ресниц. И хотя гнев продолжал яростно кипеть в груди, она не позволила ему вулканом выплеснуться наружу.

– К чему вести разговоры издалека, если тебя интересует лишь моя девушка. Я тебя не узнаю.

– А я тебя. Как ты мог связаться с ней? Как? Неужели до тебя не доходили слухи?

– Ты учила меня не верить им.

– Слухам нет, – растерянность ее была минутной. – Но к объективной информации необходимо прислушиваться и брать на вооружение.

– Бабули у подъезда – это и есть объективная информация? – до сих пор Марат принимал разговор не всерьез. Но видя, как к этому относится мать, на каком она взводе, сам стал невольно раздражаться. Но и Таисия не отступала, приняла новую попытку атаки на взаимоотношения сына с Райей. Но Марат в полном молчании просто встал с дивана и покинул квартиру.

В эту ночь Таисия долго не могла уснуть. Сидела на кухне, поглощая чай в огромном количестве. Под рукой оказался чистый лист бумаги, и она, чисто рефлекторно, рисовала на нем кружочки, квадратики, ромбики. А потом начала составлять список кавалеров Райки, слухи о которых доходили до нее. И даже не подозревала, что они отложились где-то в подсознании. А теперь так ярко вспыли все имена, приметы и прочая ерунда. Ах, если бы она могла знать, что из-за этого списка, забытого ею на столе, их отношения с сыном еще больше осложнятся, ни за чтобы не взяла авторучку в руки.

Марат обнаружил этот список, все прекрасно понял и замкнулся в себе окончательно. Дома бывать он практически перестал. Приходил лишь переночевать, да и то очень поздно. В квартире теперь висела постоянная и угнетающая тишина. Не догадывалась она и о том, что все-таки она бросила семена сомнения, которые стали прорастать. Марат о многом передумал, глядя на этот список. И мать свою он теперь понимал. Переживает, мать все же. Забота о благополучии своего ребенка до самой смерти не покидает родителей. Пересмотрел он и свое отношение к Рае. И время как раз подоспело. Прошла пора безоглядной влюбленности. Пока еще не сменилась любовью. Пока. А сомнения и терзания уже полностью охватили его. И надо было что-то с этим делать. Но не спрашивать же у девушки в открытую: «Кто из этого списка побывал в твоей кровати?». Не спросишь. Все это глупо и страшно. Дошло до того, что и Раю он стал избегать. Хотя до этого он ни дня не мог прожить без нее, не прикоснувшись к губам, не вдохнув аромат ее волос, не взглянув в глубину серых глаз. Боялся встретиться и прочитать на ее лице подтверждения своим сомнениям и страшным мыслям. Он не приходил и не звонил. Он просто в одиночестве бродил по городу, посещая все выставки, вернисажи, кинопремьеры. Раньше он не понимал выражения «душа гниет», теперь же на собственном опыте познал, что это такое! Мучительно больно, страшнее любой физической боли. Хотелось просто плакать. Уткнуться в чье-нибудь сильное плечо и выплеснуть всю боль. Надо было что-то решать, проблема не желала сама рассасываться. Разрубить этот гордиев узел, иначе ситуация грозила привести к неисправимым и страшным последствиям. Вот только решиться сделать первый шаг он никак не мог. Прежде чем идти к Рае, Марат долго сидел в пивбаре, набираясь алкоголем и смелостью.

Рая открыла дверь и спросила, как ни в чем не бывало:

– У тебя же есть ключи? Ба! – она уловила запах алкоголя. – Да, ты пьян!

– Есть немного, – Марат прошел за ней в единственную комнату, где заметил, что Рая занялась оклеиванием стен.

– Тебя не дождешься, хотя и обещал. Пасха скоро.

От ее спокойного голоса, тихих и умеренных движений Марату стало спокойно на душе. Он быстро скинул куртку и присоединился к ремонту. Во время работы они говорили на различные темы, ловко обходя лишь одну: его долгое отсутствие. К вечеру они закончили, и пока Рая намывала полы, Марат прошел на кухню, где поставил варить пельмени и кофе. За ужином он и собирался поговорить откровенно с Раей, хотя уже и не понимал, как начать сложный и архиважный разговор. В это время зазвонил телефон, на кухню зашла Рая и сняла трубку. Марат наблюдал за ней и увидел, как от красивого, милого для его сердца личика вдруг отхлынула кровь. Сильно побледнела, губы сжались до размера спички, ресницы захлопали как-то виновато и обиженно. Когда она стала класть трубку на аппарат, Марат уловил голос звонившего. Ошибиться он вряд ли мог: это звонила мать, его мать.

– Что?

– Ничего. – Она натянуто улыбнулась и поспешила покинуть кухню. Марат, было, уже бросился за ней, но в это время убежал кофе, заливая огонь, и он поспешил исправить положение. Когда же он пришел в комнату, то увидел прежнюю Раю. Она мило улыбалась и шутила. И только какая-то мимолетная тень выдавала недавнее потрясение.

– Как пельмешки?

– Уже готовы. А вот кофе убежал.

– Да, я слышала, как хлопнула входная дверь.

Они сидели друг против друга и вяло ковырялись вилками в тарелках. Даже водка, которую Рая лишь пригубила, а Марат пил рюмку за рюмкой, не спасала положение. Аппетит не приходил.

– Это звонила мать. – Марат не задал вопрос, а просто констатировал факт. Рая промолчала, крутила в руке вилку с остатками майонеза.

– Она тебя оскорбила?

Молчание.

– Что же помешало тебе привычно оскалиться и ответить грубостью на грубость?

Рая просто посмотрела на него, и Марат, словно в открытой книге, прочел на ее лице все ответы на интересующие его вопросы.

– Значит, это все правда? – голос его дрогнул, охрип, осел.

– Правда, что? – тихо спросила она. – Что я – проститутка? Что я – шлюха мелкого пошива? Или то, что вы, мужики, так падки до женской красоты?

Марат не нашелся, что ответить. Рая хоть и не прямо, но призналась в наличии огромного количества поклонников. И это было для нетрезвого Марата предостаточно. Оглушило его, ошеломило. Не было с ее стороны ни оправданий, ни слез, ни жалоб. Обыденно и серо. Он встал и, пошатываясь, покинул ее квартиру. Долго сидел во дворе, теребя в руке прошлогодний кленовый лист. В голове проносились вихрем мысли, заплетались, натыкались, перемешивались. А в душе – пустота. Черная, заглатывающая, страшная. Кто-то осторожно присел рядом и положил руку на плечо.

– Пойдем домой, сынок.

И тут усталость, неопределенность, боль и отчаянье, подогретое алкоголем, выплеснулось наружу. Он уткнулся в материнское плечо и заплакал.

– Пойдем домой.

– Я люблю ее.

– Я знаю. Это пройдет. – Таисия говорила осторожно, боясь утратить этот легкий, ненадежный мосток, что сейчас перекинут между ними.

– Нет, не пройдет, – шептал он что-то несвязное и непонятное, пока они поднимались в квартиру, где он сразу улегся на диван и забылся тяжелым сном.

 

А Рая в эту ночь не спала. Лежала на диване и рыдала в голос. Причитала о погубленной любви, о расставании навеки с Маратом. О том, что прошлое так бесцеремонно врывается в настоящее и перечеркивает будущее. Плакала о своей утраченной девичьей мечте: встретить того единственного, при встречах с которым так радостно бьется сердечко, с которым она готова делить и радость, и горе, и сердце, и душу. Лишь к утру она успокоилась и задремала. Но буквально час спустя ее разбудил настойчивый звонок в дверь. Пошатываясь от усталости и спросонья, не глянув в глазок, она распахнула дверь.

– Ты?

– Я.

Казалось, целую вечность они смотрели друг на друга. В полном молчании. К чему слова, если взгляды были столь красноречивы. И Рая вновь стала меняться буквально на глазах. Загорелись в ее глазках злые огоньки, а на губах заиграла усмешка.

– Ах, да! Ты забыл свои вещи. Я сейчас их соберу. – Она прошла в комнату. Марат проследовал за ней.

– А ты можешь поджарить вчерашние пельмени?

Вопрос застал ее врасплох. Она бросила собирать его вещи и недоуменно смотрела на него.

– Что это?

– Я есть хочу.

– А мамочка что? Не накормила любимого сыночка?

– Я люблю тебя.

Рая растерялась окончательно, покраснела, опустила глазки, в которых в одно мгновение потух злой огонек. Марат подошел вплотную к ней и обнял за мягкие плечи. И Рая заплакала, хотя была уверена, что за минувшую ночь выплакалась на год вперед.

– Я люблю тебя, – тихо повторил он.

– И я, – так же тихо ответила Рая. – Марат, ты не верь никому. Пожалуйста, не верь. Вся моя смелость и наглость – только показуха. Я ждала тебя. Только для тебя я берегла себя.

Хлопнула входная дверь. Они оба вздрогнули и обернулись. На пороге комнаты стояла Таисия, прислонившись к косяку, и слезы обильно текли из ее глаз. И Марат, и Рая бросились к ней на помощь, когда она стала оседать на пол.

Восходящее весеннее солнце заглянуло в комнату и заиграло радостными зайчиками. Кажется, здесь зарождалось новое счастье, замешанное на большой любви. 

2004 год.