Владимир Невский

Савелий не успел спрыгнуть с дрожек в придорожную пыль, как тут же попал в крепкие объятия друга. На лице Федора читалась неподдельная радость, которую он подтверждал обильным похлопыванием по плечу:

— Как хорошо, Савелий Игнатьевич, что вы не раздумали и посетили наши провинциальные угодья.

— Хорошо тут у вас, Федор Иванович. Дышится легко, красота неописуемая. Жаль, что создатель обделил своего покорного слугу талантом к живописи.

— Как только получили от вас письмо, так сразу же стали готовиться к приезду дорого гостя.

— Да полно, стоило ли так усердствовать. Знаете ведь, что я неприхотлив. Мне бы только пострелять досыта.

Слуги за это время, пока молодые барина рассыпались друг перед другом в любезностях, таскали вещи Савелия Игнатьевича в дом. Среди чемоданов и баулов было и ружье.

— Английское, — не без гордости промолвил Савелий и осекся. Неудобно стало хвастаться перед другом, выставлять напоказ свое богатство. Тем более, ему хватило одного беглого взгляда, чтобы увидеть и понять: дела у Федора не особо-то идут. И хозяйские постройки поизносились, и изгородь – заплата на заплате, да и дрожки в дороге ломались несколько раз.

— Пошли в дом, Сава, — Федор, дождавшись, когда слуг рядом не будет, перешел сразу на «ты», опуская отчество. — Настюха так обрадуется, что ты решил посетить нас. Всю неделю была не своя. Закроется в светелке со своей служанкой, о чем-то все шепчутся и смеются.

— Изменилось тут у вас, — уже с высокого крыльца сказал Савелий, окинув взором окрестности. Грустные нотки прозвучали в голосе, и Федор не мог не приметить их.

— Запустение, — тихо подтвердил он. — Урожай последние пять лет не родился. Сборы заели, да еще отцовские долги по судебным тяжбам остались мне в наследство.

— Может, помощь какая-нибудь нужна? Ты только скажи.

— Нет. — Федор заставил себя широко улыбнуться. — Ты не подумай, что на жалость твою я уповаю. Просто к разговору пришлось. Все у меня наладится. Урожай в этом году по все приметам и признакам должен быть хорошим. Отел новой породы коров к осени начнется, удойные они у меня. Пасеку опять же я увеличил. Ничего. Года через два я буду вспоминать об этом с легкой усмешкой.

— Дай-то Бог!

— Ну, ладно, чего это мы грусть-тоску наводим. Пошли в дом, обед уже стынет. А там и отдохнешь с дороги.

Савелий почувствовал голод, едва переступив порог. Аромат с кухни закружил голову. Из-за стола поднялась девушка и робко взглянула на него:

— Доброго вам здоровьица, Савелий Игнатьевич, — и поклонилась в пояс.

Сава стоял как верстовой столб. Он с трудом узнавал в красавице Настюху, младшую сестренку друга. Девушка выросла и расцвела. Одни глазищи чего стоят: голубые как небо, глубокие как омут.

— Да неужели это? — он вопросительно посмотрел на друга. Федор рассмеялся от души, такого эффекта он и не ожидал. Тем более от Савелия, который славился своими любовными похождениями, который повидал красавиц несчетное количество.

— Да, это Настюха, — кивнул он.

— Здравствуйте, Анастасия Ивановна, — Сава поклонился в ответ. — Мир вашему дому.

— Просим отобедать с нами. — Настя пригласила их за стол. — Не обессудьте, Савелий Игнатьевич, еда у нас простая, русская. До столицы далеко, а заморские угощения нам не по карману.

— Ох, и рассудительная вы стали, Анастасия Ивановна. И красавица, к тому же. — Ей в тон ответил Сава, чем вогнал девушку в краску. Яркий румянец залил ее милое личико.

 За обедом вспоминал прошлое. Пролетело без малого уже пять лет с тех пор, когда Савелий приезжал сюда погостить по большой просьбе друга студента. Настя тогда была еще двенадцатилетней девчонкой. Угловатой, плоской, тоненькой, как тростинка.

Они весело проводили время, играя в прятки в огромном саду, катаясь на лодке по Чистому озеру. Вспоминали, смущались, смеялись. Чай пить перешли в сад. Дворовые как раз варили варенье, и сад был полон головокружительных ароматов. Чай пили со свежими пенками.

— Хорошо! — восторженно сказал Сава, чувствуя, как на душе и впрямь сделалось хорошо и благодатно.

— Ты уж прости меня, Савелий, — сказал Федя, — но я не смогу составить тебе компанию в охоте.

— Что так? — удивился Сава, зная, как Федор с раннего детства был охоч до охоты.

— Сенокосная пора начинается. А луга мои далече, десять верст. Управляющего у меня нет, а мужики балуют. Ленятся. Вот и приходится доглядывать за ними, да подгонять постоянно.

— Понятно.

— С недельку там поживем, если, конечно, погода смилуется над нами. Да ты не переживай. Ваську к тебе  приставлю. Парнишка он смышленый и шустрый, все места в округе знает.

— И на том спасибо.

— А дома Настя тебя развлечет.

Настя вновь залилась румянцем, отчего сделалась еще краше. Федор же продолжил:

— Порассказывает тебе сказки, небылицы, до которых она очень охоча и знает их превеликое множество.

— Хорошо, Федя, ты не беспокойся. Я скучать не могу, даже в полном одиночестве.

Слуга доложил о готовности баньки.

Вечером Федор Иванович со своими крестьянами отправился на дальние луга.  И посему ужин протекал в молчании, лишь изредка то Анастасия, то Савелий говорили ничего не значащие фразы.  Девушка все еще стеснялась и смущалась, а столичный барин чувствовал необъяснимую скованность и растерянность. После ужина он принялся готовиться к завтрашней охоте: осматривал ружье, смазывал его, забивал патроны. Около него вертелся Васька.

— Что, Василий, хорошо ли ты знаешь окрестности?

— Хорошо, барин. Родился я тутося.

— На зорьке отправляемся, смотри, не проспи.

— Не извольте беспокоиться.  А куда мы пойдем?

— Наведаемся в Медвежий угол, а потом и на Чистое озеро.

Васька отпрянул от него и быстро перекрестился:

— На озеро не пойду.

— Что так? — не понял Савелий. Парнишка был не на шутку испуган, постоянно крестился.

— Чистое озеро уже два года как не чистое.

Сава даже отложил ружье и с любопытством посмотрел на отрока:

— Ну-ка, поведай, дружище, что это с Чистым озером стало?

— Русалка там, — шепотом произнес мальчонка.

Савелий понял, что толкового пояснения от него все равно не добиться и перевел взгляд на Настю, которая сидела на диване и занималась вышиванием. Почувствовав на себе взгляд, она подняла голову.

— Объясните, Анастасия Ивановна, что это у вас тут произошло. Я насчет Чистого озера.

— А! Два года назад там утонула девушка. Тело ее так и не нашли. Зато потом несколько раз видели русалку. Слышали ее песни, и как она резвится в озере.

— Чушь какая-то. Детские сказки. Славянские предания.

Настя, как показалось барину, даже чуточку обиделась:

— Мы люди темные, мы веруем.

Савелий пожурил себя за несдержанность. Мог бы и промолчать при столь впечатлительной натуре, коей являлась Анастасия. Решил больше к этой теме не возвращаться. Но не тут-то было. Васька все еще прибывал в испуге:

— Можно только через недельку на озеро наведаться. А ныне страшно.

— Это почему же?

— Русалкина неделя началась. Она сейчас силу набрала. Время ее.

Савелий только махнул в сердцах рукой и промолчал. Уходя спать, напомнил мальчишке:

— Смотри, не проспи,  — на что тот только учтиво поклонился.

 И ведь не проспал, оголец. Савелий осторожно вышел на крыльцо и тут же его увидел. Васька сидел на завалинке и грыз семечки.

— Доброго вам утречка, барин! — громко сказал он, вскакивая на ноги.

— Тихо ты, дурень, — цыкнул на него Сава. — Чего орать-то, перебудишь всех.

— Куда идем? — сразу на шепот перешел мальчишка.

— В следах звериных разбираешься?

— Обучен.

— Отлично. Тогда беги в Медвежий угол, узнай что там и как,  а я на озеро пойду.

— Ой, барин! — Васька опять начал усердно накладывать кресты. Но Сава отмахнулся от него, как от назойливой мухи и, широко шагая, отправился к озеру. Дорогу он запомнил хорошо, каждый день ведь бегали туда, то купаться, то кататься, то рыбу ловить.

Утро выдалось туманное, серое, как будто молоко разлили над землей. В двадцати шагах – предмета уж не различишь, контуры одни. И чем ближе Савелий подходил к озеру, тем больше в душе зарождалось непонятное сомнение и боязнь. Эдакий первобытный страх перед необъяснимым явлением. Он прислушивался к звукам леса и озера. То трава прошуршит, то листва зашелестит, то гладь воды шелохнется.

— Дурак ты, Сава, — шептал он сам себе, боясь при этом повысить голос, — деревенский сказ, а ты поддался.

Он вышел к озеру. Над поверхностью воды плыл густой плотный туман. Вовсю плескалась и резвилась рыба. Оно и понятно, два года местные жители сюда носа не кажут, вот и развелась.

— Красота! — выдохнул восторженно Савелий и сладко потянулся.

— Ух! — раздалось совсем рядом.

Савелий от неожиданности присел и обернулся. На большом валуне сидела … РУСАЛКА!

Нагая, зеленая, с распущенными волосами. Через мгновение она плюхнулась в воду и исчезла. Хвоста он, правда, не заметил, но и то, что увидел, его повергло в шок. На озере стало тихо-тихо, как на погосте. Сава перекрестился:

— Что это было? Этого не может быть. Не может, — шептал он себе, больше для успокоения, чувствуя, как ноги наливаются тяжестью. — Бред какой-то. Небылица.

Медленно, но он приходил в себя. Осмелился и подошел к валуну, где и отдыхала озерная дева. То, что он там увидел, окончательно разогнало остаток сомнений: на валуне лежала половина гребешка. Сава осторожно взял его в руки и разглядел. Гребень был сделан из незнакомого для него материала, с острыми зубчиками различной длины, с витиеватым орнаментом из листочков и цветов. Холодный и влажный. Тут вновь колыхнулась  озерная гладь. И Сава бросился наутек. Остановился он только в березовой роще, с трудом отдышался.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал он и побрел к Медвежьему углу. Мысли о произошедшем не покидали его. Он задумался так крепко, что даже не заметил Ваську и буквально налетел на него, сшибая с пенька, на котором тот дремал, греясь на ласковом солнышке. От неожиданности он вздрогнул и выругался так, что загнал парнишку в краску.

— Ловко вы, барин, — восхищенно сказал Вася.

— Я русалку видел, — ответил Сава и тут же пожалел об этом. Вася вскочил на ноги, отскочил на добрую сажень и стал неистово креститься:

— Чур, меня! Чур, меня!

Савелий снова лишь махнул рукой, сел на пенек и стал набивать трубку. Васька неспешно подошел и присел рядышком в траву.

— Барин, расскажи, — попросил он.

— Что?

— Какая она, русалка-то? Красивая?

— Красивая.

— Нагая?

— Мал еще, — слабо улыбнулся Сава.

— Манила за собой? Ну, в пучину звала?

— Нет, — отмахнулся барин. — Расскажи-ка лучше ты. Следы звериные видел?

— Ага, — и разговор у них перешел на зайцев.

Не успели они вернуться в усадьбу, как случай этот на озере стал всеобщей темой для пересудов.

— Ах, Васька-василек, — ругался про себя Савелий. — Растрезвонил уже. — В ожидании обеда он сидел в саду, наслаждаясь тишиной и покоем. Тут его и застала хозяйка:

— Здоровьица вам, Савелий Игнатьевич.

Сава вскочил со скамейки и поклонился:

— И вам не хворать, Анастасия Ивановна, — он не мог отвести взгляда от красивой девушки. — Вы сегодня прекрасно выглядите.

— Спасибо, — засмущалась она, — а я слышала, что с вами неприятная история приключилась на Чистом озере.

— Боюсь, что к вечеру об этом узнают даже в столице. Быстро у вас слухи расходятся, как блины на Масленицу. — Он пригласил ее жестом присесть на скамью. Настя присела, теребила в руках полевую ромашку.

— У нас тут редко что случается. Вот народ и рад языком почесать.

— Да глупости все это. Привиделось, наверное, после рассказов Васютки.

— А может и не привиделось?! — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Настя. — Вы не первый.

— Откуда взялась она в озере?

— Русалками становятся либо утопленники, либо дети некрещеные.

— И чем так страшны они?

Настя немного помолчала, наблюдая, как в небе вальяжно плывут облака.

— Защекотать могут до смерти или на дно утащить, в мужья взять.

Савелий опять хотел усмехнуться, но вовремя передумал, не стал обижать Настю.

На обед местные умельцы приготовили вкусное жаркое из зайчатины.

Проснулся Савелий от чувства, что на него кто-то пристально смотрит. Он открыл глаза. Было полнолуние, и холодный свет освещал комнату лучше, чем пара канделябров накануне. В комнате никого не было, он бросил взгляд в сторону окна и вздрогнул.

На него почти в упор смотрела… русалка! Длинные мокрые волосы с зеленою тиной, такое же зеленоватое лицо. Она что-то говорила, но разобрать было невозможно. Савелий непроизвольно вскрикнул, рефлекторно закрыл глаза. А когда осмелился открыть – в проеме никого не было. Лишь луна висела над лесом. Поспешно одевшись, он выскочил на улицу и обошел дом. Около злополучного окна Сава внимательно осмотрел траву. В увиденное просто было невозможно поверить: на примятой и влажной траве лежали клочья озерной тины. Савелий перекрестился и трижды прочитал «Отче наш».

 Утром, после бессонной ночи, он выглядел неважно.

— Плохо спали? — поинтересовалась добродушная хозяйка.

Держать в себе такое было архи сложно, сверх его сил. А поделиться больше было не с кем.

— Ко мне ночью русалка приходила, — тихо произнес он.

Настя заметно побледнела и поставила обратно чашку с чаем, громко звякнув по блюдцу.

— А не приснилась ли она вам?

— Нет. Я не спал. А вот сойти с ума могу запросто от этой бесовщины.

— Вы же не верите в это, — как-то несмело возразила Настя. При разговорах с Савелием она старалась как можно реже встречаться с ним взглядом.

— А вот теперь стал сомневаться. Очень крепко сомневаться. Хотя до сих пор не могу понять, как языческая мифология становится реальностью? — они немного помолчали, допивая уже остывший чай: — Подождите-ка, Федор говорил мне, что вы собираете старинные легенды, мифы, предания. Это правда?

— Да, — робко ответила Настя.

— Тогда вы должны многое знать про этих озерных ведьм. Ну, вот почему она пришла именно ко мне?

— Наверное, вы что-нибудь забрали у нее?! — предположила девушка.

Савелий опешил, про гребешок он ничего и никому не говорил.

— Что именно?

— Гребешок, например.

Сава налил холодный чай и залпом осушил чашку.

— Она сама просто оставила его на валуне, а я взял. Зачем-то.

— Зря вы это сделали, Савелий Игнатьевич, — покачала головой Анастасия, — Ох, зря!

— Да ничего страшного. Можно все исправить. Сейчас же пойду на озеро и положу гребень обратно.

— Нет, — как-то обречено покачала головой хозяйка.

— Громко попрошу прощенье.

— Вы взяли не просто гребень, — пояснила Настя. — Вы выбрали свою судьбу.

— То есть? — предчувствие неприятности холодною волною расплескалось в груди.

— Она приходила за вами.

— За мной?

— Есть такое предание: тот человек, кто возьмет у русалки гребень, тот станет ее супругом.

Савелия бросило в жар, испарина выступила на лице как при недомогании.

— Дикость какая-то, — прошептал он пересохшими губами, наливая себе рюмку настойки. – Что же теперь? Мне идти топиться, что ли?

— Не знаю.

— Как? — изумился барин. — А я надеялся на вас, Настя. — Назвал ее по-простому, без отчества. — Вы же так много об этом знаете. Неужели нет способа уберечь меня от этого кошмара?

— Хорошо, я поищу в сказаниях и легендах. Может, там и отыщется ответ.

— Буду вам весьма благодарен. До конца жизни.

Настроение у него испортилось окончательно, несколько раз ловил себя на мысли, что проклинает тот день, когда он решил посетить старого друга. Целый день он прогуливался по двору и саду, никак не мог успокоиться. В спальную, на ночь, он прихватил с собой заряженное ружье. Уснуть, скорее, просто забыться в тяжелом сне, ему удалось только под утро. Но и оно не принесло облегчение. Под окнами своей опочивальни он вновь обнаружил лужицу воды и клочья тины. В полной растерянности и отчаянье он пошел к Насте, которая сидела в саду и перебирала бумаги.

— Исполняю вашу просьбу, Савелий Игнатьевич. Вот, перечитываю сказания, которые я записывала со слов старых людей.

— И как?

— Пока ничего. Но вы не беспокойтесь, что-нибудь обязательно отыщется.

Сава только тяжело вздохнул, прислонился спиной к дереву и крепко задумался.

— А может мне уехать?

— Это не выход.

— Думаете?

— Знаю.

И опять тяжелый, полный отчаянья вздох. Он вытащил из кармана обломок гребня и бросил его на стол:

— И зачем я его только взял!?

— Ой! — вскрикнула Анастасия.

Сава перевел взгляд на хозяйку. Девушка смотрела на гребень широко открытыми глазами.

— Что?

— У вас только половина гребня?

— Да.

Настя вздохнула, и Сава понял, что она что-то знает. Не спрашивая позволения, он плюхнулся рядом на скамью:

— А это что-то меняет?

— Да, — тихо ответила Анастасия, не поднимая глаз.

— Что? — нетерпение бурлило в нем.

— Это значит, что вы можете либо стать подводным супругом самой русалки, либо жениться на той, у кого вторая половинка этого гребня, — пояснила девушка и добавила после минутной паузы: — Так гласит предание.

— Где же мне искать вторую половину? — широко развел руками Сава. — Мир так огромен. На это может уйти вся жизнь.

Настя взяла со стола серебряный колокольчик и позвонила. Нежный звон разлился по округе, через пару минут прибежала молоденькая крестьянка, Настина служанка.

— Танька, принеси мне шкатулку с украшениями, — распорядилась Настя.

— Слушаюсь, — девчонка бросилась выполнять приказ хозяйки, только босые пятки засверкали.

Шкатулка была небольшой, но вместительной. Настя вытаскивала бусы, кольца, сережки, браслеты, пока с самого дна не вытащила вторую половинку гребня.

— Вот, — она положила его рядом с гребнем русалки.

Савелий изумился, сложил обе половинки вместе: сомнений и быть не могло, это был когда-то один гребешок.

— Откуда?

— Он всегда был у меня, — Настя пожала худенькими плечиками. — Я даже и не знаю, откуда.

Смысл ранее сказанного полностью дошел до его сознания:

— Это значит, что я должен жениться на вас? — воскликнул Савелий.

Настя робко взглянула на него:

— Или на русалке. — В ее глазах «заплясали чертенята».

— Вот это да! — у Савы просто не хватало слов. Они молчали, и довольно долго. Первым заговорил столичный гость:

— Ну, а вы, Анастасия Ивановна, что на это скажете?

— На что? — не поняла девушка.

— На мое предложение.

Девушка залилась краской:

— Вы мне делаете предложение?

— Да. — Громко сказал Сава, вскочил, но тут же встал перед ней на одно колено. — Анастасия Ивановна, я предлагаю вам свою руку и сердце.

Им помешал дождь, который хлынул из распахнутых небес.

 А вечером и Федор прискакал с дальних лугов. Ворчал на погоду и ругал нерасторопных мужиков.

— Федор Иванович, — прервал его друг серьезным тоном. — Я прошу вашего благословения.

— То есть? — Федя не сразу вник в смену темы разговора.

— Я сегодня имел счастье сделать предложение Анастасии Ивановне. И теперь мы в ожидании вашего благословения.

Удивлению Федора не было предела. Истинную причину столь поспешного предложения от него все же скрыли.

Свадьбу решили сыграть осенью, после Покрова. С этим и отбыл Савелий в столицу.

 

Через месяц он получил письмо.

«Многоуважаемый Савелий Игнатьевич.

Я приношу вам тысячу извинений и освобождаю вас от вашего предложения

руки и сердца. Мне так стыдно пред вами во всем признаться, но Федор Иванович настаивает и грозит наказать меня. Да и совесть меня совсем замучила, изъедает изнутри. Вся история с русалкой и ее гребешком – просто история. Это я выдумала ее в тот день, когда узнала о вашем скором приезде. И в этом мне помогала моя служанка Татьяна. Она – и есть та самая русалка, которую вы встретили на озере. Натерлась травой мыльницей, распустила волосы, а в тумане и не разглядишь, что хвоста-то и нет вовсе. И по ночам к вам в светелку заглядывала тоже Танька.

Простите меня великодушно и постарайтесь все забыть как самый страшный сон.

Почему я это сделала? – спросите вы. А я не стану жеманиться и молчать.

Хотя и очень стыдно. Я люблю вас, Савелий Игнатьевич. С тех самых пор

когда впервые увидела вас. Но тогда вы не обращали на меня никакого внимания Только постоянно дергали за косички и звали «Настюхой». Вы бы и сейчас, пять лет спустя, не воспринимали бы меня всерьез. Вот я и придумала всю эту историю с русалкой.  Еще раз прощу вашего прощения.

С почтением Анастасия».

 

Савелий несколько раз перечитывал аккуратным детским почерком написанное письмо. Улыбался и качал головой:

— Ну, Настюха! Ну, озорница! Никита! — громко воскликнул он. — Готов вещи. Уезжаю я.

— Далеко ли, барин? — спросил слуга, заглядывая в кабинет.

— К невесте еду. В Сибирь. — И прижал письмо к груди. — Хоть весь мир обойди, но более не встретишь такую. Диво дивное, и чудо чудное! Настенька моя.

Марк Аракчеев находился в подавленном состоянии. Ничто не радовало его. Даже простые мелочи, которые при ином раскладе принесли бы массу положительных эмоций, теперь же вызывали обратную реакцию. Раздражительность и неудовлетворенность. Удачное выступление любимой хоккейной команды, богатый улов с побитым личным рекордом, успешная сдача сессии дочери Анфисы – ничего не могло изменить его настроения. Как было оно ниже плинтуса – так там и оставалось. И причина всему была лишь одна: вот уже полгода Марк, хороший специалист инженерного дела, оставался безработным. Все попытки и поиски найти приличную работу с достойной оплатой оставались тщетными. Попадались, конечно, различные варианты, которые, однако, Марк даже и не рассматривал. Грузчики, водители, все специальности строительной отрасли. Ну, не мог он из-за склада характера переступить через себя, нарушить принципы. Не мог – и все тут! Хоть тресни. Первые месяцы непланированного отпуска он и в собственной квартире находил себе занятия, до которых ранее просто не доходили руки. Переложил плитку в санузле, застеклил балкон, навел порядок в большой личной библиотеке, составив при этом каталог. Но дела закончились, как, впрочем, и сбережения, которые он откладывал на покупку резиновой лодки. Новая работа не наклевывалась, и настроение таяло, как снег дружною весною. Марк все чаще ловил грустные взгляды супруги. И хотя Роза вслух ничего не произносила и даже тяжко не вздыхала в его присутствии, он все прекрасно понимал, как много упреков накопилось у нее. На хрупкие женские плечи взвалилась непомерная финансовая ноша: и коммунальные услуги, и пропитание, и затраты на институт. Хотелось и варенье наварить, и соленья накатать. У русской женщины крепко сидит в крови правило, что «идти в зиму» без продовольственных припасов – очень боязно.

 Молчит. А вот некоторые поступки, слова и жесты, может даже и непроизвольно, выдают-таки истинные чувства и переживания. Закончился лак для ногтей – ну и ладно, обойдусь. Достала вязание, которое давным-давно лежало забытым на антресоли и принялась вязать шерстяные носки. Зима на носу. Раньше обходились покупными. Вроде, мелочи, а так бросалось в глаза и било по самолюбию. И молчаливое смирение лишь больше раздражало и угнетало. Обстановка в доме накалялась с каждым новым прожитым днем. Даже кот Василий чувствовал это, старался как можно реже попадаться хозяевам на глаза, предпочитая тихо и мирно дремать на подоконнике за горшком с алоэ. Предгрозовое состояние, готовое взорваться при малейшей искорке. И вскоре это и произошло.

 Роза хлопотала на кухне, когда ее уединение нарушил супруг. Он зашел, заполняя габаритами маленькое пространство кухни, громко плюхнулся на табурет. Роза только на мгновение оторвалась от процесса чистки картофеля, чтобы глянуть на него. Марк был не в лучшем душевном состоянии. Он положил на краешек стола пожелтевший листок, когда-то вырванный из обычной школьной тетради:

— Что это?

Роза посмотрела на лист и заметно побледнела:

— Где ты это взял?

— Я первым задал вопрос.

— Зачем ты лазал в моем фотоальбоме? — тихо, но настойчиво спросила Роза.

— Моем? — Марк чувствовал, как волна неуправляемого гнева накрывает его. — А я думал, что в нашем доме все общее.

— Это мой альбом! — четко, подчеркивая каждое слово, произнесла Роза. — Он был еще задолго до нашего знакомства.

— Это и понятно, — усмехнулся Марк. — Так что это?

— Сонет.  — Роза поняла, что сейчас мужа все равно не переспоришь и не переубедишь. Пока он сам «не выпустит все пары» и не успокоится, помощь со стороны будет неэффективной и напрасной.

— Что?

— Стихотворение такое, — Роза вернулась к плите.

— Я знаю, что такое сонет. Может, даже и лучше тебя разбираюсь в стихосложении. —   Обойтись без язвительных замечаний он все-таки не смог. — Я спрашиваю: что это такое?

Роза молчала, хотя прекрасно понимала, что только усугубляет взрывоопасное положение.

— Кому посвящено столь дилетантское творение? И почему ты так бережно хранишь его столько лет? — вопросы требовали незамедлительного ответа, иначе скандала было просто не избежать. А Роза была такой уставшей и опустошенной, что сил бы даже на маломальскую истерику не хватило бы. Да и не любила она эти камаринские страдания и мелодрамные разборки. Хотелось ответить лаконично исчерпывающе, но нахлынули вдруг воспоминания, от которых она утратила чувство самосохранения и здравомыслия.

— Это Валя.

— Какая еще Валя? — муж продолжал настойчиво допрашивать свою вторую половинку.

— Это парень.

— Парень? Валя? — усмехнулся он, скатываясь опять на мелочность. — Ненавижу мужиков с женскими именами, от них так и разит голубизной.

— Он не сам себе выбирал имя. — Роза сделала попытку защитить Валентина.

— И кому он посвятит столь чудный сонет? — Марк сегодня, видимо, был и не намерен отступать.

— Мне.

— Тебе? — хотя и не был он удивлен, но сыграл изумление просто театрально, шедеврально, чем и вывел жену из равновесия. Она резко обернулась и гневно посмотрела на мужа:

— Да, мне. Валя посвятил стихотворение мне! А что тебя так удивляет? Разве я не достойна того, чтобы мне посвящали прекрасные стихотворения?

— Ну, на счет эпитета «прекрасное» я бы поспорил и даже уверен, что в этом пари одержал бы убедительную победу, да только времени на разбор полетов жалко. Меня интересует совсем иное: кто этот загадочный Валентин, доморощенный рифмоплет, и почему я о нем прежде ничего не слышал?

Роза пожала плечами:

— Это прошлое. Зачем ворошить его?

— Мы многое знаем о прошлом друг друга. Но ты ни разу, даже вскользь не упоминала Валентина.

— Это не просто прошлое, это архаическая древность.

— Динозавр?

— Почти, — она отвернулась к плите.

— Тогда зачем хранить сонет? — он потряс в воздухе пожелтевшим листком.

— Память.

— О нем?

Роза опять быстро обернулась, гнева и злости в ее глазах прибавилось втрое.

— Память о моей юности. О тех временах, когда я была молодой и красивой. Когда мне посвящали стихи и в мою честь совершали безумные поступки! — выпалила она на одном дыхании.

— А! — протянул Марк, понимая, что перегнул-таки палку со своими расспросами. Но и остановиться уже было сверх его сил. — У вас что-то было?

— У нас было все! — резко, срываясь на фальцет, ответила она. И не сводила с мужа гневного взгляда, хотя лук на сковороде начал подгорать. Марк не выдержал столь тяжелого взгляда и поднялся с табурета:

— Хорошо, хорошо, успокойся. Я просто хотел удовлетворить свое праздное любопытство.

— Больное любопытство, — ответила Роза и вернулась к приготовлению ужина.

— И все же один вопрос продолжает зудеть в голове: а почему сонет остался не дописанным, к чему это многоточие в конце? Так и тянет от него надеждой на будущее.

— Уйди, — тихо попросила Роза, понимая, что душевные силы на исходе. Она боялась расплакаться перед ним, чего так не хотелось.

Марк тихо прикрыл за собой створку двери. Но за семейным ужином он опять поднял эту щекотливую тему, ограничившись, правда, всего одним вопросом:

— А у тебя есть фотография этого…, как его там, Валентина?

— Фотографии его у меня нет. — Роза ответила так, словно поставила жирную точку. Марк, прихватив с собой тарелку, отправился ужинать в комнату, перед любимым телевизором, по которому начинался футбольный матч. За столом остались Роза и Анфиса. Между ними были отличные и доверительные отношения. Их миновала проблема взаимоотношений поколений.

— А почему у тебя нет его фотки? — осторожно поинтересовалась дочь.

Роза только вопросительно посмотрела на нее, и девочка поспешила пояснить:

— Извини, но ваш разговор с отцом был на повышенных тонах, что я невольно стала его свидетелем.

— Понятно, — лишь кивнула Роза, мысленно переносясь в дни давно ушедшей юности. Тень легкой грусти легла на лицо. — Он очень сильно любил меня.

— А ты?

— Увы! Сердцу не прикажешь. Я просто предложила ему остаться друзьями. И Валя согласился. У нас в деревне все считали, что между нами любовь. А мы просто много времени проводили вместе, в разговорах обо всем и ни о чем. Да, хорошее то было время.

— И он больше никогда не переступал черту, которую ты начертала?

— Никогда. Отца я обманула. А Валя меня любил. Я видела ее в его больших глазах, оно плескалось на поверхности. Даже иногда и слова проскальзывали. Он был всегда на грани, но…, так там и оставалось.

— Он писал тебе стихи?

— Да.

— Здорово! — в глазах восемнадцатилетней девушки вспыхнуло восхищение и зависть. – Романтично, как в кино. А потом? — Анфиса разлила чай по чашкам.

— А что потом? Потом я уехала учиться в город, он тоже, но в соседний. И мы уже не встречались.

— Совсем? — дрогнула рука, и на скатерть пролилась чайная лужица.

— Совсем.

— Но разве такое может быть? Как можно не встретиться, живя в одной деревне? Вы что, и на каникулы, что ли, не приезжали?

— У меня появился парень в городе, и было бы неприлично встречаться с Валей. Нас ведь тогда считали женихом и невестой. Да и он сам очень редко наведывался в родные пенаты, все свободное время мотался по экспедициям. Геолог он.

— А письма?

— Он никогда не писал.

Письма тебе я не стану писать,

Чувство свое нелегко удержать.

— Ну, а сейчас?

— Что сейчас? — Роза даже немного встревожилась, словно дочка призывала нарушить одну из заповедей Господни.

— Где он сейчас? Что с ним? Ты что-нибудь знаешь?

— Последний раз я была в деревне, кажется, семь лет назад. Там я пересеклась с одноклассницей, которая мне поведала, что Валя сейчас работает егерем. Не женат. Живет в лесу, на кордоне, в полной изоляции. В деревне появляется редко. И никто не знает подробностей о его жизни. Впрочем, как был он загадочной личностью, так и остался. —   Роза вздохнула и встала из-за стола. — Ну ладно, хватить бередить старые раны. Что было – то было, травой поросло.

 

 А вот Марк так не думал. Под видом рыбалки с ночевкой, он отправился на малую родину супруги. В деревне этой он был счетное количество раз, да и то коротко временными набегами, народа совсем не знал. А люди в глубинках оставались чистыми, добрыми, не испорченными благами цивилизации. Его и приютили, и накормили, и подробно объяснили, как пройти на заимку, где в лесной избушке и жил такой загадочный егерь Валентин. Марк хоть и понимал всю абсурдность своей затеи, но одно единственное желание глушило все попытки разума воспротивиться по-детски наивному поступку. Ему просто было необходимо одним глазом взглянуть на Валентина. Посмотреть и понять. Все понять.

 Егерь был в это время дома. Сидел на низком крылечке и чистил ружье-двустволку. Это был мужчина среднего роста, коренастый, сбитый. В нем чувствовалась недюжинная богатырская сила.

— Здравствуй. – Марк подошел к крыльцу.

— И тебе доброго здоровьица. — Егерь отложил ружье и внимательно рассмотрел незваного гостя. — Проходи в дом, а не то гнус совсем заест.

И был прав, химическая защита плохо спасала от тучи комаров. В доме было чисто и даже где-то уютно. Хотя отсутствие женских рук сразу же бросалось в глаза.

— Чай, кофе? — поинтересовался хозяин.

— Разговор у меня, — ответил Марк и поставил на стол бутылку водки.

— Разговор? — Валентин усмехнулся в усы. — Тогда лучше моего самогона на кедровых орешках. И не отравишься, и похмелья не будет.

Он достаточно оперативно накрыл на стол: грибочки, рыба, сало. Без тоста выпили по первой. Самогон хоть и был очень крепким, но пился легко, да и запах присутствовал весьма тонкий, почти не заметный.

— Я – Марк Аракчеев, законный муж Розы, — одним предложением решил ошарашить егеря.

— Я знаю, — на что тот так просто ответил.

Такая новость и то спокойствие, с каким это было преподнесено, изумили Марка до глубины души. Рука застыла в воздухе, и сметана капельками стекала с грибочка, падала на стол.

— Знаешь? Откуда?

— Знаю, и всё. — Отмахнулся Валя, разливая по второй. — Ты не изменился. — И не стал мучить гостя, пояснил. — Я просто наблюдал за вашим бракосочетанием. Со стороны. Вот и запомнил тебя.

— Зачем?

— Хотелось просто посмотреть, кому же достается такое сокровище, как Розочка. Давай выпьем за нее. — Стаканы с обжигающей жидкостью соприкоснулись боками. Марк, не привыкший к столь крепким напиткам, и в состоянии, приближенным к стрессу, начал заметно и быстро пьянеть. Его потянуло на откровенные разговоры, и он поведал егерю о своей незавидной жизни. Особенно о статусе безработного, от которого и прорастает раздражительность, злость, неудовлетворенность.

— А знаешь главную причину, по которой я к тебе приехал? Не знаешь.

— Говори.

— Это сомнение просто мучило меня, сжигало изнутри. Хотел убедиться, что Анфиса – не твоя дочь, а моя.

Валентин как-то по-иному взглянул на гостя. Казалось, что самогон не берет его, и он оставался абсолютно трезвым и свежим.

— Дурень ты, Марк. — Сказал он, и тень легла на его лицо. — Обидно за Розу. Если ты сомневаешься в ней хотя бы на мизерную капельку, значит, ты ее не любишь, не уважаешь.

— Ты так думаешь? — в его пьяных глазах пробуждалась надежда.

— Уверен. А ты, оказывается, плохо знаешь свою жену. Роза у тебя святая. И если бы она не была такой верной и преданной, то я бы уже давным-давно ее увел у тебя. — Валентин как-то обреченно махнул рукой, понимая, что оппонент совсем опьянел и не улавливал нюансы текущего разговора. Он уложил его спать.

 А проснулся Марк в нормальном состоянии, о вчерашней попойке напоминал лишь запах перегара. Валентин уже приготовил легкий завтрак и заварил чай на травах, после которого в голове окончательно просветлело.

— Вот адрес и телефон, — егерь положил перед ним лист бумаги. — Тебя возьмут на работу. Начальником, как ты и желаешь. Но на твоем месте я бы наплевал на все принципы и пошел работать куда угодно и кем угодно, лишь бы обеспечить семью всем необходимым. Грош цена принципам, если от них страдают самые близкие тебе люди. Ради этого и предназначена жизнь.

— Спасибо. — Марк поморщился, почувствовал себя неуютно в присутствии Валентина, от которого веяло жизненной силой, уверенностью, стабильностью. Адрес все же взял.

Распрощались они на крылечке.

— Да, — Марк уже сделал пару шагов, но остановился и обернулся. — А почему ты не дописал сонет?

— Потому как будет продолжение.

Марк прищурил глазки, напрягся и все понял:

— Когда?

— В другой жизни, — ответил Валентин и зашел в дом.

           Тайга закончилась как-то внезапно. Еще два метра назад она нависала, пугая и восхищая одновременно, и раз: перед взором открывается довольно большая поляна. Добротная изба, дворовые постройки, небольшой огород и колодец. А потом опять лес, но уже не столь густой и девственный, а наоборот — обихоженный и почти окультуренный, и дорога в два километра до ближайшего населенного пункта. Егор вышел на поляну и осмотрелся. Глаз у него был наметанным, годы работы егерем развили этот талант почти до совершенства.

— У меня гости, — произнес он вслух. Одиночество, а скорее всего, полное затворничество, в коим существовал Егор, заставляли его часто говорить вслух. Прочитал как-то, что от продолжительного молчания голосовые связки могут атрофироваться. Верная собака тут же отреагировала на слово «гость», приняла охотничью стойку. Егор присел на корточки и потрепал ее по загривку:

— Спокойно, Веста, это свои. Наверное, в деревне случилось что-то. — И невольная гримаса исказила его лицо. Без малого трое суток он бродил по тайге и чувствовал сейчас огромную усталость. Хотелось одного: попариться в баньке и поспать часов десять. Даже о горячей пище мысли не возникали, хотя от сухого пайка был полный дискомфорт в организме. Но, увы, он не ошибся: в доме хозяйничал Ванька, десятилетний сорвиголова. Он часто бывал у егеря на заимке и не чувствовал себя тут гостем, ну, по крайней мере, нежелательным гостем точно.

— Привет, — Егор подошел по привычке бесшумно, о чем тут же пожалел. Ваня вздрогнул и выронил заварочный чайник. Осколки стекла, заварка и кипяток брызнули во все стороны.

— Ой! Ну и напугали вы меня, дядя Егор.

— Прости, старик. Устал я. — Он сел на табурет, прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Ванька тут же заметался по комнате, убирал осколки, протирал пол, поставил кипятить воду. Молчать Ванька по натуре своей совсем не мог. Вот и сейчас он говорил и говорил, перескакивая с одной темы на другую, терял нить сказанного и опять начинал с начала. При этом обильно комментировал, приправлял своими наивными мнениями и рассуждениями, выдавал потоки последних новостей из деревни, по всей стране, да и мировые прихватывал.

— Стоп! — приказал Егор и открыл глаза. — От такого информационного трафика даже самый лучший компьютер может зависнуть, не говоря уж про человеческий мозг.

— Это еще не все.

— Мне и этого достаточно. И сомалийские пираты, и лов на дальнем озере, и о запое деда Михея, и о конкурсе Евровидения. Все смешалось. — Он встал, заварил чай прямо в кружках. — Лучше расскажи о самом главном, — посоветовал он растерявшемуся и потому замолчавшему пацану. — Ну, не зря же ты пришел ко мне, да еще и на ночь глядя.

— Точно! — Ванька хлопнул себя по лбу. Не пожалел силы, и потому звук получился смачным и звонким. Сморщился, чем заставил егеря улыбнуться. — Девочка пропала, в тайге.

Сонливость и смертельную усталость как ветром сдуло:

— Чего же ты молчал? — вскрикнул Егор.

— Я…, — начал было оправдываться Ваня.

— Говори: кто, когда и где? Коротко и ясно!

Мальчишка хлопал глазенками и никак не мог сосредоточиться. Егор помог ему:

— Кто?

— Ириска. Дочь тети Алены.

Под ложечкой неприятно засосало, тревога брызнула в каждую клеточку тела. Стало невыносимо жарко, капельки пота потекли по спине.

— Когда?

— Часа два назад.

— Где?

— Около Воробьиной запруды. Купались мы там.

Егор бросил взгляд на карту местности, которая занимала на стене большую ее часть. Прикинул, задумался и стал в спешке собирать рюкзак:

— Иди домой, — обратился он Ване, к которому передалась тревога егеря, и он присмирел. — До темна успеешь. Не заблудишься?

— Нет, — обиделся пацан.

— Поиски начали?

— Идут. Милиция приехала, наши все вышли, а Кузьмич к тебе вот меня послал.

— Это правильно. Только не Кузьмич, а Иван Кузьмич. Начальство все же. Уважать надо. — Егор пытался успокоиться. В таких ситуациях следует иметь холодную голову и ясный ум. Да вот только сердечко билось не по-нормальному, и потому кровь в жилах закипала. — Скажи Кузьмичу, что я вышел. И тете Алене передай, что дочку я ее обязательно найду.

Сам того не заметил, что акцентировал слово «ее», а Ванька по причине возраста этого даже и не заметил. Тоже поспешил в деревню, пока не рухнула с небес непроглядная сибирская ночь.

 Веста недоуменно посмотрела на хозяина, который вновь засобирался в тайгу. Ни отдыха тебе, ни сна, ни покоя. Она вздыхала и ворчала, чем заставила хозяина натянуто улыбнуться.

— Я тоже устал, девочка. Но что делать? Долг превыше всего. Нет ничего дороже на свете человеческой жизни. А жизнь семилетнего ребенка – вообще бесценна. Вперед!

 

Когда говорят «деревня спит» – ничего удивительного и странного в этом нет. Спят люди, скотина, домашние питомцы. Про город такое утверждать можно только с массой оговорок: ночная жизнь мегаполиса продолжается, хотя и не столь масштабно. А сказать такое про тайгу – великое заблуждение. Тайга не спит. Никогда. Только в ночное время суток течение жизни становится более неприметным, более тихим, осторожным и даже опасным. Потому и страх крепче. Даже у профессионалов. Но сейчас Егор не чувствовал этого первобытного страха, передаваемого из поколения в поколения на генетическом уровне. Он просто шел вперед. Быстро шел, стараясь до наступления полной темноты преодолеть как можно больше километров.

 

 А мысли были совсем о другом. Он погрузился в прошлое.

Алена была его первая и, как показали прожитые годы, последняя любовь. Она никогда не отличалась броской красотой, чтобы при встрече перехватывало дыхание и учащался ритм сердца. Не хотелось остановиться и бросить взгляд ей в след. У нее была иная красота. Внутренняя, сокровенная, скрытая, словно оберегающая ее от похотливых глаз и сальных слов. Но те, кто близко общался с ней, влюблялись сразу и надолго. Обаяние и шарм не могли не вызывать восхищение и зависть. С ней было легко и приятно. А вот он, Егор, в ее присутствии терялся, краснел, потел и чувствовал трясение поджилок во всем организме. И это был тот самый Егор, который с ранних лет ходил в тайгу как на прогулку по городскому парку. Тот самый Егор, который на спор провел на старом заброшенном кладбище старообрядцев целую ночь, хотя по местным преданиям так бродят души неприкаянных. Тот самый Егор, который легко переплывал широкую речку, не боясь ни течений, ни воронок. Да, тот самый. Но он терялся и краснел. Ловил только с жадностью каждое слово, каждый жест и каждый взгляд. А потом долго корил себя и внушал, что девушка не для него. Он – необтесанный деревенщина, а она…. Единственная в деревне слушает классическую музыку, так много читает и знает, и легко говорит на немецком языке.

 Потом закончила она школу, поступила в институт. Визиты в родную деревню стали редкими и короткими. И только в летние каникулы она по два месяца жила в родных пенатах. И однажды, вот в такой летний денек, они случайно встретились у Воробьиной запруды. И неожиданная, непрогнозируемая гроза застала их далеко от деревни. В одно мгновение они промокли до последней нитки и замерзли. Вот тут-то Егор и показал себя во всей красе. Навыки, переданные отцом, охотником-профессионалом, пришлись кстати. Он быстро развел жаркий костер. Они грелись и сушили одежду. Смеялись, подшучивая друг над другом. Она пришла как-то неожиданно. Нахлынула. Словно незаметный порыв ветерка. Она – это безумная и, даже где-то животная, страсть.

 

 Месяц любви, дикой и неудержимой, пролетел слишком быстро и почти незаметно. Они бурно расстались. Егор еще тогда не понимал, почему Алена при расставании так часто повторяла «прости». Вроде и не было причины просить прощения. Но так казалось, только казалось. Когда до деревни дошли новости – он все и понял. Алена в городе вышла замуж. По любви ли, по расчету – никто не знал. Одни догадки и версии. Вышла за сына очень богатого и влиятельного политика местного разлива. Сразу и квартира, и машина, и работа в престижной нефтяной компании. Жизнь началась с полной чаши. Егор, как только узнал об этом, так сразу же и запил. Ну, есть у русского мужика такая вот черта: при неприятностях не бороться с ними, а заливать горячительными напитками. Только «лечение» это – абсурдное и бессмысленное. Боль не уходит, наоборот становясь ярче и ощутимее. Когда он это понял, то бросил лечиться. Выпросил у начальства удаленный участок, где и стал работать егерем. В деревню наведывался крайне редко, и то по большой необходимости. Раз в месяц приезжал в магазин, отоваривался продуктами. Время шло. Боль стала потихоньку угасать, притупляться. Может, потому как больше с Аленой он и не встречался. Ничего не слышал, ничего не знал.

 Вот и сейчас он только первый раз услышал, что у нее есть дочка семи лет, Ирина. Как же быстро пролетело, без малого, восемь лет жизни!

 

 Он несколько раз споткнулся, что заставило его вернуться в реальность и осознать, что уже наступила глубокая ночь. Идти в такой кромешной тьме было бесполезно, с перспективой заблудиться и кружиться на одном месте, растрачивая впустую силы и нервы. Фонарь, будь-то даже самый мощный, мало чем мог помочь. Веста тоже поскуливала, требуя передышки.

— Привал! — Егор прислонился спиной к дереву и съехал на корточки. Усталость вернулась в трехкратном объеме. Но он все же заставил себя развести небольшой костер, разогреть тушенку, вскипятить чай. А спасительный сон так и не шел. Все мысли были только об одном: заблудившего в тайге семилетнего ребенка накрыла ночь. И от этой мысли его бросало в дрожь. Даже местные мальчишки, рожденные и проживающие в непосредственной близости от тайги, чувствуют дикий страх перед ней. А что уж говорить о городских? Взрослый, крепкий, со стальными нервами мужик и тот ощущает себя лишь маленькой частичкой перед чем-то огромным и таинственным.

 

 Мучительно долго наступал рассвет. Словно не торопился одарить светом и надеждой тех, кто в этом так сильно нуждался. Но едва он забрезжил, Егор легко вскочил на ноги и снова отправился на поиски. Он не бродил хаотично и наобум. Что-то подсказывало ему, где искать потерявшегося ребенка. Он и сам в детстве попал в подобную передрягу. Тоже ушел с запруды в тайгу, один-одинешенек. И прекрасно помнил то место, куда завело его любопытство. И сейчас шестое чувство заставляло его идти в нужном направлении.

Интуиция его не подвела. Веста первой почувствовала человека и жалобно взвизгнула. Егор остановился и замер. Проявился еще его один талант: из всего разнообразия звуков, издаваемых таежной жизнью, он уловил лишь тот, который так жаждал услышать. Всхлипы маленького перепуганного до смерти ребенка. Определив направление, он бросился, сломя голову, ломая ветки, царапаясь и спотыкаясь. Девочка сидела около канавки и плакала. Тихо так плакала, тихо, но увидев приближающего человека с собакой, расплакалась в голос.

— Ну, ну, девочка, — Егор плюхнулся рядом и приобнял испуганного ребенка. — Все хорошо, теперь все будет хорошо.

— А где мама?

— Она нас ждет дома, в деревне. У тебя все хорошо? Ничего не болит?

— Ножка болит, — девочка кивнула на левую ногу, пониже колена. Она опухла и посинела.

«Перелом» — испугался Егор и осторожно осмотрел ногу.

— Перелом, — подтвердил он вслух.

Незнакомое слово испугало Иру, и она опять принялась плакать. Егор поспешил успокоить ее:

— Не плачь, не надо, все будет хорошо.

— Ничего страшного? Я не умру?

— Нет, — ответил Егор, с трудом скрывая улыбку. — Сейчас я тебе наложу шину. Будет чуточку больно, но ты потерпи. Так надо. Девочка ты умная. Ой! Да ты, наверное, кушать хочешь?

— Хочу.

— Сейчас. — Он развязал рюкзак. — Съешь пока яблоко, а я разведу костер и разогрею мясо с гречкой.

Пока он кормил девочку, накладывал шину, время неумолимо двигалось вперед. Солнце приближалось к зениту. «Придется всю дорогу нести на руках. Ноша, конечно, не тяжелая, да только дорога дальняя, — размышлял егерь. — И Алена там вся на нервах. Представить сложно, что сейчас творится на сердце матери».

— Веста! — подозвал он собаку. — Деревня! Кузьмич! Иди! Понимаешь, Кузьмич! Давай, моя девочка, не подведи.

Собака бросилась через кусты.

— Умная собачка.

— Ага. К нам выйдут навстречу, и ты раньше увидишь маму.

— А бабушку?

— И бабушку тоже.

— Спасибо.

— А зачем ты одна в лес пошла?

— Интересно же! — просто ответила Ира, пожимая при этом острыми плечиками и разводя в сторону ручки.

Непонятное чувство кольнуло внутри. Егор вдруг вспомнил свою покойную мать. Ее любимый жест. Он внимательно всмотрелся в девочку, попутно убирая из ее косичек сосновые иголки. Разрез серых глаз, раслет бровей, полноватая нижняя губа. «Нет!» — он заставил себя отвернуться и переключить мысли, которые грозились перерасти в идею-фикс.

— Пойдем?

— А как?

— Я понесу тебя на руках. Осторожно понесу, ты не бойся.

 

Рюкзак и ружье Егор решил оставить. В дальней дороге даже простая штопальная иголка имеет значительный вес. Сотворил схрон, поднял с большой осторожностью девочку и отправился к деревне. Он преодолел половину пути, когда увидел сначала Весту, а вскорости и толпу деревенских жителей. Вгляделся, Алены среди них не было.

— Бабуля! — радостно вскрикнула на руках девочка.

— Ириска! — тетя Валя бросилась к ним навстречу.

Только передав ребенка из рук в руки, Егор почувствовал смертельную усталость. Он буквально валился с ног. Прислонился спиной к сосне и прикрыл глаза. Что-то мягкое и пушистое прикоснулось к его руке.

— Молодец, Веста. Молодец, девочка, — не открывая глаз, он погладил по загривку свою верную собаку.

— Как ты? — рядом присел Кузьмич.

— Хорошо. Устал немного.

— Пошли с нами, в деревню. Там за нами подводы вышли. Тебе отдохнуть надо, поесть, поспать. Поехали.

Первым желанием егеря было кивнуть в знак согласия. Уж больно сильно он устал, боялся, что и шагу сделать не сможет. Но…, Алена. Она же бросится благодарить его, смотреть в глаза, прикасаться руками. И, возможно, в этом порыве может и на шею кинуться, и в щеку поцеловать. Нет, такого ему не пережить.

— Нет, спасибо, Кузьмич. К себе пойду. Тут схрон у меня, тушенка, чай. Не в первый раз.

— Ну, ну, — похлопал его по плечу Кузьмич. — Как знаешь. Спасибо. За девочку тебе спасибо.

— О чем ты! — покачал головой Егор.

— Аленка-то в шоке лежит, на уколах. Муж из города прикатил, всех на уши поставил.

— Знамо дело.

— Да, удивляться не чему.

— Иди. Зовут уж тебя.

— Пойду. — Кузьмич поднялся. — Будешь в деревне, заходи. Выпьем с тобой по рюмашке. Поговорим по душам. Одичаешь ведь, Егорка, совсем.

— Не дождетесь. – У него хватило сил усмехнуться.

 

 Дорога домой заняла гораздо больше времени. И переходы были короче, и привалы многочасовыми. И все равно он вернулся полностью разбитым, уставшим и опустошенным. Даже сил не осталось истопить баньку. Накормил до отвала собаку, а сам завалился спать и проспал целые сутки. Проснувшись, опять накормил Весту и только потом принялся за себя. Истопил баньку, приготовил обильный и сытный обед. Уже домывал последнюю ложку, когда услышал во дворе сначала лай, а потом и радостное повизгивание Весты.

— Опять Ванька, — усмехнулся Егор и вышел на крыльцо.

— Привет, дядя Егор, — мальчишка возился с собакой.

— Привет. — Егерь присел на ступеньки. — Как дела в деревне?

— Все спокойно. Тебе письмо. — Ваня подошел, присел рядом.

— Письмо? — удивился Егор. Он отродясь не получал писем.

— Ага, — мальчонка протянул ему конверт без единой надписи.

Егор вскрыл его, достал фотографию. На снимке была Иришка. Девочка смотрела прямо в объектив и широко улыбалась. Щербинка между верхними зубками…. Егор закрыл глаза и покачал интенсивно головой, отгоняя мысли. Но стоило ему перевернуть снимок и прочитать дарственные слова, как все его мысли и сомнения стали реальностью:

«Егор, спасибо тебе на нашу дочь. Алена».

Можно бесконечно делать три вещи: смотреть, как горит огонь, смотреть, как льется вода и…. а вот третье – у каждого свое. Как говорится: по мере гениальности или испорченности.

 

Ермак мог без оглядки на время копаться в памяти и вновь проживать, уже мысленно, свои прожитые без малого сорок лет. Казалось, что все уже давным-давно думано-передумано, не единожды переоценено, но…. Время идет, человек меняется, и меняется его шкала ценностей. Он снова копается в прошлом, взвешивая слова и поступки и их последствия. Снова резюмирует, снова делает выводы, которые порой кардинально отличаются от предыдущих оценок.

 Ермак любил совмещать три бесконечности. На берегу реки разводил костер и погружался в прошлое. В такие моменты время для него останавливалось.

 Все же человек сам должен выбирать себе имя. По истечению времени, уже осознанно и взвешенно. А так, что получается? Родители в порыве радости и по своей прихоти нарекут чадо, а он потом мается всю жизнь. Невольно подгоняешь себя под определение этого имени. Отец Ермака по причине инвалидности не мог совершать долгие и длинные прогулки по тайге, которая начиналась сразу за околицей их деревушки. А она, тайга, так манила и звала, так влекла и заигрывала, что сил противостоять ей не было никаких. Вот он и нарек единственное чадо таким редким именем: Ермак. Мол, вырастет сынок и покорит Сибирь! Не для государства, конечно, а так, лично для себя. Откроет и познает все таинство тайги, величие гор и своенравность рек. И внушалась эта мысль с пеленок, с первых игрушек, сделанных из сосновых шишек. День за днем, год за годом. Ермак и не представлял иной жизни, не желал иной судьбы. Всю Сибирь покорить, конечно, нереально, но вот близлежащие лесные угодья, отросток Уральских гор и реку с многочисленными притоками Ермак изучил хорошо. Сначала по принуждению, потом по воле трудового договора, а сейчас – по большой любви к этим местам. И чтобы открыть в себе это чувство, ему пришлось некоторое время прожить в городе. Что толкнуло его на это? Мысли о причинах обжигали душу. Жизнь уже перевалила за экватор, а чего он достиг, чего добился? Дом? Построил. Дерево? – Посадил, и не одно. А вот сын? Семьей он до сих пор не обзавелся. Все откладывал на завтра, на потом. А в итоге оказалось, что все сроки давным-давно прошли. Вот уже и седина пробивается в кучерявой бороде. А был шанс, была возможность. Все начиналось довольно-таки банально и тривиально. Где-то даже и смешно. Любовный треугольник. Что тут нового и необычного – скажете вы. Он – она – он, она – он – она. Вот и все варианты, больше нет. Да вот только у каждого треугольника своя история. Своя индивидуальность, свой характер, своя теорема решения.

 

Как-то неприметно Инна выросла и, как в старой доброй сказке, превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Закадычные с пеленок друзья, Ермак и Алексей, увидели ее как-то на речке в бикини, и… забились синхронно сердечки. Тогда они впервые не стали делиться друг с другом своими чувствами, столь неожиданно нахлынувшими. Переглянулись и промолчали, затаили и мысли, и надежды. Говорили обо всем на свете, тем хватало с лихвой. Вот только Инну старательно обходили вниманием. Хотя каждый и был чуточку огорчен этим обстоятельством. Хотелось-таки узнать мнение лучшего товарища, да боялись при этом проявить слабину, чтобы не выплеснулось наружу состояние души.

 

Шум за спиной вернул Ермака в настоящее. Он замер, левая рука осторожно скользнула вниз, к ноге, где обычно лежало ружье в полной боевой готовности. Но его на месте не оказалось. Ермак с опаской огляделся – ружье стояло прислоненное к дереву, в трех метрах от него. Ермак ловко перекатился и уже через мгновение лежал в ложбинке с оружием наизготовку. Мысли лихорадочно работали:

«Растерял все свои навыки. Забыл про осторожность. — После яркого огня он утратил способность видеть в темноте. Смотрел на заросли кустарника, откуда и доносился подозрительный шорох, а видел лишь темноту. Шорох, однако, больше не повторился. Вернулась полная тишь и спокойствие. — Неужели за эти два месяца, что провел в городских джунглях, я так сильно изменился? Не могу распознать источник шороха. А что тут удивительного? Тайга меняется ежеминутно. Теперь я не могу с уверенностью говорить, что знаю ее как свои пять пальцев. Придется заново открывать ее».

Он был настоящим знатоком тайги, у которой почти не осталось ни одной тайны перед ним. А все сюрпризы от матушки-природы он преодолевал легко и играючи. Чего нельзя сказать о человеческих взаимоотношениях. Здесь Ермак чувствовал себя несмышленым, глупым и до слез наивным существом. Может, в этом и зарыта причина его одиночества?

 

А вот Алексей был его полной противоположностью. Во взаимоотношениях полов он плавал как рыба в реке. Знал, что и как делать, как поступать и что говорить. Если Ермак мог с одного взгляда определить лишь физическое состояние собеседника, то Леша легко читал всю душевную информацию, склад характера и, даже! тайные мысли и желания. Потому-то он и крутил многочисленные любовные романы, интрижки и приключения.

«Пока сотню не разменяю – не женюсь, не успокоюсь. А ты так и ходи монахом», — упрекал он друга, посмеиваясь над его природной нерешительностью и скромностью. И давай поведывать о своей очередной пассии, чем вгонял впечатлительного Ермака в краску. На слабые нравоучения друга: «Но нельзя же так поступать. Девчонки, наверняка, плачут и переживают», он только отмахивался: «Так устроена жизнь».

Такой аксиоме Ермак не очень-то и доверял, знал некоторых брошенных Алексеем девчонок, которые по-настоящему страдали. В конце концов, он оставил бесполезные попытки достучаться до совести друга, полагаясь на то, что жизнь сама преподнесет тому хороший урок. Но однажды…. Они сидели на берегу реки с парой удочек и говорили в основном о рыбалке. И Алексей, как-то мимоходом, не нарушая мерное течение беседы, вдруг обронил:

— А Инна ничего себе девчонка.

Пять слов одного предложения вызвали такую пустоту в душе Ермака, что даже космическое пространство казалось чем-то мелким и несерьезным. А ведь, по большому счету, эта пустота так и не отпустила его. В большем или меньшем объеме она регулярно накатывает, поглощает целиком, мешая дышать полной грудью и наслаждаться каждым прожитым мгновением. А тогда она была просто чудовищной. Он не знал, что делать, что говорить, куда бежать. Паника в каждой клеточке тела. Тогда-то он и решился на ребяческий поступок. На протяжении всей жизни он не единожды возвращался к нему, то ругая, то журя. То находил оправдание, то запутывался окончательно. И награждал кардинально противоположными эпитетами: то самая большая судьбоносная ошибка, то героическое самопожертвование. Короче, он ей позвонил и через слой носового платочка, желая сохранить инкогнито, сообщил девушке:

— На тебя положил глаз Алексей.

— Да? — Инна была заинтригована.

— Ты же знаешь о его репутации.

— Конечно. — В ее голосе преобладали радостные нотки, и это еще больше раздражало Ермака.

— Не вижу повода для веселья.

— А я – для отсутствия оной, — отпарировала Инна.

— Жаль, если ты станешь ее очередной жертвой, — он растерялся оттого, что девушка так легко все воспринимает.

А она просто повесила трубку.

Спустя два дня они случайно столкнулись в переулке, и Ермак заметил, как в ее глазах «плясали бесенята». «Она знает, что это я» — внушал себе парень, чем и был крайне раздосадован. Ему было так стыдно за этот детский поступок, что хотелось спрятаться от всех и от вся. Благо, что такая возможность вскоре представилась, пришла жаркая пора для абитуриентов, пора вступительных экзаменов. Уехал в город на неделю, а вернулся только через два месяца. Родственники попросили помочь с ремонтом квартиры. Вернулся и узнал ошеломляющую новость: Алексей и Инна женятся, по залету. Все-таки Алексей вскружил девочке голову, да немного перестарался. Инна забеременела. Пришлось жениться. Обида и боль захлестнули Ермака так, что он не стал дожидаться сентября и укатил в город. Быть гостем на чужом празднике счастья ему совсем не претило.

 

Ермак тряхнул головой, отгоняя тени прошлого. Тайга молчала. Ошибочное, конечно, заблуждение. Тайга не молчит, никогда. Просто сейчас ничего подозрительного и опасного Ермак не уловил, вернулся к костру, который начал уже заметно угасать. Ермак кинул в него охапку сухих веток, заставляя огонь вспыхнуть с новой силой.

 

Он старательно избегал встреч с Инной, чтобы и чувство не вспыхнуло, как и этот костер, с удвоенной силой. Любовь не ушла. Любовь, вообще, не уходит, и напрасны обратные утверждения. Она притихла, затаилась в ожидании малейшего повода, чтобы вновь заиграть всеми цветами. С Алексеем они иногда случайно пересекались, перекидывались словами и новостями. От него-то Ермак и знал, что живут они в городе, в собственной квартире, родили дочку-лапочку. И все-то у них хорошо, все просто шоколадно. А иначе, наверное, и быть не могло. Семейная жизнь началась с полной чаши, быт никак не мог повлиять на отношения. Отец у Леши заведовал всем лесным хозяйством края, а в лесу, как говорит народная мудрость, недостачи быть не может.

 

Ермак тяжело вздохнул, потеребил веткой угольки костра. Искры брызнули в ночь.

«И что опять на меня нашло? Почему вновь вспоминается она, толкает на безумные поступки».

 

Вот тогда и родилась не известно, из какого семени, идея-фикс. И не отпускала, и не давала ни сна, ни покоя. Убедил сам себя в том, что семья, созданная не по любви, несчастливая. А значит, и Инна в их числе. Собрался минутой и покатил в город. Хотелось просто взглянуть в ее глаза, убедиться, что она несчастлива. Потом убедить ее поменять что-либо в этой жизни. Она одна, и надо жить своей жизнью, своими чувствами и желаниями, без оглядки на все каноны приличия и этики. Надо быть счастливой, и никакая «золотая клетка» не должна препятствовать этому.

 

«Золотая клетка» была что надо. Двухэтажный особняк в престижном районе города, две машины, в доме – горничная, повар, садовник. Дочь – в элитном колледже, сама – то на фитнесе, то в солярии, то в бутиках. И в доме – музейная чистота. Наверное, мухи и те боятся залетать. Классическая музыка, интеллигентная речь. И только на глаза нельзя надеть маску! Где в глубине плескалось разочарование, но столь завуалировано, что едва уловимо.

— Это ты мне тогда звонил, — сказала она, когда они вышли покурить на балкон. Он растерялся, но только на мгновение.

— Но ты не прислушалась к моим словам.

— Конечно, — усмехнулась Инна. — Я знала, на что иду.

— То есть? — не совсем понял он.

— А я хотела именно такой вот жизни, — она обвела руками дом, двор, парк.

— Расчет? — Ермак не хотел верить. Верить в то, что она способна на такое. Образ идеала расплывался.

— Конечно. Голый расчет, не более того.

— А как же чувства?

— Ой, не смеши меня. Глупо звучат такие розовые словечки в устах мужика из леса. Чувства?! Любовь?! Сопли! Лапша для наивных домохозяек.

 

Он уехал. Сбежал. С тяжелым сердцем. В лес, в тайгу. Здесь все понятно, здесь все так чисто и естественно. Здесь не надо притворяться. Проигрывать свою жизнь словно на подмостках театра. Да какого там театра! Так, балаганчик. Фальшь так и льется, а зритель, зная это, все равно неистово хлопает в ладоши и выкрикивает «браво». А жизнь, между тем, настоящая жизнь, проходит мимо.

 

Рафинированное счастье заменил суррогат благополучия.

Это ли цель человеческого существования?