Владимир Невский

Спустя несколько часов Полина уже не могла точно вспомнить, как она узнала о приходе Виктора из армии. Все произошло словно в тумане. Может, кто из подружек прибежал, может, мать с магазина принесла новость. А скорее всего, эта радостная весть пронеслась малейшими частицами по воздуху, заползла в приоткрытое окно и наполнила дом целиком. И потому щечки загорелись ярким румянцем, сердечко сменило ритм, а глаза повлажнели.

Витя! Витя пришел! Закончилась двухлетняя разлука. Два года ожидания, снов, тайных желаний. Сколько томительных и ужасно продолжительных вечеров провела она за эти месяцы, сидя в полном одиночестве. В компании своих дневников и его писем. Лишь они придавали сил и терпение. Витя никогда не жаловался в письмах на трудности, но Полина сердцем чуяла, что там не все гладко. Потому и старалась поддерживать его добрыми, оптимистичными письмами. И вот теперь он пришел, и она может облегченно вздохнуть. Теперь он сам произнесет все те нежные и ласковые слова, которые на бумаге все равно получались суховатыми и неживыми. Шепнет на ушко там, в зарослях ивняка, у самого озера. Боже, как она соскучилась по таким вечерам!

Он пришел утром, и Полина весь день ждала его. Переживала, ежеминутно смотрела в окно, вздрагивала от любого стука. Потом успокоилась и даже пожурила себя: Витя не виноват, он дома, в кругу многочисленной родни, которая тоже соскучилась. Особенно мать его. Она вообще ждала с каким-то надрывом, болезненно. Наступил вечер, который сменился майской теплой, не смотря на цветение черемухи, ночью. Полина вышла на улицу, села на скамейку и замерла в ожидании. Прислушалась к звонкой ночной тишине и едва уловила звуки веселья на другом конце села. Наверняка, это родители Вити устроили праздник по случаю демобилизации. Стало грустно. Могли бы и ее пригласить. Вся деревня давным-давно знала об их отношениях, считая их без пяти минут супругами. И на тебе – она оказалась в стороне от праздника. Ей самой с трудом верилось в это. Горечь выступила на глазах, реснички задрожали, смахивая хрустальные слезинки. Она нехотя встала и направилась в дом. Хотелось найти оправдание происходящему, но не смогла.

 

Он пришел только спустя два дня. И были они самыми страшными в жизни Полины. Так, по крайне мере, казалось ей. И, конечно же, не знала, что это только начало. Он пришел поздно вечером, тихо постучался в окно. Полина выглянула, вздрогнула, хотя и ждала. Засуетилась, замельтешила. И хотя собиралась встретить Виктора «в штыки», планировала весь разговор, но вот он пришел, и растерялась. Вмиг позабылись и обиды, и слова, и горечь. Выскочила из дома и почти тут же, в одно мгновение, упала в его объятья. Они молчали, крепко прижавшись друг к другу. Наслаждались дыханием и перестуком сердец. Полина первая оторвалась от груди любимого и при лунном свете посмотрела ему в лицо. Витя изменился, похудел, возмужал. В его глазах уже не плескалось детство. На щеках – щетина, на верхней губе – усы. Полина провела пальцем по щекам.

– Ты изменился, – тихо сказала она.

И он словно вынырнул из грез, оттолкнул ее руку. Отвернулся и с трудом прикурил на ветру.

– Ты тоже. – Неприкрытая грубость скользила в голосе. Что-то невидимое словно толкнуло ее в грудь.

– Что с тобой?

– Со мной как раз все в порядке. Это что с тобой? – А сам прятал глаза, словно боялся.

– А что со мной? – не поняла Полина.

– Только не надо притворяться. Я не дурак. – Он присел на скамейку, опустил голову. Продолжал часто и жадно курить. Полина растерялась, ничего не понимая в происходящем. Почувствовала себя почему-то виноватой, осторожно присела рядом, положив руки на колени.

– Объясни, – попросила она.

Витя вскочил и прошелся перед скамейкой туда-сюда. Остановился, широко расставив ноги, вновь достал пачку сигарет.

– Не строй из себя невинность! Ты все прекрасно знаешь.

– Чего я должна знать? – Полина начала терять терпение. – Объясни, наконец-то, что произошло?

– А то! – Он повысил голос. – Что ты меня и не ждала!

– Я?! – поразилась девушка, произнося так, словно ее обвиняли в чем-то нелепом и несуразном.

– Да, ты!

– Но. – Ей не хватало слов, чтобы выразить возмущение на столь необоснованное обвинение.

– Я все знаю, – перебил ее Витя. – Не успел приехать в село, как меня проинформировали. Боже, а ты совсем не теряла времени.

– Витя! – Она пыталась остановить его, пока тот не перешел дозволенные границы.

Но он только махнул обреченно рукой, резко отвернулся и скрылся в темноте. Боль захлестнула ее сердце. Спрятав пылающее лицо в ладошках, Полина разрыдалась. В голос. Лишь под утро, когда на улице стало быстро светать, она зашла домой. Закрылась в своей комнате и упала на кровать. Слезы уже беззвучно продолжали бежать по щекам. А в голове была пустота, ни одной мысли. Только к обеду к ней вернулась способность мыслить, а следом проснулась душевная боль и непонимание. Полина поняла, что не выдержит до вечера. Неизвестность грызла ее, и она поспешила к лучшей подружке. Настя копошилась на грядках с луком. Полина присоединилась к ней. Во время прополки рассказала обо всем Насте. Гневу подруги не было предела.

– Он что, пьяный был?

– Нет.

– Наркотики?

– Нет, что ты! – испугалась Поля.

– Тогда белены объелся, – резюмировала Настя. – Или с ума сошел.

– Я просто не знаю, кто и что напел ему эти небылицы. Кому это надо?

Настя задумалась, даже прервала прополку. Морщила лоб и покусывала нервно губу.

– Не знаю, – наконец выдохнула она. – Я уже все село перебрала. Не знаю! Ну, просто нет такого человека, кому было бы выгодно ваше расставание.

– Расставание!? – упавшим голосом повторила Полина.

– Это же ясно как белый день. Кто-то просто сеет смуту и распускает слухи с одной целью: разлучить вас.

– Но кто?

– Я откуда знаю! – некоторое время они молчали. Потом Настя поинтересовалась. – А как его родители к тебе относятся?

– Хорошо. – Полина пожала плечами.

– Точно?

– Точно, точно. Тетя Вера особенно. Она даже невесткой меня называет. Всегда поговорит, подбодрит, на чашку чая пригласит. Нет, – она покачала головой. – Только не она.

– Ну, не знаю. – Театрально развела руками Настя. – Скажу только одно: среди молодежи точно нет такого человека. Никто из парней за тобой не бегает. Никто из девчат по черному тебе не завидует.

– Что же делать? – Поля была на грани истерики, теряя остатки самообладания.

– А что делать, – пожала плечами Настя, – а ничего!

– Ничего? – изумилась Поля.

– Надо просто еще раз поговорить с ним. Пусть дает объяснения своим обвинениям. В конце концов, ты имеешь на это полное право. Будь решительной и требовательной. Или, давай, это сделаю я.

– Нет, – поспешно ответила Поля. Настя славилась буйным и неуравновешенным характером, который порой только мешал. – Я сама, – добавила она.

 

В клубе Виктора не было. Играла музыка, молодежь развлекалась танцами. Лишь у Поли не было никакого настроения и желания. Она не спускала глаз с входной двери. Ждала, когда та распахнется, и на пороге возникнет он. Время шло, а Виктор так и не появлялся. В какое-то мгновение у нее ёкнуло сердечко: он там, в зарослях ивняка. Мысль была столь убедительной, что Полина не подвергла ее никаким сомнениям. Она встала и вышла на улицу. После клубного душного воздуха ей стало холодно. Поежилась, но даже эта прохлада не остудила желания тут же идти на место их встреч. И предчувствие не обмануло ее. На скамейке, скрытой от посторонних глаз густой листвой ивняка, кто-то сидел. Лишь огонек от горящей сигареты выдавал присутствие человека. Да и тот вскоре вздрогнул, описал в воздухе дугу и плюхнулся в озеро. А на встречу Полины вышел Витя. Он ничего не сказал, просто обнял ее крепко-крепко. И снова тишину нарушало лишь сердцебиение, звучащее в унисон. Потом он, как часто бывало до армии, громко вдохнул аромат ее волос. Все так, да не так. Какая-то напряженность чувствовалось в воздухе. Он тихо, очень тихо, прошептал:

– Я люблю тебя.

Еще сильнее забилось девичье сердечко:

– Витя.

И вдруг он оттолкнул ее. Полина с изумлением посмотрела на него. Луна как раз вышла из-за туч, и Поля видела выражение его глаз. В одно мгновение любовь сменилась на холодность и отчужденность. Он поспешно отвернулся, закурил.

– Уходи.

– Витя.

– Я не могу простить тебя.

– А я ни в чем не виновата. – Повысила она голос. – Я верно и честно ждала тебя.

Он молчал.

– Скажи, кто наплел тебе эти сказочки? Мы вместе пойдем к этому человеку, и пусть он мне в глаза все скажет. И тогда ты увидишь.

– Что?

– Что все это ложь! Обман! Клевета! – она кричала, и эхо от противоположного берега повторяла ее боль и отчаянье. Она пыталась докричаться до его здравомыслия, но он оставался неприступным и непоколебимым, словно скала.

– Витя, – умоляюще протянула Полина. – Ну почему ты мне не веришь? Почему кому-то слепо, а мне нет?

Наконец-то Виктор соизволил что-то сказать, и это «что-то» повергло Полю в шок.

– Зачем я тебя тронул до армии? Вот сейчас бы и проверил тебя на честность. Чтобы не было никаких сомнений.

Поля растерялась настолько, что не нашлась, что и ответить. А когда шоковое состояние прошло, она буквально задохнулась от негодования.

– Ты, ты, – слова в голове путались, смешались, но так и не сорвались с языка.

Виктор взглянул на нее, и в его глазах мелькнула любовь. Но только на короткое мгновение.

– Не надо истерик, – попросил он.

И Поля вдруг неожиданно, прежде всего, для себя, успокоилась.

– Я не виновата перед тобой. И оправдываться не собираюсь.

Гнев кипел. На него, и на себя, за то, что ей приходится унижаться перед ним. Если любит, то поверит. Ей поверит! Она развернулась, чтобы уйти.

– Вот поеду в город и найду себе жену. Любая за меня пойдет. – Ударил он в спину.

Отяжелели плечи, ноги стали ватными. Но она нашла в себе силы не обернуться и не ответить на угрозу.

 

Днем позже она пожалела об этом. Виктор и правда покинул село. Но теперь иные чувства обуяли ее: она злилась на него. Как он мог смалодушничать и пойти на поводу нелепых слухов? Как он только посмел так думать о ней? Но со временем и злость сошла на «нет». Она успокоилась, уверовав в то, что Витя перебесится, переборет в себе все сомнения и вернется. Он же любит ее, сам об этом сказал. Да и в глазах так часто мелькали прежние чувства. И именно она, любовь, преодолеет все преграды и расставит все по своим местам. Ждать, остается только ждать. О! Опять ждать!

 

Его не было две недели. А когда вернулся, то вернулся не один. С женой. Его угрозы были не только словами. С Полиной творилось что-то необъяснимое. Она не плакала, не кричала. Она находилась в какой-то прострации. Смотрела, но не видела, слушала, но не слышала. Она ела, не чувствуя вкуса. Она спала, не видя снов и не отдыхая. Время как будто замерло. Родители не знали, как помочь ей. Потом не на шутку испугались за ее состояние и увезли из села. Отправили в город, к родственникам. Вернулась она только два месяца спустя. Отдохнувшая и посвежевшая. Но дома ждало ее большое разочарование. Она узнала, что у Вити родился сын. Легкая тень удивления мелькнула на ее внешне спокойном лице. И только ночью, когда слезы иссякли, и на душе стало легче, она вдруг все поняла. Виктор любил ее. Но там, где он проходил военную службу, его ждала девушка на седьмом месяце беременности. И он правильно поступил, что не бросил ее, что не дал сыну родиться бастрюком. Только одного она не могла никак понять: почему он выбрал такой дикий способ избавиться от нее? Зачем придумывать грязные сплетни и слухи? Убедить самого себя? Не понимала. Да и простить не могла. Измену она простила, а предательство…

В душе все кипело, бурлило, извергалось. Старалась успокоить сердцебиение, привести в норму порывистое дыхание и унять легкую дрожь в ногах. Ей было жарко от гнева, и она распахнула спортивную куртку, несмотря на порывы холодного, с капельками влаги, ветра. Внимательно вглядывалась в лица редких прохожих, которые все спешили в теплые квартиры, к телевизорам, книгам, суете. Каждый в свой мирок, отгороженный от всего остального. И нет никому никакого дела до чужого горя.

Алсу очнулась от своих не радужных мыслей, стряхнула оцепенение и, взглянув на дорожку городского сквера, увидела его. Наконец-то!!! Ошибки быть не могло: очки, белый плащ, черная кепка. Злость с новой силой вскипела, переступая все мысленные границы, становясь безрассудной и неуправляемой.

Несколько быстрых шажков навстречу, и она оказалась лицом к лицу с этим подонком. Говорить совсем не хотелось (от долгого ожидания слова испарились). Алсу провела несколько болезненных ударов, а в завершении, высоко подпрыгнув, провела свой коронный удар – ногою в челюсть. Парень, не ожидавший от хрупкой на вид девочки-подростка таких действий, ничего не предпринимал для защиты, не говоря уж об ответных ударах. После удара в лицо, он как-то перевернулся, упал на скамейку и свалился в грязь. Поднял руку, выставляя ладонь в направлении к Алсу:

– Все, все! – тихо произнес он. Его лицо исказила гримаса боли. Очки удивительным образом не свалились, а крепко держались на носу. Из разбитой нижней губы капала алая кровь на воротник белого плаща. Алсу внимательнее посмотрела на него и заметила усы. Тень сомнения промелькнула в голове. Промелькнула и потухла. А парень между тем со стоном поднялся, держась за ребра, и плюхнулся на скамейку.

– Ух, ты, – прохрипел он. – Здорово.

Он тяжело отдышался, достал из кармана платочек и приложил к губам. Поднял глаза на Алсу:

– Может, объяснишь?

Сомнения уже в полную силу терзали ее, но все же гнев вырывался наружу:

– Ты обидел мою подругу! Изнасиловал её!

– Я?! – его удивление было настолько искренним, что не поверить было архи сложно.

– Да, ты, – уже неуверенным голосом ответила Алсу. – Она дала мне приметы. Белый плащ, кепка, очки.

– Да? Интересно, а где это произошло?

– Здесь. В сквере. Позавчера вечером. Ты долго шел за ней, а когда она побежала, то догнал и затащил в кусты.

– Догнал? – парень грустно усмехнулся. – К сожалению, а может и к радости, я уже и не знаю, но я не умею бегать. – Он кивнул на трость, которая валялась на дорожке. Алсу медленно перевела взгляд и заметила тросточку. Нехотя доходила до сознания нелепость ошибки. Стыд охватил ее целиком, яркий румянец залил лицо. Даже легкий озноб прошелся по спине. Алсу боялась вновь глянуть на парня. И он понял ее состояние:

– Что за единоборство? – в его голосе не слышались ни обида и ни злость.

Девушка подобрала трость и присела рядом, по-прежнему пряча взор.

– Каратэ.

– А стиль?

– Кёкусинкай.

– Давно занимаешься?

– Десять лет.

– В каком клубе?

– Юниор.

Спортивный клуб «Юниор» находился всего в нескольких кварталах от его дома.

– Извини, – после некоторого молчания произнесла Алсу и посмотрела на него.

Парень отметил про себя, что девочка – далеко не идеал. Широкие скулы, большой рот. Вот только глаза. Большие, глубокие. Они одни могли затмить все недостатки.

– Ничего.

Алсу кивнула головой в знак благодарности.

– Тогда я пойду, – она встала со скамейки.

– Конечно. – Он достал из кармана сигареты. Прикурил. Почувствовал, как боль начинает разрастаться, заполняя каждую клеточку его тела. Домой он вернулся около полуночи. В прихожей его встретила мать.

– Ваня, где ты был? Боже! Что случилось? – она всплеснула руками.

– Упал. – Отмахнулся Ваня. Его утомляла постоянная опека матери. В свои восемнадцать лет он желал чувствовать себя пусть не мужчиной, но уж точно не ребенком. Поэтому старался не слышать ее причитания и наставления, погружаясь в свои мысли. Сейчас и это мало удавалось.

– Я есть хочу. – Сказал он, чтобы перевести мать на другие рельсы. Они прошли на кухню. Ваня заметил на столе немые свидетельства недавнего пиршества: салаты, сыр, колбаса. Он вопросительно посмотрел на мать.

– Приходила новая соседка из 57 квартиры. Познакомились, посидели, поговорили. – Мать суетилась, прибиралась и разогревала ужин.

– Ну и как она тебе?

– Хорошая, милая женщина. Тоже одна воспитывает ребенка. Девочка, семнадцать лет.

– Хорошо живут, раз смогли позволить себе купить квартиру.

– Не знаю, не спрашивала. – Она устало опустилась на стул.

– Ты иди, ложись. Я поем и помою посуду. – Ваня знал уже, что сегодня вряд ли сможет быстро и легко уснуть. И боль во всем теле присутствует. И взгляд очаровательных карих глазок так и мерещится.

 

В спортклубе «Юниор» проходило городское первенство на призы губернатора области, большого любителя и знатока всех видов единоборств. Зал вмещал всего пятьсот человек и был забит до отказа.

Алсу нервничала. Хотя это были далеко не первые ее соревнования в спортивной карьере, но сегодня дискомфорт и волнение почему-то особо тревожили ее. И на то были свои причины. Во-первых, она неделю назад простыла (сказалось долгое ожидание «насильника» на ветру в городском сквере) и потому не набрала оптимальную спортивную форму. Во-вторых, в первом же круге ей досталась очень серьезная соперница, которая находилась на пике карьеры, возможностей и славы. Судьи явно отдадут ей предпочтение. А в-третьих... Алсу даже сама себе боялась признать тот факт, что парень из сквера выбил ее из привычного ритма жизни. И вроде, вины уже за собой такой яркой она не чувствовала, а что-то совсем иное. Жалость? Может. Хотя какая-то странная жалость. Какое-то непонятное смятение чувств, которое мешало полноценно спать, есть, тренироваться. Она впервые переживала то, что не подавалось объяснению. И потому так пугало и радовало одновременно.

И ничего удивительного не было в том, что она так и не смогла до конца сосредоточиться и проиграла поединок. Покидая татами, она бросила взгляд на трибуны, и едва не споткнулась: среди зрителей она увидела его. Парня с тросточкой из сквера.

Иван проводил ее взглядом. Теперь она не казалась ему несимпатичной. Даже, наоборот: в кимоно каратиста, со смешным «хвостиком» кучерявых волос, она была очень привлекательной милашкой. Жаль, что поединок она с треском провалила и больше не выйдет на татами. Дальше оставаться в зале не было никакого желания, и Иван поспешил покинуть соревнование.

Они неожиданно столкнулись в сквере, около той самой скамейки, где и произошло их своеобразное знакомство.

– Привет! – обрадовался, сам не зная почему, этой встречи Иван.

– Привет. – Она смутилась. И это смущение преобразило ее, делая не просто привлекательной, а симпатичной и даже красивой.

Они шли рядом. Ваня, по известным причинам, не мог быстро идти, но был приятно удивлен, что и Алсу не прибавляет шаг. Идет с ним в ногу, что не могло не радовать.

– Я проиграла. – Грустно сказала она.

– Ты просто не усвоила три правила.

– Какие? – она с интересом глянула на него.

– Надо быть уверенным в себе, ясно видеть цель и не замечать преград.

Алсу улыбнулась одними уголками губ, задумалась и спустя некоторое время поинтересовалась:

– А ты раньше не занимался большим спортом? Говоришь как тренер, только более понятным языком.

– Это не я.

– А кто?

– Товарищ Виктор Ковров из фильма «Чародеи».

Они засмеялись в унисон. Но Алсу тут же вновь стала серьезной:

– Я просто нарушила одно из правил кёкусинкай, которое гласит: мы будем соблюдать правила этикета, уважать старших и воздерживаться от насилия. – Акцентировала она последние слова.

– Ты все об этом? – улыбнулся он. – Брось. Я совсем не обижаюсь на тебя. Правда, правда, – добавил он, словно нашкодивший мальчишка.

И это помогло снять напряжение, которое до сего чувствовалось между ними, и уже дальше по ходу они весело и непринужденно говорили обо всем и не о чем. И незаметно как-то подошли к дому. Остановились около одного и того же подъезда. Вопросительно глянули друг на друга.

– Я здесь живу.

– И я.

– Ты?

– Я.

– Ах, - догадка пронзила его. – Так ты недавно переехала сюда, в 57 квартиру?

– Да.

– А я живу в 58.

Алсу снова весело засмеялась приятным, заразительным смехом. Пока ждали лифт, Ваня осмелился предложить ей:

– Может, зайдешь в гости? У меня большая библиотека. Много видео и аудиозаписей. Коллекции почтовых марок и спичечных этикеток. Отвлечешься от сегодняшнего поражения.

Она бросила на него мимолетный взгляд, и он, словно в открытой книге, прочитал ее опасения, которые поспешил развеять:

– Познакомишься с моей мамой.

Она широко улыбнулась, глаза озарились нежным внутренним светом.

– Обязательно зайду. Только в другой раз. Ладно?

И он вдруг почувствовал, что она обязательно придет, не обманет. И главное: в его однообразной скучноватой жизни произойдут большие перемены. И они не разочаруют его.

Эта была третья бессонница в его жизни. Всего три ночи без сна за тридцать с небольшим «хвостиком» лет. Немного. Но и Арсений не был впечатлительным человеком, старался не принимать все близко к сердцу и отлично контролировал эмоциональные всплески. У него, несомненно, был врожденный талант не попадать в щекотливые жизненные ситуации, не участвовать в интригах, не блуждать по лабиринтам в поисках трудного и единственного правильного решения.

Но все же были эти три ночи без спокойного сна. Организм не отдыхал, в особенности – голова. Мысли так и бегали, обгоняя друг друга, громоздились, переплетались, не давая возможности сосредоточиться на одной из них.

Поняв всю бесполезность погрузиться в крепкие объятья Морфея, Арсений покинул спальню и оккупировал маленькую кухоньку. Где наслаждался свежезаваренным чаем и кучей сканвордов. Вот только в каждом вопросе скандинавской головоломки он видел, а точнее сказать: хотел видеть, маленькие и прозрачные намеки на то или иное событие в его прошедшей жизни. И он опять отвлекался и погружался в свои воспоминания.

Первая бессонница была вполне типична и тривиальна. Наверняка, каждый молодой человек проходил это. Арсений, учась на втором курсе университета, в первый раз, и сразу очень серьезно, влюбился. Ее привел комендант общежития. Девушку, которой предстояло жить в их блоке. Они как раз собирались ужинать и гадали: кого же им подселят? Строили разные версии и догадки, от смешного до трагического исхода. Но никто так и не угадал ни факультет, ни имя, ни курс, ни внешность.

— Вот, Лера. Она будет с вами жить, — лаконично объявил комендант и скрылся.

У Арсения в тот же миг произошли какие-то реакции и на душе, и в организме целом. Сначала все сжалось в маленький комочек, размером с молекулу, потом резко разжалось, заполняя каждую клеточку, взрываясь в них пузырьками. Кинуло в жар, через мгновение – в холод. Заурчало в животе, пробился кашель, повлажнели ладони. А ведь, по большому счету, в ней не было ничего сверхъестественного. Девчонка как девчонка. Средний рост, средняя фигурка, средняя внешность. Из всех достоинств только – довольно редкое имя.

— Меня зовут Калерия, но можно просто Лера.

И только под утро бессонной ночи Арсений, наконец-то, понял, что так сильно поразило его. Глаза! У нее были удивительно красивые глаза. В те далекие годы студенческой молодости он не находил слов, чтобы красочно и правдоподобно описать эти изумительные глазки. Только потом, спустя много лет, он однажды совершенно случайно наткнулся на стихотворение Константина Ваншенкина «Глаза». Прочитал и сразу же подумал, что поэт был лично знаком с Калерией. Так точно и ёмко в восьми строчках он описал ее глаза. Стихотворение легко запомнилось и сопровождало его на протяжении всей жизни.

Многое он тогда передумал, многое переоценил и пересмотрел, и вывел для себя беспроигрышную формулу успеха на личном фронте. Необходимо сразу, тут же, не отходя от кассы, ковать железо пока горячо, не откладывать в долгий ящик или под зеленое сукно, наскоком. Короче, много определений, а итог один. Надо оказать Лере такое обильное внимание, чтобы она не смогла устоять перед таким напором и сдалась. Пока местные Дон Жуаны и Казановы с их природным обаянием и талантом не опередили его.

И ведь начал действовать, хотя ранее в решительности замечен не был. Едва забрезжил рассвет, а Арсений был уже на ногах, а через несколько минут у цветочного магазина. В конце концов, его план сработал. Калерия сдалась довольно-таки быстро. Вот так и зародились их теплые дружеские отношения, которые со временем переросли в настоящую большую любовь. И местным обольстителям оставалось лишь молча завидовать и покусывать локотки. Калерия расцветала с каждым днем, и Арсений ощущал, как растет и крепнет его чувство к ней. Девушка была не только привлекательной на внешность, но и приятной своим внутренним миром. Это она научила Арсения понимать, а впоследствии и полюбить, театр и оркестровую музыку, живопись и архитектуру. И настоящую литературу, а не лоточное чтиво, сплошь боевики и детективы. Арсений тоже не остался в долгу. Теперь Лера с удовольствием и пониманием смотрела футбольные трансляции. А осенью, на выходные, они уезжали за город, на «тихую охоту». А потом вечерами угощали друзей жареными грибами и разговорами о красоте осеннего леса.

Шли дни, недели, месяцы и даже годы, а им не становилось скучно в обществе друг друга. И все в округе были просто уверены, что две половинки слились в единое целое, и ничто на свете не способно разлучить их. Да вот только у жизни приготовлен свой сценарий, в котором так часто встречается «НО», идущее в разрез с твоими планами и наработками.

Арсений, конечно, и раньше замечал, как на Калерию заглядываются представители сильного пола всех возрастов и масти. Поначалу это льстило, потом стало раздражать, а потом…. Он вдруг несколько раз ловил ее ответные улыбочки. И в нем пробудился собственник и ревнивец. И на этой почве начались мелкие ссоры и размолвки, а со временем и они переросли в более серьезные и долгосрочные. Отношения заходили в тупик, и решили они немного отдохнуть друг от друга, взять паузу. Лера к тому времени уже не жила в общежитии, ее родители переехали в город. Так что встречались они теперь лишь иногда в коридорах университета. И то мимоходом.

А потом он увидел ее в сопровождении парня. Красавчик такой, прямо мачо!

— Привет, — сказала она ему и обратилась к спутнику: — Пошли?

Два слова. Всего два. Но обращенные к разным, и сказаны по-разному. Арсений уловил этот нюанс на уровне подсознания. Холодное «привет» и солнечное «пошли». И вдруг осознал, что их дороги окончательно разошлись. Вот тогда-то и вторая бессонница накрыла его своим покрывалом тревоги и беспокойства. Мучительно-бесконечная выдалась ночь. Он метался в кровати словно в болезни, горел огнем и потел. И утром встал постаревшим. Душой. А тут еще госэкзамены, армия, а потом и жизнь. Которая, по большому счету, как-то не задалась. Женился, развелся, теперь вот один.

 

Арсений оторвался от воспоминаний, глянул в окно. Еще даже не светало. Да, когда не спится – ночь вечно длится.

«И как бы шла моя дальнейшая жизнь, если бы не Игорек? Как? Да просто все и очевидно. Работа с ее карьерной лестницей, случайные связи. Пока вновь под натиском матери я бы опять не женился. На какой-нибудь дамочке с ребенком. И все! Но теперь! Спасибо тебе, Гарик, что зашел ко мне на огонек. Десять лет, а какая голова! Уговорил меня зарегистрироваться в социальной сети, и….»

Он снова окунулся в прошлое, но не такое древнее. Всего два месяца прошло с той поры, когда с помощью всемирной паутины он отыскал Калерию. Завязалась переписка, обо всем и ни о чем. Театр и кино, литература и погода, рецепты грибных блюд и обсуждение игр чемпионата мира. У Леры тоже не сложилось в жизни так, как мечталось. Она одна воспитывает дочь, посвящая ей все свое свободное время, все свои неистраченные чувства. Со временем эта переписка становилась все теплее и нежнее. Их связывало студенчество, молодость, которые в большей степени прошли в их взаимной, на зависть многим, любви. Сколько было встреч и свиданий, сколько сказанных слов, сколько взаимных планов и грез! Общее прошлое, одни интересы и взгляды. Градус взаимных посланий подрос. Оба почувствовали желание встретиться, и…. А уж дальше, как бог пошлет. В переписке тактично об этом умалчивалось. Да только слишком хорошо они знали друг друга, и оба умели читать между строк. Жажда воскресить прошлое, дать новый импульс уснувшим чувствам. Но только не торопились, все откладывали, ссылаясь на занятость. Но, в конце-то концов, решились. Это встреча состоится сегодня. В кафе, которое открылось на месте старого сквера. Его больше нет. А они так любили там проводить время и наслаждались обществом друг друга.

Бессонница накануне. Арсений переживал пробуждение чувств не меньше чем их затухание. Они полностью охватили его, принуждая строить мысленно новые планы и сюжетные линии. Неизбежные перемены вносили сумятицу. Но то были такие приятные мысли!

 

Они долго смотрели друг другу в глаза. Смотрели и молчали. И эту пустоту стремительно наполнило разочарование. Арсений вдруг ясно осознал одно: нельзя вернуться в прошлое. Невозможно давно уснувшим чувствам засверкать так же свежо, ярко и сочно. Прошлое должно оставаться прошлым. Былое счастье не имеет возможность прописаться в настоящем и уже совсем никак прошмыгнуть в завтрашний день. Нельзя прошлое забывать, но и жить только им – недопустимо.

Телефоны проснулись почти одновременно. Калерии звонила дочь, Арсения побеспокоили с работы. Они расстались. С горчинкою в душе.

Если раньше и воспоминания были какими-то счастливыми и радужными, с налетом легкой грустинки, оттого что не смогли сохранить любовь. То теперь, все эти счастливые мгновения прошлого перебивало единственное чувство: горечь, оттого что уже ничего нельзя вернуть, нельзя исправить, нельзя изменить. Любовь имеет срок давности. Юношеская любовь осталась далеко в юности. Невозможно пепел опять разжечь.

Сновидение уходило, таяло, растворялось в воздухе. Марина, еще не проснувшаяся окончательно, пыталась ухватиться за сон, запомнить хотя бы мимолетность. Но, увы, попытка оказалось тщетной. Марина вздохнула, потянулась сладко и окончательно проснулась. Села в кровати, при этом бретелька пеньюара соскользнула с плеча, обнажая грудь. Комната была залита радужным весенним солнышком. Она никак не могла заставить себя по вечерам зашторивать окно. Правда, в этом не было большой необходимости. Квартира находилась на последнем девятом этаже, и в округе их дом был единственным многоэтажным. Так что даже при помощи оптики никто не мог бы наблюдать за ними.

Марина закинула бретельку, вылезла из теплой кровати и подошла к окну. Фиалки цвели дружно и разноцветно.

— Полить, не забыть, — произнесла она вслух и прислушалась. В квартире висела абсолютная тишина. — Странно, — уже громче сказала она, но тут же вспомнила, что у Олега отпуск закончился, и он уехал на работу. Вот почему не пахло приготовленным завтраком, которым баловал ее Олег, принося прямо в постель.

— Месяц прошел. Целых тридцать дней. Медовый, кстати, месяц-то. — Марина прислушалась к себе, словно пыталась уловить новые ощущения. Но душа безмолвствовала. Ничего не изменилось. Не произошло никаких перемен, на которые она так рассчитывала. Тяжело вздохнув, она прошла в ванную комнату. Долго нежилась в теплой воде под толстым слоем пены, которая благоухала луговыми цветами, и мысленно возвращалась к событиям полуторамесячной давности.

 

Олег и Марина знали друг друга еще со времен детского сада. Они выросли в одном небольшом поселке с единственной школой, в которой от силы набиралось полторы сотни учеников. И потому все про всех всё знали, включая порой тайные желания и увлечения. Их взаимоотношения всегда придерживались рамок дружбы, переступать которые желаний не возникало ни у Олега, ни, тем более, у Марины. У нее был свой идеал мужчины, и Олег никак не вписывался в него. И Олег проявлял интерес к абсолютно другому типажу девчонок. Так бы они и остались, наверняка, просто знакомыми, просто земляками. Ведь даже при случайной встрече в многолюдном городе говорить-то, кроме обычных дежурных фраз «привет» и «как ты», было не о чем. Но, как всем известно, пути Господни – неисповедимы.

Марине никак не везло в личной жизни. Годы шли, а ничего не менялось. Происходить-то происходило, но только не менялось. Те мужчины, к которым лежала душа, были уже либо женатыми, либо не обращали на нее никакого внимания. Природа не одарила ее броской красотой. Про таких обычно говорят с большой толикой гуманности «красота на любителя, ценителя, эстета». Когда она это осознала, то пережила без серьезных последствий, просто приняла как должное. Не стоит от природы ждать желанного подарка, а от судьбы прекрасного принца, надо принимать то, что предлагается. Но и тут все катилось без перемен. Кого-то она сама быстро отшивала, а кто-то и сам обрывал отношения, которые едва лишь намечались. Ну, не везло ей. Никак. И это уже грозило перерасти в депрессию, в развитие комплексов и, в конце концов, клеймение «старая дева». Но….

Появился Олег. Совершенно случайная встреча на улице. И многое тогда открылось. Неожиданного, сюрпризного. Как оказалось, Олег еще со школьной скамьи питал к ней огромную симпатию. Да так скрытно, что об этом так никто и не догадался. Просто по природе своей он был человеком нерешительным и стеснительным. А еще так сильно боялся получить отказ. Все откладывал и откладывал признание на потом. Потом так и не наступило. После последнего звонка все разлетелись кто куда. И он понадеялся, что с годами это первое юношеское чувство остынет и забудется. И, увы, ошибся.

Годы действительно шли и даже летели, а первая любовь не остывала, не уменьшалась. Вернулся в родные края, сам не зная зачем, не имея ни планов, ни намерений. Просто дико захотелось вновь увидеть ее. А тут узнал, что Марина не замужем, живет в городе. Судьба как будто давала еще один шанс. И вот:

— Давай поженимся.

Ни романтического признания, ни букета цветов. Просто брякнул. От нечего делать. Не о таком, конечно же, мечталось. Да и Олег – ох, как далеко не идеал. И сердце оставалось безучастным, и голос внутренний молчал. Пустота, вакуум. Но по какому-то необъяснимому наитию она ответила вдруг:

— Давай.

Обреченно так сказала. Может, где-то внутри и надеялась, что дальше этих слов простых дело не пойдет. Но вот только у Олега были иные намерения. Марина и не принимала активного участия в приготовлении к свадьбе. Оставалась равнодушной, в разговоры не вступала, со всем соглашалась, словно не понимала, о чем идет речь. Очнулась от состояния полной отрешенности лишь на пороге ЗАГСа, в белоснежном платье, в окружении родни и друзей, под ручку со счастливым женихом.

И вот месяц уже пролетел. Целый месяц.

 

Вода постепенно остывала, заставляя Марину оторваться от воспоминаний.

На кухонном столе она обнаружила записку от него:

«Марина, будь дома в 2 часа. Принесут фотографии. Целую, люблю. О.»

— Какие фотографии? — спросила вслух Марина, готовя себе на завтрак два бутерброда и чашку зеленого чая. Ела неторопливо и совсем без аппетита. — А надо еще и ужин приготовить. Мужа дорогого с работы встречать. — Горько усмехнулась, но тут же одернула себя: — А что ты ожидала, Марина? На что надеялась? Стерпится–слюбится? А может, так оно и произойдет. Но не так же быстро. Всего месяц прошел. Или, уже месяц?! Потерпи. Прими все как должное и смирись. Значит, судьба у тебя такая, незавидная.

Она сполоснула посуду и покинула кухню. В коридоре задержалась около большого зеркала, внимательно всмотрелась в свое отражение:

— Мина у тебя слишком кислая. Лимон лимоном.

И вдруг, совсем неожиданно, она посмотрела на себя глазами Олега. Каждый день ему приходилось наблюдать вот это недовольное выражение лица. Ни улыбки, ни приветливого взгляда. Ни капли нежности, ни йоты простого человеческого внимания. На протяжении целого месяца. И хватило же ему и терпения, и понимания. Ничем и никогда не выдавал своего переживания и обиды. Вот он на все готов ради нее, а она….

— У, противная! — погрозила пальчиком отражению и вернулась на кухню. Где принялась с рвением готовить праздничный ужин. Праздник, юбилей, то есть, был вчера. Но его готовил Олег, пришла и ее очередь сделать алаверды.

— Пора и мне отблагодарить его. Олежка же не виноват, что жена его оказалась стервой, зацикленной только на своих чувствах и желаниях. И я постараюсь, Олег, с сегодняшнего дня измениться. Кардинально. Не сразу, конечно. Но потихоньку-полегоньку. Шаг за шагом, осторожно. Но я изменюсь. И этот ужин станет точкой отсчета новой жизни.

Ровно в два часа в дверь позвонили.

— Фотографии, — вспомнила Марина и поспешила в прихожую. И не ошиблась.

Это были не просто снимки в пакете. Альбом в бархатном переплете с тисненными золотыми буквами «Единственная. Навеки». Заплатив курьеру, Марина поспешила остаться наедине с альбомом. Она забралась с ногами в большое кресло и, затаив дыхание, открыла альбом. Чем дальше она перелистывала его плотные страницы, тем больше в ее душе росла радость и восторг. Она и не подозревала, что Олег нанял для свадьбы еще одного фотографа, профессионала своего дела. И он заострил свое внимание только на невесте, на Марине. На всех фотографиях была только она. В разных ракурсах, во всех эпизодах свадебного безумства. Снимки были черно-белые, большие (на весь альбомный лист). Сделаны так качественно и профессионально, что было ощущение реальности. Они были живыми! Казалось, еще одно мгновение – и Марина оживет. Восхищение просто распирало ее. Она не смогла сдержать слез. То были слезы признательности Олегу вперемешку со злыми на себя. А все вместе – слезы благодарности судьбе за все, за все.

И особо за то чувство, которое в этот момент зарождалось где-то в глубине души, обещая со временем перерасти в настоящую любовь.

— Вот что, Алексей, вы у нас служите только неделю. Ещё с народом-то толком не познакомились, и на тебе: такое большое, громкое дело. Угон трактора! Ох, уж, этот Лаврушка! Мужику без малого полтинник стукнуло, а он всё никак не унимается. Выпивает, хулиганит, выкидывает кренделя.  Ни жены, ни детей, ни друзей. Да и работы постоянной тоже нет. Перебивается шабашками. Ты уж с ним будь строже. Про судимость не забывай. Короче, удачи тебе. Иди, работай! — голос главы администрации громом прокатился по пустынным коридорам здания.

Иван Иванович, одиноко сидевший у кабинета участкового, покачал головой и грустно усмехнулся в жиденькие усики. В руках он теребил кепку, которая уже давным-давно утратила первоначальный фасон и цвет.

Наконец-то, из кабинета главы администрации вышел еще совсем молоденький парнишка, в новенькой, с иголочки, форме, идеально пошитой по фигуре, и в начищенных до блеска ботинках. Он грозно посмотрел на Ивана Ивановича, открыл дверь опорного пункта и, откашлявшись, строго сказал:

— Проходите, гражданин.

В кабинете было душно. Парень кивнул на стул, приглашая нарушителя присесть, распахнул окно. И напрасно. С улицы потянуло дымом. Лето в этом году выдалось жарким и засушливым. Местные телевидение и пресса неоднократно напоминало жителям района о предельной осторожности с огнём. Уже больше месяца сохранялась пожарная опасность четвёртого класса. И всё-таки Петровский лес загорелся. Жители деревни с большой тревогой наблюдали за разгулом стихийного бедствия. И были на то веские и весомые причины. Петровский лес находился в непосредственной близости от деревни. Лишь какие-то пятьсот метров отделяли опушки соснового бора от крайних домов поселения, да и те были заросшими бурьяном и травой, которые под палящим солнцем высохли и являлись отличным проводником огня.

Участковый в сердцах выругался и захлопнул окно. Включил вентилятор и тот лениво стал гонять жаркий воздух по небольшому кабинету. Китель парнишка не снимал, полагая, что он придаёт хоть какую-то солидность. Достал из сейфа бланки протоколов, сел за стол, внимательно глянул на нарушителя:

— Начнём, гражданин Лаврушка?! — что-то среднее между вопросом и констатацией факта произнёс он и стал заполнять бланк.

Иван Иванович казался безучастным к происходящему. Словно это не его задержали за нарушение правопорядка, не его сейчас будет допрашивать представитель внутренних органов.

— Ваше имя и отчество, — попросил Алексей.

— Лавров Иван Иванович.

— Лавров? — удивился участковый.

— Лавров, — подтвердил нарушитель и заглянул в протокол. В графе «фамилия» тот уже успел написать каллиграфическим почерком «Лаврушка». Усмехнулся. Горько. Алексей в одно мгновение покраснел, испарина выступила на лице. Он торопливо достал носовой платок, утёрся, ослабил узелок галстука.

Прозвища деревенских мужиков давно уже плотно заменили фамилии. Даже сами старожилы иногда с трудом вспоминали настоящие фамилии, что уж говорить о новых жителях. Ведь прозвища, как и фамилии, передавались из поколения в поколение, от отца к сыну. Однако при этом менялось только звучание, но никак не суть. Жук – жучок, Верста – вершок, Купец – купчишка, Чугун – чугунок. Отец Иван Ивановича носил гордое прозвище «Лавр», а вот сыну досталось ласковое и уменьшительное, немного унизительно-оскорбительное «Лаврушка».

«Мне уже без малого полтинник. А я всё ещё «Лаврушка». Кому смешно, а мне очень грустно. И ведь винить кроме себя и некого. Жизнь изначально не задалась и, по большому счёту, не удалась. Пустая какая-то жизнь получается. Прав глава. Ни жены, ни детей, ни друзей. Даже врагов, и тех не нажил. И вспомнить на смертном одре мне будет совсем нечего», — размышлял про себя Лавров, наблюдая, как участковый постепенно приходит в себя. Взял чистый бланк протокола и аккуратно переписал все данные с паспорта, чтобы уж наверняка.

— Что же вы, гражданин Лавров, хулиганите? — спросил он, полностью справившись с волнением.

— Кто, я? — совсем по-детски, глупо как-то, спросил Лавров.

На что участковый покачал головой:

— Вот заявление от гражданина Купцова, из которого следует, что вы, гражданин Лавров, угнали у него трактор. Было?

— А спроси я его, так он и не дал бы. Купец славится у нас жадностью.

— Значит, факт угона подтверждаете? Так.— Он снова глянул в заявление. — Когда вы вернули трактор, то набросились на гражданина Купцова с кулаками и нанесли ему тяжкие телесные повреждения. А это уже 111 статья УК. Лишили гражданина Купцова возможности участвовать на сеноуборочных работах. Он тут подсчитал, сколько потеряет денег, находясь на больничном листе. Что скажете, Лавров? Избивали Купцова?

Иван Иванович прикоснулся к разбитой брови:

— Обоюдно.

— Так он был вынужден защищаться, — Алексей еще раз посмотрел в бумагу. — Ага, вот: защищаться от необоснованной и неуправляемой агрессии. Во даже как! Что на это скажете?

— Ничего.

— Ничего?

Рассуждения о собственной жизни породили полное равнодушие не только на дела текущие, но и на перспективы завтрашнего дня.

— Мне всё равно, — Иван Иванович опустил седую голову и вновь затеребил старую кепку.

На последующие вопросы участкового он отвечал интуитивно, не задумываясь ни над сутью самого вопроса, ни на возможные последствия от своих ответов. Потом просто расписался в протоколе и вопросительно глянул на Алексея в ожидании дальнейших указаний.

— А теперь без протокола, — парнишка демонстративно убрал бланк в кожаную папку. — У вас уже была судимость?

— Она давно погашена.

— За что?

Лёгкая, ироничная улыбка коснулась губ Лаврова. Память тут же выдала яркую, сочную картинку из далёкого прошлого. Увы, уже такого далёкого. Как же время скоротечно пожирает дни календаря.

Работал он тогда на тракторе «Беларусь». В тот зимний день ему предстояло поехать на дальнюю делянку и притащить вагончик, в котором жила бригада лесорубов. Мужики уже целую декаду безвылазно сидели на дальнем кордоне, выполняя план по лесозаготовкам. А теперь просто жаждали быстрее оказаться дома, с горячей банькой, сытым ужином и мягкой постелью. Солнце светило ярко и не по-зимнему тепло. Чистый покров кипенно-белого снега отражал его лучи так смачно, что становилось больно глазам. Даже пришлось отыскать в бардачке солнцезащитные очки. Когда Лавров подъехал к делянке, был уже полдень. Лесорубы сидели в вагончике и праздновали окончание трудовой вахты. На столе главенствовала трёхлитровая бутыль мутного самогона. К ней прилагались картошка, маринованные огурчики и грибочки, сало. А над всей этой роскошью плавал насыщенный дым от самокруток с крепкой махоркой.  От стакана самогона, выпитого на голодный желудок, сразу же закружилась голова, в ушах зашумело, ноги стали ватными. Лаврушка поспешил на улицу. Глубоко вдыхая морозный, чистый воздух, он немного пришёл в себя. Покурил. Заглянул в вагончик и, перекрикивая орущее радио, сообщил:

— Вы отдыхайте, мужики. Сейчас зацеплю ваш вагончик, и с ветерком покатим до хаты.

Сказано – сделано. Прицепил, залез в «Беларусь», дёрнул. Вагончик даже не шелохнулся.

— Колёса вмерзли, что ли, — пробурчал Лаврушка и повторил попытку. Только после третьего рывка вагончик, наконец-то, пришел в движение.

— Порядок. Поехали!!!

Он только иногда бросал взгляд через плечо. Видел, что праздник у лесорубов перешел в окончательную стадию. А именно – к танцам. Суровые мужики яростно танцевали, подпрыгивали и отчаянно махали руками. И лишь в деревне Лаврушка вдруг понял причину этих судорожных телодвижений, которые он и принял за танцы пьяных мужиков. Оказалось, что вагончик он прицепил не за платформу с колёсами, а за металлический каркас. И оторвал его, потащил волоком по зимней дороге. Вот мужики и бежали внутри каркаса, пытаясь жестами привлечь его внимание. Устали так, что не хватило сил, чтобы наброситься на горе-тракториста с кулаками. Иначе было бы Лаврушке проблематично избежать тяжких побоев и больничной палаты.

 

— Хулиганство, — просто ответил Иван Иванович, не вдаваясь в подробности.

— Опять хулиганство, — покачал головой участковый. — Рецидив получается. Ладно. Можете быть свободным. Пока. Надеюсь, никуда не сбежите?

— Некуда бежать-то, — с грустью в голосе ответил Лавров.

Ветер успел сменить направление и гнал дым лесного пожара от деревни. Стало значительно легче дышать, но не более того. Тревога не унималась. По дороге промчались две пожарные машины, поднимая клубы мелкой пыли. На улице было пустынно, что не могло не радовать Лаврова. Как никогда раньше, ему сейчас не хотелось ни с кем встречаться. По сложившейся традиции, он по пути домой зашел в местный магазин. Хорошо, что кроме продавщицы Веры, и здесь никого не было. И видимо давно, Вера даже заскучала без общения. Увидев посетителя, ожила. Начала говорить без остановки, задавать вопросы, на которые и не ждала ответов.

— А ты молодец, Лаврушка. Уважаю. Поступил как настоящий мужик! Хотя и получил от Купца, я вижу, по первое число. Но что тут поделать? Бог ума не дал, а вот силой не обидел. Да и жадностью наградил сполна. Но за правое дело и пострадать можно. Хотя и обидно. А что наш молоденький, безусый участковый сказал? — наконец-то, она сделала небольшую передышку, чтобы вдохнуть больше воздуха для продолжения. Но тут же и заметила, что Лавров не горит желанием вести беседу. Он всегда был не охоч до бесед и компаний. А теперь, находясь в подавленном состоянии, вообще лишь кивком головы попросил его отоварить.

— Как обычно? — Вера тут же сменила тон. Был дружелюбный – стал усталый, раздраженный, была готова сорваться на полное пренебрежение к покупателю.

— Да, — тихо обронил Лавров и высыпал на прилавок горсть монет и смятые купюры.

Вера, не пересчитывая мелочь, стряхнула деньги в коробку и поставила перед ним чекушку водки и пакет молока.

Лавров, не прощаясь, покинул магазин.

 

 Вечер принёс долгожданную прохладу. Над деревней повисло чёрное небо с беспорядочной россыпью звёзд. По улицам «гуляла» тишина, которую изредка нарушал собачий лай.

Лавров вышел на крыльцо с пакетом молока. Присел на последнюю ступеньку, из-под которой достал старую чугунную сковороду. Вылил в неё молоко, глянул на часы.

— Время ужинать, — громко произнёс он, а сам замер.

Вскоре по дощатому тротуару послышался топот шагов, и через мгновение из темноты показалась мордочка. Ёжик, большой такой, размером с баскетбольный мяч. Он уже не боялся человека, подкармливающего его каждый вечер, поэтому сразу прошлёпал к сковороде. Фыркнул громко пару раз и принялся смачно лакать тёплое молоко. Иван Иванович тихо наблюдал за ним, и счастливая, едва приметная улыбка блуждала на его лице. Скрипнула калитка, и вновь послышались шаги. То был человек. Ёжик тотчас бросил трапезничать, свернулся в клубок, грозно ощетинив колючки. Участковый, а это был он, осторожно обошёл ёжика и присел рядом с Лавровым.  Молчал. Молчали оба, пока ёжик не успокоился и снова не принялся пить молоко.

— Что же вы, Иван Иванович, мне сразу не сказали, с какой целью угнали трактор, — тихо, в полголоса, поинтересовался Алексей.

Лавров ничего не ответил, даже плечами не повёл.

— Вы же, по большому счёту, уберегли деревню от стихийного бедствия, вспахав противопожарную полосу между Петровским лесом и жилыми домами.

— А разве это что-то меняет? — в такой же тональности ответил Лавров. — Хулиганство же было?

— Было, — не мог не согласиться с ним участковый и погрустнел. — Какая-то неразрешимая дилемма получается. Всем сделали хорошо, но закон при этом нарушили. Хулиганство как следствие героического поступка. Вот такая ситуация. И что теперь? — он словно искал выход, спрашивая совета у Лаврова.

— Наша жизнь вообще – парадоксальная история, — грустно усмехнулся Иван Иванович.

— Печалька, — вздохнул Алексей. 

2018

 Утреннее совещание закончилось раньше обычного. Из здания управления, громко обсуждая текущие дела, выходили специалисты и расходились по своим объектам работы: МТФ, гараж, пилорама, мастерские. Последним на крыльцо вышел директор, грузный, коренастый мужчина предпенсионного возраста.  Окинул внимательным взглядом разнорабочих, сидевших перед управлением на скамейках в ожидании нарядов на работу. Громко хлопнув подтяжками по пивному животу, он нахмурил брови:

— Это надо же! У меня, директора, из служебного автомобиля слили бензин!!! Без шума и пыли. Совсем страх потеряли.

Мужики дружно покачали головами и закурили.

— А Степанович говорит? — подал голос самый невзрачный, щупленький мужичок в спецовке, давно уже не стиранной и потому утратившей свой первоначальный цвет да и фасон.

— Участковый отпросился на три дня, — угрюмо ответил директор. — Свадьба у племянника, в городе он.

— Понятно.

— Так, — руководитель переключил течение мыслей, внимательно осмотрел всех собравшихся рабочих, грустно усмехнулся. — Значит, бригада «ух», работаем до двух в полном составе. Принимайте наряды: трое в распоряжение прораба, продолжайте строить кормушки для свинофермы, двое – на уборку территории столовой. А ты, — он не мог вспомнить фамилию щупленького рабочего, а использовать деревенское прозвище не позволяла должность. — Ты на сегодня свободен. Пользы всё равно от тебя никакой. Видно же, что вчера ты хорошенько залил за воротничок, а с утра и опохмелиться успел. Всю бригаду с панталыки собьёшь. Иди, проспись, и чтобы завтра был трезвым, как слеза младенца. 

Мужики быстренько разбежались, боясь, что директор в гневе и их грешки припомнит. Все мы не ангелы. Оставшись в гордом одиночестве, Кузнечиков сорвал с головы засаленную кепку и в сердцах стукнул ею по худой коленке:

— Эфиоп твою мать! — слова директора о его никчемности задели мужика за живое, хотя и слышал он их в свой адрес не единожды. Но сегодня, так уж наверно «звёзды сошлись», они были стократ обиднее. — Да что я? Да разве я ничего не могу, не умею? Да я…, — он потеребил седеющие волосы на затылке. — Я сам найду того, кто слил горючее с директорской машины. Чай, не лаптем щи хлебаем. Да сам Степанович от зависти себе все усы повыдергивает.

Вскочил, натянул кепку на глаза и направился к магазину. Тут каждое утро собирались женщины в ожидании привоза свежего хлеба из райцентра. И пока ждали, как водится, разговаривали. Сначала шли реальные деревенские новости: кто, куда и с кем, которые плавно переходили на обыкновенные сплетни и слухи, и лишь потом начиналось бурное обсуждение очередной серии мыльной оперы.

«Эфиоп» присел на корточки, прислонившись спиной к берёзке, стараясь сидеть тихо, не привлекая внимание женщин. Это ему вполне удалось, благодаря чему он стал свидетелем последних событий, слухов и домыслов. Именно этого он и желал. Подъехала автолавка, и женщины мгновенно, как по прихоти волшебной палочки, дружно замолчали. Выстроились в очередь, и Кузнечиков незаметно покинул своё убежище. Первым делом он направился к учителю химии, ворча себе под нос:

— Так, Иван Дмитриевич, значит, вы вчера дровишки весь день пилили, и чем соседям так не угодили. А чтоб дрова пилить – надобно бензин налить. Смотри-ка, я стихами заговорил. Ещё один талант прорезался, окромя сыска. Вот только зачем вам 92-ой бензин, когда «Дружба» признаёт только 76-ой? А? — и тут же новоиспечённый детектив ответил сам себе. — Ничего странного. Вы же химик, и наверняка знаете, как из 92-го сделать 76-ой. Вот это мы сейчас и проверим.

Педагог приводит двор в порядок, складывал распиленные чурбаки в кучу, сгребал опилки.

— Иван Дмитриевич, а я к вам с вопросом касаемо химии.

— Интересно, — учитель тут же отложил метлу и присел на лавочку, жестом приглашая и «детектива». Он был просто фанатом химии, и мог говорить о ней часами.

— А вопрос у меня такой: можно ли в домашних условиях из 92-го бензина сделать 76-ой?

— То есть? — искренне удивился химик. — Я не ослышался, из 92-го - 76-ой? Не наоборот? Обычно интересуются обратным процессом.

— Нет, вы не ослышались.

— Хм, — учитель озадаченно потеребил трёхдневную рыжую щетину на лице. — То есть понизить октановое число. Так?

— Вам виднее.— Эфиоп пожал плечами.

— Что ж, можно и понизить. Существуют три способа. Ну, подробности процессов, я думаю, вас не интересуют. Главное результат, так? Тогда нам понадобится сернистые соединения, поршневой мотор, прибор для определения октанового числа. Можно будет попробовать.

— Что значит «попробовать»? — немного удивился Кузнечиков. — Разве вы такое уже не проделывали?

Снова пришла очередь удивляться Ивану Дмитриевичу:

— Что?

Эфиоп решил играть в открытую и неопровержимыми фактами заставить учителя заволноваться и признаться:

— У директора из машины ночью злоумышленники слили весь бензин. А вы со своими знаниями могли его превратить в 76-ой, чтобы распилить дровишки.

— Что? — химик опешил от такой наглости и в запале забыл фамилию и имя собеседника. — Да ты что, эфиоп мать твою, совсем последние мозги пропил?! Меня, заслуженного учителя Российской Федерации, обвинять в столь мерзком поступке!!! Да и на черта мне этот бензин, когда у меня электрическая пила. Электрическая! — по слогам произнёс он, срываясь на фальцет. — Он вскочил и схватился за метлу.

Кузнечиков мгновенно бросился со двора. Рванул вниз по улице и остановился только около колодца, где испил ледяной воды, умылся и перевёл дух.

— Так, эфиоп твою мать, первый блин вышел комом. И как я забыл, что он при мне покупал эту электрическую пилу. — Он присел на корточки и закурил. — Думай, думай. О чём так ещё бабы судачили? Ага. Говорили, что у Кромольцевых какой-то юбилей намечается. И Петрович наверняка поедет на рыбалку. Больно уж вкусных карасей в сметане его жена готовит. А на чём он поедет на Заливные озёра? На «Урале». И зная жадность Кромольцевых, делаем безошибочный вывод: покупать бензин они не станут.

Докурил сигарету и направился на другой конец деревни. Настроение постепенно возвращалось к нему.

Кромольцева возилась в палисаднике, полола грядки с огурцами.

— Здорово!

— Обмочи тебя корова, — Серафима была острой на язык и почти всегда в плохом расположении духа. Короче, палец в рот не клади – без руки останешься.

— Хозяин дома?

— Кто? — она деловито упёрла руки в пухлые бока. — Это я – хозяин дома. И деньги зарабатываю, и скотину обихаживаю, и огород держу в порядке, и забор латаю. А это недоразумение только и может телевизор смотреть да на рыбалке сидеть.

— Так он на рыбалку уехал? — Кузнечиков вставил-таки вопрос в монолог сварливой Серафимы.

— Да какой там, — в сердцах махнула та рукой. — На озёра ехать – нет бензина, вот и пошёл на речку, раков драть. Плакали караси в сметане. — И она вернулась к прополке огурцов.

Кузнечиков поспешил ретироваться. Все жители  Берёзовки опасались «попасть на язычок Серафимы». Не отвяжешься, не отмоешься.

С визгом рухнула и эта версия, второй подозреваемый «соскочил с крючка». Горе-детектив находился в полной растерянности. Планы рушились, мысли путались, состояние похмельного синдрома обострилось. Он пошарил по многочисленным карманам и облегчённо вздохнул. Мятая купюра резко подняла бодрость духа. Мысль о бутылочке холодного пива заставила эфиопа прибавить шаг.

В магазине он застал только продавщицу и Нину Ивановну, которые что-то громко обсуждали, перебивая друг друга:

— Подсолнечное масло?

— Пробовала.

— Ацетон?

— Не берёт.

— Бензин?

— Первым делом.

Услышав про бензин, Кузнечиков напрочь забыл, зачем он зашёл в магазин. Так и не купив живительного напитка, он вышел вслед за Ниной Ивановной. Бойкая, не смотря на преклонный возраст, женщина быстро удалялась от магазина. Детективу пришлось перейти на бег.

— Что случилось, Нина Ивановна? — на ходу поинтересовался он, стараясь поймать ритм её шагов.

— Масляной краской по шифоньеру мазнула. Ничем не могу отмыть, — не сбавляя темпа, ответила женщина.

— А каким бензином пробовали, 92-ым или 76-ым?

Нина Ивановна резко остановилась и недоумённо посмотрела на него:

— Не мусори в моей голове. Бензин он и есть бензин.

— А где брали-то?

Женщина вновь прибавила шаг и отмахнулась от Кузнечикова, как от назойливой мухи:

— Где-где? У Машкиных, конечно.

Кузнечиков остановился и хлопнул себя по лбу:

— Вот я февраль! Ну, конечно же, у Машкиных, эфиоп твою мать!

Машкины были самогонщиками. Гнали такой отличный продукт, который не шёл ни в какое сравнение с водкой. Без запаха, большой крепости, прозрачный, как роса. В деревне его ласково называли «Машкины слёзы». Покупали абсолютно все, включая и высокое начальство, потому и участковый закрывал на это глаза.

Кто рассчитывался деньгами, а кто и бартером. Машкины не гнушались ничем. От художественной книги до…, короче, брали абсолютно всё.

Кузнечиков  открыл калитку и нос к носу столкнулся с участковым.

— О, Степанович! А как же праздник бракосочетания?

— О, эфиоп! Твою мать. Сам в руки идёт.

— Чего? — не понял Кузнечиков, и только сейчас заметил в руках участкового трёхлитровую банку. И судя по цвету, это был бензин. Смутные догадки стали прорастать в его затуманенном сознании.

— Вот, — вступил в разговор Машкин, маячивший за спиной Степановича. — Он и принёс мне вчера этот проклятый бензин. Сам уже еле на ногах держался, а всё туда же. Продай бутылку, отпусти чекушку, налей хоть стаканчик.

— С тобой мы позже разберёмся, за скупку краденого, — строго сказал Степанович. — А вы, гражданин Кузнечиков, следуйте за мной.

Спорить с представителем закона не было никакого резона. Шёл понуро Кузнечиков и силился вспомнить весь вчерашний день. «Это что же получается? Я полдня носился по деревне как угорелый в поисках вора, оказалось, бегал за самим собой.  Ну и ну. Точно. Это был я. Злой был на директора. Всех направил зерно лопатить, а меня одного – ремонтировать транспортёр навозный. Вот и вспыхнула обида, вот и отомстил я. Что же делать-то теперь?». Он тяжело и громко вздохнул.

Степанович остановился и обернулся:

— Что ты, молодец, не весел, что головушку повесил?

— Может, договоримся, начальник? — брякнул Кузнечиков. Сколько раз он эту фразу в сериалах слышал, и обычно всё заканчивалось хорошо.

Участковый только фыркнул в пышные усы:

— Что взять-то с тебя?

— Только честное слово, — откровенно признался эфиоп. — Сам же знаешь, что я никогда чужого не брал. А тут бес попутал. Честное слово, такого больше никогда не повторится.

— Да бесы уже давно в твоей хате прописаны. Вот каждая деревня в округе может гордиться земляками. Кто картины пишет, кто по дереву работает – любо заглядеться, кто поёт – заслушаешься. Только у нас, в «Берёзовке» – «Машкины слёзы», да ты, эфиоп.

— Значит, никак, Степанович? Ну, не выдавай меня директору. Совсем на работу не возьмёт.

— Это точно.

— Ну, что, договорились? — надежда вспыхнула в его глазах.

— А вот ответишь мне, только честно, на один единственный вопрос, тогда подумаю.

— Спрашивай, Степанович, отвечу всё, как у попа на исповеди.

— Пить бросишь?

Раздумье длилось всего несколько секунд:

— Нет.

— Почему? — участковый даже немного удивился.

— Где горькая жизнь — там сладкая водка, — думал он уже пару минут.

Степанович так и не нашёл, что ответить на эту народную мудрость. Только кивнул головой, отпуская эфиопа на все четыре стороны. 

2019

Июнь выдался прохладным. И эпитет этот был еще достаточно смягчён. Холодным выдалось начало календарного лета. Температура не поднималась выше пятнадцати градусов, по небу лениво проползали серые, мрачноватые тучи, изредка обрушивая на село холодные дожди. Но главным раздражителем были ветра. Каждый день они, не переставая, носились над селом, лишь иногда меняя направление и силу. И складывалось ощущение, что населённый пункт находился в непосредственной близости от большого природного водоёма, а не затерялся средь смешанных лесов где-то в средней полосе России. Жители привычно сетовали на погоду, кутались в тёплые куртки и тяжело вздыхали по поводу облетавшего цвета в садах, по задержавшемуся росту овощей, ягод и корнеплодов. И даже тот факт, что ветер освободил сельчан от назойливых комаров и мошек, не приносил им особой радости.

 

 Серафима Ивановна каждый день, несмотря на каверзы погоды и больные ноги, приходила в сад. В его самый отдалённый и запущенный уголок. Старый, почерневший и местами обросший мхом амбар, с вечно распахнутой дверью и гнилыми половицами, замер в унылом ожидании полного сноса. Рядом – такие же древние скамейка и столик, над которыми нависала ветвь сливы, давно не плодоносящая и «приговорённая» на спил.

Сын Серафимы Ивановны всё никак не решался навести тут порядок. Привязанность старой матери к этой части большого сада останавливала его. Хотя и были уже заготовлены материалы для будущей беседки с площадкой для барбекю и качелями для ребятишек. Старая учительница понимала, что сын со снохой еще так молоды, что хочется им чаще встречаться с друзьями под шашлычок и песни под гитару. А уж про внуков и говорить-то нечего: магнитофон у них просто не выключался, друзья в доме были постоянно. Смех, гам, суета.

А Серафима Ивановна всю жизнь проработала в большом коллективе и теперь  чувствовала потребность в уединении и тишине.  Вот и наслаждалась она умиротворённым покоем, который особенно остро ощущался в предрассветные минуты. Когда диск дневного светила лениво и вальяжно поднимался над горизонтом, заставляя природу пробуждаться. Туман падал хрустальной влагой на изумрудную траву, и воздух становился настолько кристально чистым, что кружилась голова и подкашивались ноги.

Серафима Ивановна насыпала пшена в кормушку, что висела на нижней ветке яблони, мерно покачиваясь на ветру. Избалованные воробьи уже нетерпеливо прыгали по веточкам, громко щебетали, оповещая своих сородичей о скором угощении.  Они уже не боялись старушки и, едва та отошла на пару шагов, как веселой, шумной ватагой набросились на пшено.  Их возня вызывала у Серафимы Ивановны лёгкую грусть и слабую улыбку. Она достала из пакета коврик на старую скамейку, шерстяной плед для больных ног и книгу.  Сколько раз она за всю свою долгую жизнь перечитывала произведения русских классиков, но каждый раз, открывая томик, чувствовала прилив радостного ожидания с прикосновением прекрасного. Каждый раз она открывала  для себя что-то новое и удивительное. Сегодня был Лесков, который виртуозно владел русским языком и насыщал произведения игрой слов и оригинальной сатирой.  Серафима Ивановна то с упоением читала, то погружалась в воспоминания, то просто наблюдала за суетой пташек, порханием бабочек, покачиванием веток, за надменным движением свинцовых туч.

 

 Громко хлопнула металлическая калитка. Серафима Ивановна бросила взгляд на ручные миниатюрные часики.

— Время девять часов. Это Костик. Снова несёт мне завтрак, — прошептала она и не ошиблась: на тропинке появился её старший внук. В одной руке – тарелка с бутербродами, в другой – термос с зелёным чаем.

— Привет, бабуль, — парнишка поставил на стол тарелку и совсем по-стариковски проворчал. — Опять ушла ни свет, ни заря, без маковой росинки во рту. — Он подошел к яблоне и заглянул в кормушку. — Вот птичек накормить не забываешь, — и сам бросил горсть семян подсолнечника.

Серафима Ивановна улыбнулась.

— О, чай с жасмином?! — она нарочито глубоко вдохнула насыщенный аромат, исходящий из термоса. — Тебе наливать?

Костя вернулся к столику и достал из кармана раскладной стаканчик.

— Что читаешь? — полюбопытствовал он, закрывая книгу. — Лесков? Никогда не слышал. Интересно?

— Очень. А ты что сейчас читаешь?

— Что на лето задавали, — погрустнел внук.

— А конкретней?

— Лермонтов, — уже совсем мрачно ответил парнишка и тяжко вздохнул. — Ох, уж, этот Лермонтов!

Что-то знакомое проскользнуло в предложении. Такое далёкое и почти полностью стёртое. Серафима Ивановна отложила бутерброд и задумчиво посмотрела вдаль. Память дозировано выдавала картинки из прошлого, обрывки каких-то фраз, лица молодых людей. Как-то нехотя, лениво, мозаично всё-таки сложилась вся картина. С мельчайшими подробностями и нюансами. Серафима Ивановна вспомнила все, и широкая улыбка озарила её лицо.

Костя, оказывается, внимательно наблюдал за её лицом и видел всю гамму, всю переменчивость  чувств.

— Что с тобой, бабуля? — спросил он, увидев наконец-то счастливую улыбку.

— Да вот, вспомнила забавный случай, — ответила Серафима Ивановна и налила себе еще одну чашку горячего чая. — Связанный, кстати, с Лермонтовым, Михаилом Юрьевичем.

— Расскажи, — с нескрываемым любопытством попросил внук.

Серафима Ивановна охотно начала повествование:

— Дело было на Урале, много-много лет тому назад. Работала я тогда учителем в вечерней школе, — увидев на лице Кости недоумение, пояснила. — Вечерняя школа – это школа для рабочих и трудящихся. Днём молодежь работала, а по вечерам училась, получала среднее образование.

— Понятно, — кивнул головой внук.

— Так вот, учился у меня тогда в классе один парнишка. Фамилию, к сожалению, я не помню, а звали его так же, как и великого поэта – Михаил Юрьевич. Работал Миша сталеваром, и надо сказать, был отличным работником. Он постоянно устанавливал какие-то трудовые рекорды на плавке металла, его портрет висел на «Доске почёта», а местные газеты часто писали о нём большие и хвалебные очерки. А вот учиться Мише было просто лень. — Она замолчала, снова погружаясь в пучину воспоминаний.

Однако Костя быстро вернул её в «реальность»:

— И что?

— А? Ах, да. Был у Миши особый талант, которым он злоупотреблял. Ему было достаточно один раз прочитать любой текст, чтобы запомнить его наизусть до самой последней запятой. Смысл же прочитанного его совсем не интересовал. Прочитал, запомнил, рассказал – и всё. Любой дополнительный вопрос ставил сталевара в тупик. Он не понимал суть текста.

— Это как? — не совсем понял внук.

— Например, я до сих пор помню формулировку второго закона Ньютона: «В инерциальной системе отсчёта ускорение, которое получает материальная точка с постоянной массой, прямо пропорционально равнодействующей всех приложенных к ней сил и обратно пропорционально её массе».

— Ух ты! — не смог сдержать восторга Костя. — Здорово!

— Вот ты понимаешь, что я сказала?

— Конечно, — удивлённо ответил подросток. — Физика – это мой любимый предмет.

— А я вот ничего не понимаю. Для меня это просто набор ничего не значащих слов. Понятно?

— Теперь понятно.

— Вот и Миша мог выучить большой фрагмент текста и при этом не понимать, откуда вырван этот отрывок, о чём идёт речь.

— Бесполезный дар.

— Согласна, — кивнула головой Серафима Ивановна. — Именно это и доказал случай, о котором я тебе рассказываю.

— Слушаю, — откашлялся внук, извиняясь, что поторопился с выводами, не услышав самой истории.

— Михаил как-то прогулял занятия в школе, целую неделю не появлялся на уроках. Устанавливал очередной трудовой рекорд. За учёбу сильно не переживал, надеясь на свой талант, с которым быстро закроет все «хвосты». А мы как раз проходили творчество Лермонтова. И Мише предстояло выучить четыре стихотворения поэта.

— А что как много? — удивился внук.

— Программа была такая, — виновато развела руками бывшая учительница. — И вот я вызываю его к доске.

 

— Что ты нам приготовил, Михаил Юрьевич, из поэтического наследия твоего тёзки?

Михаил вышел к доске, положил на мой стол две книги. Одна называлась «Лермонтов. Поэмы и стихотворения», вторая – третий том из собрания сочинений автора.

— «Клятва Демона» —  басовито ответил Миша и начал читать отрывок из поэмы «Демон»:

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Прочитал как обычно без запинки, без ошибки, но и без души.

— Хорошо, — говорю я ему. — Дальше.

— «Бой с барсом» — заявляет сталевар и начитает декламировать:

Я ждал. И вот в тени ночной

Врага почуял он, и вой.

И опять серо и буднично, без намёка на эмоции, поведал нам о схватке Мцыри с хищником.

— Хорошо, — повторяю я и жестом приглашаю продолжить.

И тут он невозмутимо заявляет:

— Отрывок из поэмы «Демон», — и начинает читать:

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

А я смотрю на учеников и вижу, как сначала в классе вспыхнуло недоумение, которое вскоре сменилось широкими улыбками и приглушенным смехом. Михаил на это не обращает никакого внимания и дочитывает отрывок до конца.

— Отлично, — поднимаю я ему оценку, сама едва сдерживая смех. — И последнее. Думаю, что это будет отрывок из поэмы «Мцыри».

Пришла очередь удивиться Михаилу. И это было так естественно, так искренне, что становилось ясно: парнишка не хитрит. Он сам свято верит, что выучил абсолютно разные творения.

— Да вы, Серафима Ивановна, просто провидица, — и без колебаний начинает:

Я ждал. И вот в тени ночной…

Дальше ему просто не дали читать. Класс буквально взорвался гомерическим хохотом. Один лишь Миша стоял в полной растерянности и недоуменным взглядом смотрел на своих товарищей.

А когда ему объяснили причину столь безудержного приступа смеха, он лишь обречённо махнул рукой:

— Ох, уж, этот Лермонтов! — и, опустив голову, понуро побрёл на своё место.

 

— Вот и вся история, Константин.

Внуку было совсем не смешно. Может, чувство юмора у него было иного склада, может, современный уклад  жизни диктовал свои критерии, свои планки. Но, чтобы не обидеть бабушку, он наигранно рассмеялся:

— Да. Поучительная история.

Однако Серафима Ивановна уловила фальшь и погрустнела. Отвела глаза, допила мелкими глоточками холодный чай.

— Вспомнила, — вдруг воскликнула она, показывая на кормушку. — Мишину фамилию вспомнила. Воробьёв! Да, да. Воробьёв Михаил Юрьевич.

Глаза её снова радостно заблестели, и улыбка прикоснулась к тонким губам.

Косте стало вдруг и стыдно, и грустно. Захотелось сделать для бабушки что-то такое, чтобы вот такие радостные блики в её глазах не затухали никогда.

— Бабуль, я найду в социальных сетях Воробьёва Михаила Юрьевича, обязательно найду.

— Зачем?

— Пообщаетесь, вспомните школу. Ты о себе расскажешь, о Мише узнаешь. Как он живёт, работает. — Воодушевлённость захлестнула подростка.

— Он погиб, — охладила его пыл Серафима Ивановна. — Спустя два года. На заводе случилась авария, и Миша геройски погиб, спасая государственное имущество.

 

Тишину нарушили совсем близкие раскаты грома. Ветер с каждой минутой свежел и усиливался.

— Пойдём домой.

— Пошли.

Костя, с большой осторожностью придерживая бабушку за локоток, повёл её по тропинке сада. А в голове крутились строчки из стихотворения великого поэта, хотя Костя и не учил его:

Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье – все готовы:

Никто не хочет грусть делить. 

 

2018