Анатолий Воробьёв

Посвящаю Андрею Соколу!

 

Александр ехал на работу после беспокойного сна ушедшей душной майской ночи. Успев повздорить этим утром со своим сыном, чувствовал себя неуютно. Никакого скандала или ругани, конечно, не было. Было внушение отцовское и убедительное. Правда, с несколько повышенным, как того требовала ситуация, тоном. Это было не первый раз, очевидно, и не последний. Поэтому Александр торопился в офис, надеясь загасить неприятный осадок, окунув себя в дело. Ему 26 лет, он преуспевающий деловой человек без дурных наклонностей и привычек. Не совсем ласковое детство воспитало в нём обострённое чувство ответственности, честности по отношению к себе и к окружающим. А умение трудиться во имя поставленной цели и безоговорочно её достигать помогло Александру создать империю спортивного мира одежды. Империю, успешно расширяющуюся за счёт продуманных, экономически целесообразных действий Александра и его компаньона. Без всякого намёка на подачки чиновничьему стаду, криминальных разборок и действий. Сейчас, направляясь на работу, он мысленно готовился к предстоящей деловой встрече с немецкими коллегами. Впервые вырисовывались перспективы международного сотрудничества. Высвечивался логический итог многолетних, порой до хрипоты и изнеможения, трудов двух юридических особ.

Припарковав машину, Александр направился к своему офису, который расположился внутри большого магазина спортивных товаров. Собственно офиса и не было. Был небольшой кабинет с компактно встроенной мебелью и оргтехникой, и большим окном, за которым открывался вид на набережную с причалами, где, шатаясь на волнах, белели разнообразные яхты. Этот заоконный вид дышал романтическим спокойствием и английской деловитостью. Именно поэтому местом встречи был определен небольшой, но уютный кабинет. При входе Александра встретила высокая брюнетка с взглядом вечного желания, исполняющая обязанности старшего менеджера. Она коротко доложила о готовности приёма гостей и неисправности одного светильника на витрине. Этот докладной ажур, как "Отче наш", был обязательным атрибутом длинноногой брюнетки при очередном появлении Александра. А получив в ответ "Разберёмся!", приступила к прямым своим обязанностям, определяемым рамками звания старшего менеджера. Она была чертовски хороша и недосягаема. Двенадцатью ударами прозвучали часы местной башни, красовавшейся между канатной дорогой и торчащим бельмом «пентхауза», выстроенного на фундаменте из замеса исторических этапов госпиталя, НКВД и державных управ...

В дверях кабинета появились два немецких гостя в сопровождении белокурой переводчицы. Адаптация гостей началась с традиционной улыбки на их лицах и приветствия на русском могучем. Через пару формальных вопросов, прозвучавших с обеих сторон, и приготовлений с раскрытием папок и шелестом деловых бумаг, началась переговорная круговерть. В разговоре с Александром, в основном, принимал участие более молодой немец. Другой, более старший по возрасту, внимательно наблюдал за диалогом, изредка делая пометки в своём блокноте. Его звали Эрих. У него на лице были заметные шрамы, оставшиеся, очевидно, после тяжёлой травмы нижней челюсти. Хирургическая пластика не смогла надежно скрыть эти явные уродства и закрепилась в Эрихе неким психологическим табу, оно и было причиной молчания на людях. Зато внешние природные данные: вьющиеся седые волосы, цвет глаз, осанка и проницательный ум, скрывали с лихвой лицевые недостатки.

Большую часть своей сознательной жизни он провёл в ГДР, воспитываясь одной матерью, работавшей в местном музее экскурсоводом. Эрих рос слабым, хилым мальчиком. Был частым посетителем поликлиник, поэтому его матери приходилось часто оставаться дома с сыном. В свободное от бытовых хлопот время она рассказывала Эриху много интересных, исторических легенд. Благодаря этому в мальчике созревала способность чувствовать прекрасное и чётко различать разницу между добром и злом. Потом были первые и короткие годы учёбы в университете на факультете философии, где он получал поток знаний, вместивших в себе: основы римского права с канонами спартаковского коммунизма, теологические умозаключения о рождении истоков религий и исторические вехи цивилизации, под сводами рождённого ими искусства.

Демократические основы, существующие в книжных источниках в странах, отдалённых от СССР, давали больше возможности для вольнодумия и способности бороться в листовках, самиздатах... Максимализм выливался в движения хиппи и за право уважать каждое высказанное мнение. В ГДР свобода считалась свободной на каждом перекрёстке, но под обязательным прицелом спецслужб. Книги от Аринарха и Гонория через Эразма Ротердамского и Швейцера давали повод думать о лучшем и о большей духовной свободе...

 Под блики факела заокеанской бабы он влился в число инакомыслящих, вступив в "Союз свободных студентов". И хотя главной целью этого общества не был посыл к свержению политического строя разнузданного социализма, но «Союз…» был под пристальным вниманием "штази", которая отслеживала все шалости молодого поколения и умела находить моменты для выключения рождающегося света в мыслях «иноков». Наверное, единственным выходом для такой молодёжи в то время была мысль о побеге через бетонную ограду..., протянувшуюся подобно китайской стене, разделив два разных бытия рядовых немцев, не дающую покоя ни тем, ни другим и ставшую синонимом политической бестолковости социалистического беспредела.

В тот день состоялась очередная сходка молодых вольнодумцев в старом, заброшенном трехэтажном доме. Среди присутствующих был и Эрих со своей знакомой по университету, Гердой. Эта встреча, насыщенная смехом, шутками, в меру допустимыми крамольными высказываниями, заканчивалась чтением стихов. Неожиданно с улицы донеслось рупорное, жесткое повеление всем выйти из здания с поднятыми руками... А потом этот инфернальный страх и выстрел в окно из старого "Вальтера". Бессмысленного, тупого выстрела в никуда..., сделанного из, бог весть, откуда появившегося у одного из студентов пистолета. Не сознавая кошмарного последствия содеянного, находясь под влиянием наступившего глубокого шока, Эрих схватил за руку свою однокурсницу и побежал с ней вверх по лестнице, интуитивно надеясь найти какой-то выход из создавшегося кошмара. Стремясь убежать, скрыться, но только бы не быть здесь и не стать участником этой вакханалии... Забившись в угол полутёмного помещения, вздрагивая от криков и топота, они стояли, прижавшись, друг к другу, мысленно взывая к спасению Всевышнего. Развязка наступила мгновенно с ярким хлопком, блеснувшим со стороны появившегося существа с чёрной маской на лице... Боли и стона не было, звуки и ощущения исчезли. Для Эриха наступала глубокая бездна тишины...

Он остался жить благодаря своевременной помощи врачей и воли случая. Пуля, летящая на поражение, расколола его нижнюю челюсть, пройдя на вылет, и рикошетом от металлической арматуры попала в висок Герде, не оставив ей шансов на жизнь. Потом на протяжении всей жизни, вспоминая прошедшее, он проваливался в чувство глубокой вины за то, что пригласил Герду в то событие... Пригласил в первый и последний раз, проклиная тот глупый первый выстрел, вызвавший бестолковую и кровавую реакцию полицейского спецназа... И всякий раз, будучи в Берлине, он находил время, чтобы принести цветы на её могилу. После чего заходил в близлежащую кирку и подолгу находился там, шепча слова прощения перед Распятием Христа. В этом Эрих черпал утешение и смысл для дальнейшей его жизни.

В Ялте наступал вечер. Он как бы давал некий старт для разношерстной и вспотевшей массе курортников на фланирование вдоль и поперёк гранитной набережной. Предоставляемые услуги развлечений для вышедших на гранит работают в такое время на износ и на взнос в «копилки» предприимчивых, больших вливаний "зелени". «Тусуется» и молодняк, оторвавшийся вчера от школьной скамьи. Брызгая по сторонам своими феррамонами эротического паскудства, они взглядами, достойно Горгоны, ворошат длинноногий, с силиконовым наполнением, приехавший бомонд... Воцаряется трогательное единодушие между теми, кто платит и теми, кому платят. Обиженных нет и недовольных тоже!

Переговоры уже закончились, поставив точки над всеми интересуемыми двумя сторонами вопросами. Александр предложил гостям переместиться в ближайшее кафе, чтобы отметить предварительные договорённости по русскому обычаю. Со стороны гостей сопротивления не обнаружилось...

Такие посиделки иногда высвечивают в человеке некоторые грани его натуры, которые таятся в нём, скрываемые и оберегаемые им тайной, становясь при этом иногда достоянием для окружающих. И хорошо, если вдруг все узнают, что перед ними сидит не какой-нибудь Петя, а целый граф Йоркширской династии... всемогущий и всесильный. И от этого русского дурачества становится смешно до коликов и свободно как никогда… И ничего, что порой это заканчивается размазыванием слёз по насытившейся алкоголем и жиром «табачных» цыплят физии, лишь бы не мордой в оливье!..

Застольная встреча с немецкими гостями несла в себе совсем иной смысл. Возможность испить немного крымского вина, закусывая дольками нарезанного яблока, дала шанс раскрыться нашим собеседникам своими увлечениями, интересами и заботами.

В эту начавшуюся ночь, оставив машину на стоянке, Александр решил возвращаться домой пешком. Лёгкий ночной бриз моря с его запахами и бликами света реклам, преломлённого гладью воды, сильно манил остановиться и присесть. Присесть в уединённом месте, чтобы никто не мелькал перед тобой и не раздражал своей болтовнёй, чтобы была возможность мысленно отойти от всей дневной суеты, скинуть напряжение и погрузиться в звуки ночного прибоя и звёздного неба. Александр нашел такое место. Сев на лавку, расположенную на краю пирса, он смотрел на кромку береговой полосы отдалённого Гурзуфского прибрежья. В голове мелькали лица и звуки прошедшего разговора с его гостями. Он снова и снова возвращался к теме договора, мысленно оценивая ту или иную сторону самого договора и анализируя поэтапно дальнейшие шаги по подготовке и реализации самого проекта. Будучи человеком, умеющим очертить четкие границы между иллюзорным желаемым и жестким реальным, он прекрасно осознавал, какие преграды придется преодолевать, с каким скотским поведением демократических чинуш придётся повстречаться и ни где-нибудь, а здесь, в Украине. Что найдутся те многие, с обильной слюной до пупа, из числа родной бюрократии, которые будут карабкаться в сторону кармана начинаемого бизнеса, влезая в него с использованием "быдлячьего" хамства и законоДАТЕЛЬНОГО мыла... Что придётся работать с нарушением закона в рамках самого закона... Но это всё будет потом... Единственное утешение, возникшее неожиданно в его мыслях, это было то, что основная финансовая нагрузка всё-таки придётся на офис в Берлине, где Александру придётся работать большую часть времени, чем в Украине. Высокий бетонно-стеклянный Берлин, прорезанный многочисленными ухоженными палисадниками, скверами и трамвайными путями, с прямыми нитями шоссе и автострад и неизменной вещательной вышкой, ставшей некой эмблемой Германии прошлого века. Берлин, когда-то подаривший незабываемые дни счастья для Александра, а потом безжалостным выстрелом в спину выбросивший на просторы Крымских степей..., сейчас был таким далёким и одновременно желаемым и близким к посещению.

Подсознание моментально среагировало, выдавая кадры хроники тех лет его Берлинской жизни.

Молодой лейтенант, закончивший училище и последующую подготовку в стенах ГРУ, неожиданно получает распределение в Группу Войск, расквартированную в ГДР. Подобные распределения слыли особым престижем среди военного люда. И, как правило, были доступны при помощи высокого "блата" или генеральского отцовства. Попадали и гражданские, знакомые со сферой обслуживания. Такие направления как торговля, коммуналка, педагогика и просто «сторожовка» в Группе Войск были всегда забиты до предела и "сковыривались" очередной заменой с большим вытьём и скандалом. Поэтому общения между гражданами подобного состава носили оттенки шестеризма и социалистической бдительности. Лютовал закон зверей и самосохранения... любой ценой для удержания своего статуса и положения в заграничной командировке... Ещё не маячил плюрализм, не слышны были деревянные ложечные перестуки, с раздачей самостийности, для всех и сразу. Народ рождался, жил и умирал под знаменем идей давно умершего мудрого еврея. Ещё тлела эпоха новоземельного поцелуя и всеобщего пофигизма.

Первостепенная задача прибывшего офицера состояла в том, чтобы в кратчайшие сроки создать боевое подразделение спецназа. Спецназа как самостоятельной структуры при министерстве общественной охраны ГДР. Будучи хорошо обученным специалистом в области боевых искусств и знанием немецкого языка, Александр уже с первых дней пребывания в Германии берётся за дело. С утра до ночи он, просматривая многие личные дела полицейских, отбирает кандидатов для будущего подразделения. Привлекая психологов для тестирования своих подопечных, устраивая контрольные проверки по физической подготовке, он уже через две недели определяется с основным составом будущего контингента для обучения. Прошло полгода. Из общего числа претендентов, выбранных Александром на немецкий краповый берет, людей поубавилось. Немногие могли выдержать психологические и физические нагрузки. А через полгода состоялись первые показательные выступления в присутствии высоких представителей с обеих сторон. Получив очередное "одобрямс" и звёздочку, Александр мог с уверенностью сказать, что первый этап намеченного плана завершен. Пришло время знакомства с Берлином, потому как за эти полгода разрешения на выход в город он не получал. А желания вырваться за пределы военного городка и вкусить запах "умеренного запада", без излишних страданий и эмоций, подогревалось в нём обыкновенным человеческим любопытством. Ему хотелось общения и новых романтических знакомств с юным поколением немок. Вполне объяснимое желание двадцатишестилетнего мужика. Но больше всего ему хотелось посетить Дрезденскую галерею, а следуя велению своего нового увлечения, погрузиться с аквалангами на дно Балтики. И если первое желание было реально выполнимым, то второе выглядело, мягко выражаясь, этаким "сном в летнюю ночь"...

Но тут его неожиданно вызвали в Москву для получения определённой служебной информации и приказа ускорить процесс обучения. Этот приказ не внес особой радости в настроение Александра, но "Дура лекс реплекс!", как сказали бы в древней Фанагории.

Самолет рейсом "Москва - Берлин", набрав высоту, лёг на курс заданного маршрута. Отстегнувшись от ремней и почувствовав свободу перемещения, разговорами и смехом оживились пассажиры. Александр достал приобретённую перед вылетом прессу и погрузился в её чтение. Спокойно вникнуть в суть чтения ему не дала сидящая рядом школьница. Она периодически вставала и исчезала впереди стоящих кресел, а потом неожиданно появляясь перед Александром, протискивалась на своё место, при этом не забывая произнести "данки шён". Поняв, что чтения не получится, Александр решил действовать на опережение, намереваясь занять эту неукротимую егозу своими вопросами. И как казалось Александру, таким образом он сможет положить конец этой бесполезной беготни своего попутчика на период полета. Приняв выражение умудрённого Песталоцци, с приготовленной поучительной фразой и повернувшись к ней лицом, он встретился с взглядом её по-детски наивных и игривых больших голубых глаз. И весь нравоучительный запал Александра улетучился, оставив сплошной след недоумения на его лице. А через мгновение ситуация разрешилась неожиданным смехом с обеих сторон. Стало забавно и интересно... Порою бывает так, когда с настойчивым упорством мы пережевываем те или иные ситуации в жизни, строя логические лабиринты выхода из создавшихся моментов и вдруг разрешаемся неожиданным решением, возникшим в сознании мгновенно.

Весь оставшийся полет они провели в разговорном общении, узнавая всё больше и больше друг о друге. Аура взаимного интереса зрелого мужика и 15летней школьницы из Германии без намёка на безнравственную суть запылала утончённым романтизмом, ставшим спутником дальнейших их встреч и ожиданий. Впереди были ещё целых два года...

Прощание в аэропорту Берлина Александра и его новой знакомой прошло также неожиданно и быстро. Она дала ему свой домашний номер телефона с надеждой на продолжение встреч. А он, получив этот семизначный символ её надежды, произнёс пустые слова благодарности за соседство во время полёта и знакомство. Они расстались с чувством утраты недосказанных слов, которые светились добротой и неминуемым притяжением друг к другу. Герда сквозь пелену выступивших слёз, в объятиях неожиданно возникших чувств, рождённых в её душе, вмиг растерявшая цветоощущение всего, что окружало её, вяло отреагировала на встречу с родителями. "О! Минита симплекатос!" А он опечатанный с ног до головы секретными клятвенными обещаниями, взъерошенный от хлынувших на него вопросов, ехал в зелёном "газике" к месту своей службы. Стараясь ни о чем не думать, сжав внутри себя все свои эмоции, он пытался стереть в себе все, что произошло как будто бы случайно в течение трех часов ранее... Это было напрасно! Ибо в мире, и тем более в жизни, не существует случайностей, всё закономерно и логично. И само созвучие "СЛУЧАЙНОСТЬ" используется доброй половиной человечества для оправдания своей умственной нерасторопности и дремучего незнания законов БЫТИЯ, при этом забывая высказывания мудрейших из прошлых веков. Оставляя без внимания Цицероновский крик - "Если вы думаете, что в мире и в истории всё случайно, Вы просто, идиот!" Не лишне иногда вспоминать об этом!

Прошло два долгих месяца напряженной службы Александра. Замечаний у него не было, потому как умел ладить с начальством, не давая повода для нареканий со стороны командиров. Ему дали разрешение на выход в город без сопровождения, но с обязательным предварительным согласованием с вышестоящими по рангу "отцами". Эти увольнения по выходным дням давали возможность на какие-то часы почувствовать себя в меру раскованным и свободным от служебных обязанностей. Он обрастал и новыми знакомствами среди немцев, порою удивляясь некоторым особенностям, присущим только самим немцам. Их вежливость с неподдельной тактичностью и с врождённым чувством порядка удивляла Александра. Человеку, знакомому с заборным трезвучием… и русским словоблудием, трудно плавать в европейской среде. Это уж точно! Но зато мы победители с космическим будущим и бесшабашно открытыми душами! Своим упорством и безрассудством, способные заткнуть за пояс любого тевтона. Заткнуть и напиться до свинячьего визга..., а потом, отдельно выдавленными из нутра фразами убеждать окружающих в своей трезвости... ОБИДНО!!! Обидно, но ПОПРАВИМО! Важно твёрдо уяснить китайскую истину "Сю дай Лау, Ку дай Лау!". Так что шансы ещё есть! Подобные мысли иногда посещали Александра, но не получая должного логического развития, стирались решениями первостепенных обыденных задач и насущных проблем. Они наваливались как снежный ком и требовали их скоротечного разрешения. Времени на досуг катастрофически не хватало, а фонтанировать разнообразными мечтаниями с привкусом Андерсеновских грёз перед сном Александр себе не позволял. Он не был ни всесильным мачо, ни сказочным фантастом, и, уместившись где-то по середине, он оставался обычным ялтинским пацаном, умеющим давать адекватную "ответку" на жизненные удары, при этом не подставляя другую "христианскую щеку" под удары. Вернувшись служить после недельной командировки в Москву, он с утра до ночи пропадал на полигоне или в танковых классах, но больше всего в спортзалах. Сильно уставая, ощущая необъяснимую тяжесть в душе, возвращался в общежитие с одной мыслью - скорей бы в постель. А потом, приняв горизонтальное положение, ещё долго не мог уснуть. Нет, он не страдал приступами паранойи или безудержным угрызением совести от каких-либо ошибок. Его не мучили ни эротические кошмары, ни позывы к блуду. С заманчивым Эросом они сосуществовали в разных комнатах. Всё было гораздо проще и банальнее. Причины его переживаний крылись в самом Александре. Закрывшись скорлупой чувственного нигилизма, действуя по принципу Карнеги - "всё лишнее в сторону!" и перегнув через колено возможность любить, он чувствовал, что не может укротить в себе свои рождающиеся чувства. От того и сатанел глухим непониманием от своей беспомощности удержать эти знакомые и близкие, но присуще далеко не всякому способность любить и быть любимым. Как и каждый мужик, за спиной которого всегда просматривается хотя бы один раз опыт безответной любви или, хуже того, раннее похотливое знакомство с сексом, обычно с партнёршой, на порядок старше себя, Александр не был исключением. В 7 классе он был увлечен одноклассницей, с не по годам развитым бюстом. Она, исключительно ради интереса, искала приключений в компаниях старшеклассников, игнорируя знаки внимания Александра. К концу восьмого класса она получила логический результат своих приключений... и покинула школу, пополнив ряды торговок овощами. А он уехал учиться в мореходку. Вот так бывает! И это тоже опыт.

Календарь показывал конец недели, конец третьей недели после возвращения Александра из Москвы. В этот же день в квартире обычной немецкой семьи раздался телефонный звонок. Седой, слегка сгорбленный старик поднял трубку и, выполняя просьбу неизвестного, судя по голосу не старого человека, он подозвал свою внучку. Он не слышал всего разговора, потому как удалился на лоджию и с накатившимся как-то вдруг чувством умудрённой дедовской тревоги закурил свою трубку. Предчувствия чего-то плохого не было. Старик знал, что его единственная и любимая внучка обязательно поделится с ним своими секретами, ни с матерью или отцом, а именно с ним. Как обычно это было, и как будет сейчас. С глазами, полными счастливых слёз, она появилась неожиданно и тихо. Спрашивать о чём-либо это плачущее дитя было бесполезно, да и не нужно. Старый немец понял, в чём крылась причина её многодневных страданий, неожиданных эмоциональных всплесков и многочасовых уединений. В тот момент он осознал, что его внучка уже совсем не ребёнок, что детство её ушло как-то мгновенно и незаметно в совсем ещё недалёкое и близкое прошлое, скрывшись за вуаль первой чувственной любви. И если было всепрощенческое божественное слово небесного Нечто, сказанное немецкому люду, так оно непременно было явлено искоркой в нашем юном создании.

В те времена умели любить чисто и правдиво. Любить с цветами и в письмах, без пошлых изображений амуров на конвертах и обязательного наличия резинового изделия в кармане. Тогда были встречи, а не тусовочные случки... И слова признания несли сакральный смысл единения двух людей. На следующий день они встретились в одном из берлинских парков. Они гуляли по выпавшему первому снегу, освещаемому неоновым светом и отсвечивающему полупрозрачной белизной. Они разговаривали и, смеясь, шутили. И не было ни театральных поз для монологов со стоянием на коленках, ни слезливых стенаний от избытка чувств и искромётных признаний, они были как лучшие друзья, знакомые не один год, раскрепощены и желаемы друг для друга. А время, ограниченное рамками военного разрешения для Александра, неумолимо летело вперёд. Они расстались перед её подъездом. Расстались без поцелуев, скрепив рвущееся желание всё время быть рядом простым рукопожатием. Разлучились, чтобы потом встретиться вновь. У Александра продолжались его военные будни, а у неё учеба в школе и тренировки в секции гимнастики. Он конструировал серьёзное подразделение, а она тщательно готовилась к поступлению в университет. Они виделись не так часто, как желали бы, а встретившись, заполняли свой досуг посещениями выставок и концертов. Правда, было время и на посещение кафе, и были дни, когда погода позволяла просто гулять по улицам вечернего Берлина. Она наконец-то узнала, что Александр военный и отнюдь не рядовой. Узнала многое о его прежней нелёгкой жизни и многое о его родителях, оставшихся в Ялте. А он, успевши познакомиться с её родителями, никак не мог найти контакт с её дедом. Очевидно, боевое прошлое и трёхлетняя строительная повинность на благо социализма Советов сидели в старом человеке обидной занозой по отношению к славянам с Востока. И только любовь к внучке, а ещё большее уважение к её чувству любви, несколько сдерживали его негативные порывы, оставляя в нём желание незаметно пнуть... Но, Слава Богу, всё всегда ограничивалось молчаливыми кивками головы в знак приветствия или прощания и никаких слов, никакого диалога с Александром. Прошел день выпускного школьного бала, потом вступительные экзамены в университет. Она стала студенткой, и состоялась их встреча на той самой аллее парка, где полгода назад они встретились после первого телефонного звонка. Только здесь и сейчас Александр произнес слова признания в любви и подарил ей маленькое колечко с изумрудом. Тем самым сделав ей предложение никогда не разлучаться, став неделимым единым на всю жизнь. А она, прильнув к его груди, едва не потерявшая сознание от нахлынувшего счастья, впервые прошептала - "Любимый..." То, чего она жаждала всё это время, её мечта, окрашенная жгущими слезами ожиданий, сбылась...

Наступил день Рождества, самый главный праздник для большинства европейцев. Это время подарков и гаданий, время всепрощенческого добра и семейного общения, с тушеной птицей и шампанским на праздничном столе. Именно в этот день Александр с охапкой красных роз впервые появился на пороге их квартиры. В парадной военной форме советского офицера он произвел впечатление на её родителей, до некоторой степени предопределив ответ на обручение их дочери. В тот вечер был и назначен срок свадебного торжества – май месяц. К тому времени она, закончив учебу в университете, уйдёт на каникулы, а у Александра намечался очередной отпуск. Праздничный вечер удался. Теперь, вырвав очередное увольнение, Александр мог приходить к ним как будущий родственник и принимать участие в семейных досугах. Он врастал в новую семью, уважая законы и традиции самой семьи. А его командование, прознавшее об этом, пришло в ярость. Приглашения на "ковёр" для вразумительных бесед стали изнурительно частыми. Пружина нервов Александра растягивалась, угрожая порывом выплеснуться в непредсказуемый мордобой. Спасло приглашение начальника полицейского управления Берлина. Он пригласил на охоту одного из «лампасистых чинуш» из политуправления советского контингента. Тот с большим удовольствием откликнулся на приглашение. В те времена любимым увлечением "лампас" была охота либо рыбалка, а за неимением первых двух удовольствий, рекомендовалось утешаться баней с бабами и водкой, где порой решались важнейшие стратегические вопросы. После удачной охоты, в начале генеральской трапезы, зашел разговор о подразделении, созданном Александром. Во время разговора немец напомнил нашему военному балбесу о существовании Хельсинских соглашений, о правах человека, подписанных многочисленными странами, в том числе и Советами. А через два дня по всем подразделениям Советских войск пришла "указивка" о соблюдении "человеческих" прав для всего личного состава. На Александра начальство плюнуло и оставило в покое, сократив при этом количество и время его выходов в город. Это не помешало влюблённым встречаться, устраивать свидания перед КПП, и лишний раз задумываться над будущим. Мыслей и уж тем более каких-то планов на побег у Александра не было да и быть не могло, но возникали вопросы...

Берлинский апрель отметил своё начало распустившимся миндалём и улыбками женщин, приближая дату дня рождения Александра. Он обозначился субботой на календаре и ощущениями предстоящего подарка. Подарка, которого мы всегда ждем с нетерпением порой сильнее, чем саму дату дня рождения. И с наивным наслаждением давно улетевшего детства мы теряемся в догадках и предположениях о самом подарке. Наступил дождливый по прогнозу и на яву четверг. Всё было как обычно. Подъём с утренней пробежкой и казарменным завтраком, утренний развод и служба. Эта рутинная повседневность, разделившая Александра и её на целых три дня, не огорчила их, но и особой радости не принесла. Они умели ждать и терпеть.

Послеобеденный срочный вызов в штаб с приказом срочного выезда Александра с группой новоиспеченного спецназа на задержание террористов стал первым вызовом для самой группы и не первым, но последним для самого Александра. Потом был полуразрушенный дом, окружённый полицейскими нарядами и тучный капрал с мегафоном, и тот выстрел, разнесший в дребезги стекло полицейского "бобика". Андрей получил приказ на штурм и дал отмашку своим подопечным, запретив открывать огонь на поражение. Но у одного из бойцов сдали нервы, и прозвучал ещё один выстрел... Всё закончилось быстро. Из дома стали выводить напуганных и ошалевших от страха молодых людей с поднятыми руками. Александр был в бешенстве от прозвучавшего второго выстрела и от безграничной тупости приказа задействовать, в данном случае, его спецназа. Можно было бы решить эту проблему простыми полицейскими и родителями самих детей. Из дома вынесли пострадавшего молодого человека с залитым кровью лицом, с развороченной челюстью, с кучерявыми и поседевшими волосами, потерявшего сознание, но остававшегося пока живым. Его погрузили в «скорую» и увезли. Пока Александр докладывал по рации итоги «содеянного», санитары из второй скорой помощи вынесли бездыханное тело девушки. Она лежала на носилках с широко открытыми зелеными глазами, устремлёнными уже неживым взглядом вверх, в небо. С бледным красивым лицом, с распустившейся цветной ленточкой, вплетённой в её шелковистые волосы, и с роковой отметиной в области виска. Её левая рука, застывшая на груди, сжимала край белой альпаковой шали. Доктор, склонившись над телом, констатировал смерть. А потом, усевшись в машину, стал заполнять какие-то документы. Санитары, подняв носилки, уже накрытые белой простынёй, понесли их к машине. От тряски правая рука погибшей скользнула с носилок и повисла в воздухе, обнажив открытую ладонь и пальцы, на одном из которых было небольшое колечко с яркой искоркой зелёного изумруда... Но Александр этого не видел, он ехал вместе с группой по направлению своей воинской части. Мысленно перебирая моменты случившегося, осуждая себя и коря за сопричастность к убийству девушки и за принесённые уродства кучерявому студенту, он искал первоистоки его неверных решений и приказов вышестоящих... Задавая многократное "почему?" Он знал, что назавтра будет совещание и завтра, после некоего штабного анализа, найдётся "стрелочник", который будет ответствовать за сегодняшнее и "по полному... ". Он также знал, кто станет таким "крайним"... и какие оргвыводы можно ожидать. Хотелось быстрей скинуть с себя всю тяжесть навалившихся забот и проблем, чтобы к субботе освободиться и начать жизнь заново и ничего не вспоминать, представив себе, что всё произошло очень далеко и без его участия. Наступившая пятница резанула нестерпимой болью по судьбе Александра, забрала всё без остатка, что было хорошего в нём и вокруг него, вонзившись в него неприятной, жгучей болью воспоминания на долгие годы жизни. Он узнал имя погибшей. Имя было - Герда... Его любимая Герда исчезла, перестала существовать, равно как и существование российского спецназовского офицера, которому надлежало в течение 24-х часов убраться в Союз подальше от всяких политических резонансов и огласки случившегося. Печальнее всего было то, что ему не дали проститься... И накаченный наркотическими "успокоителями" домой улетал уже не офицер, а полуседой не состоявшийся счастливец, как некое отрешённое подобие человека. Летел мужик без чувств, без эмоций, с одним единственным и извечным вопросом, как жить и что делать дальше...

Из-за кромки едва различимого горизонта, где сходятся две природные ипостаси небо и море, зафосфоресцировал рассвет. Вокруг было тихо и свежо. Море, подобно темному покрывалу с едва различимой неровной поверхностью, лениво шелестело по гальке накатом. Набережная, распластавшись вдоль кромки побережья, неумытая и заспанная, была на редкость пустынна и безлюдна. Александр не заметил, как пролетела эта ночь. Тихая и несуетливая, ставшая неким фоновым экраном для его нелегких воспоминаний.

Александр достал из сумки блокнот и вырвал страничку, немного подумав, что-то написал на ней. А потом, запрятав её в блокнот, он поднялся со скамьи и направился домой. Он медленно шел к своему «убежищу», к своей "крепости", где его любили, ждали и сильно нуждались в нём. Дом, где он был и останется навсегда главой его фамильной династии. По маленьким улочкам старой Ялты шел человек с глубокой отметиной опалённого воспоминания, шел, чтобы жить дальше и совершенствоваться на основании своих несовершенств...

А через несколько часов, в летящем самолёте, Эрих развернёт блокнотный листок, который передала ему перед вылетом переводчица. На этом листке будет написано "Я любил Герду". Эрих поймёт всё... И ему станет легче от мысли, что, наконец-то, он нашел того, кому предназначался и кому он обязан передать, по просьбе её родителей, несостоявшийся подарок Герды... Это был маленький православный крестик, вырезанный из пластины янтаря и мастерски огранённый тонким серебреным окладом. Наконец, подарок приобретёт своего хозяина... Этот символический осколок памяти, как звук небесного прощения, вольется чувством покаяния в души двух человек, в той или иной мере сопричастных к последней дате, выгравированной на чёрном мраморе и соединённой с датой рождения небольшой чертой, за которой вместилась яркая и нелепо кратковременная жизнь Герды... В самолёте летел человек с глубоким выражением облегчения на изувеченном лице, с навернувшимися на глазах слезами и устремлённым взором за иллюминаторную небесную даль. Он тихо шептал лютеранскую молитву, обращаясь к богу словами благодарности и мольбой о прощении... 

ЯЛТА, 1988г. 

Капитан Пацула строевым шагом приблизился к командиру части и начал рапортовать. Заученные многолетней службой фразы докладов «вылетели» мгновенно и без остановок. Они свидетельствовали, что за прошедшую ночь в части ничего не случилось, и что все сыты, довольны и рвутся служить на благо Родины. Полковник Чумак молча принял доклад и скомандовал «вольно». Грузный седой вояка, он был напрочь лишен чувства юмора, а его логика решений подчас "рубила" наповал своей тупоугольной непредсказуемостью и неординарностью. Начальство дивизии об этом знало, поэтому старалось лишний раз не "теребить", ограничивая его присутствие на совещаниях. Эпоха и обстоятельства доверили ему командовать кадрированным танковым полком, хотя он лучше бы смотрелся на коне и при усах со вскинутой шашкой...

- Хе-хе!.. А где же наш Кучма, капитан? Моль затрахала?.. Это же стыд и позор, триппер Холл, понимаешь! - закипал командир.

- Никак нет, товарищ полковник! Рядовой Кучма был переведён в городской вен диспансер ещё позавчера, и Вам докладывали об этом!.. - силился оправдаться Пацула, исполняющий обязанности командира роты.

- Старшина Наливайко! Выйти из строя! - вдруг, гаркнул полковник.

Из строя выкатился низенький вояка с вечно красным круглым лицом и стреляющими маленькими глазами в сторону вечного "похмела".

- Товарищ полковник, старши..."

- Молчать! - резко оборвал командир. - Почему довели рядового до бессовестного состояния? Куда смотрели?.. Вы же мать и отец для солдат! Мать Вашу!

Видимо в штабе полковнику Чумаку выписали очередную "дыню" за своего рядового и сейчас он с особым остервенением делился этим восточным фруктом со старшиной. А старшина, готовящийся уйти на пенсию по выслуге лет, молча, с опущенной головой, стойко переносил все обидные упрёки в свой адрес из-за этого чёртовского рядового, который перепутал свою службу с постоянным «окучиванием» около дивизионных «жриц любви». Он прекрасно понимал, что при этом постоянно рискует. Кучма по натуре игрок, поэтому рисковал и дорисковался до триппера...Он был неплохим строителем, умеющим правильно положить плитку и паркет, этим и пользовался командный состав… Именно поэтому на многое из чудачеств рядового закрывали попросту глаза, в редких случаях обходилось всё отдыхом на "губе". Несомненно, последний "выбрык" Кучмы лег несмываемым пятном на всех командиров и на саму танковую часть. Путь к праздничным вечерам с представителями женских коллективов из консервного и виноразливочного заводов будет временно закрыт... Да и увольнениями не будут баловать... Правда, старослужащих запреты подобного рода не слишком огорчали, они умели пользоваться временем после отбоя. Уход в "самоволку" было делом обыденным и практически повседневным. Затишье "гулек" наступало с приходом зимнего ненастья, когда все уходили в различные караулы, многочисленные наряды, и для каждого солдата наступал период глубокого осознания чувства долга перед Родиной... и стремлением жить строго по уставу.

- Чёрт! Мне же нужно было встретиться с "медичкой" в эту субботу, А теперь, хрен что выйдет! - вполголоса заметил сержант, стоящий во второй шеренге.

– Дим, не гуди! Пойдёшь через стенку! - шепнули сбоку.

Тот, кто советовал о "стенке", был старослужащий Вадик, которому оставалось каких-то полгода до "дембеля". Примерный солдат, незаменимый комсорг роты в период всей своей службы, он знал, о чём говорил. Знаменитая стена, окружавшая танковый парк, была последним звеном ограждения всей дивизии, разделяющего военный и гражданский мир. И чтобы пересечь этот раздел, оставшись незамеченным, особого умения и навыка не требовалось. Искусно изготовленное звено на металлических воротах, способное раскрываться легким движением руки, оставляя нетронутым печать большого навесного замка, позволяло каждому «жаждущему», просочиться на западную окраину города Тирасполя. Но самое главное, оказаться неподалеку от женского общежития медицинского училища. Пересечение этого "металлического сезама" давало обширные возможности гражданской свободы, согласно желаниям каждого. Переодевшись в припрятанный спортивный костюм, освободившись от надоевших "Есть!" и "Слушаюсь!", вкусить глоток молодёжной жизни, которой лишила конституционная государственная обязанность всех убогих и не сумевших "откосить". Этот "шёлковый путь" обеспечивал продвижение очень востребованной для военного люда продукции в виде сигарет с фильтром, запрещённого чтива с непристойными фотографиями и чайниками с молдавским винным суррогатом, настоянного на табаке и извести. Этот «Шёлковый путь» был под охраной танковой части, солдаты которой несли здесь охранную службу, и которые владели и пользовались этим даром монопольно и на зависть многим желающим из других частей дивизии. Командиры об этом пути знали, но действовали по принципу: наказание дано не тем, кто нарушает, а тем, кто попадается.

Дмитрий, недавно прибывший из Николаевской "учебки", считался ещё молодым "духом", не имеющим право на самостоятельные действия и поступки без разрешения на то своих "дедов". Стирать носки и подшивать подворотнички для старослужащих ему не доводилось, но выполнение всех регламентных работ по обслуживанию «законсервированной»» боевой техники, хождение в караул и наряды лежали на плечах Дмитрия и таких же, как он, "духов". Выходы в городские увольнения для них были разрешены не более двух раз в месяц, которые надо было ещё заслужить своим усердием в службе и особым расположением к тебе "дедов". Дмитрий имел и то, и другое, что давало шанс быть в списках предстоящего увольнения. Недавно он получил посылку из дома, в которой среди всякой вкуснятины лежала коробка с небольшим транзисторным приёмником «Селга». Эта удивительная по тем временам роскошь позволяла прослушивать многие музыкальные зарубежные радиоканалы. И по утрам, уже будучи в парке с техникой, старослуживое большинство, желая услышать музыку, заказывали у Дмитрия включение Румынской радиостанции, вещавшей в утренние часы западное звуковое разнообразие, запретное в те времена в СССР.

Авторитет Димыча у сослуживцев потихоньку рос и окончательно окреп после очередной проверки вождения танков. Эти проверки устраивались начальством округа. Они проходили два раза в год и открывали возможность повышения классности и продвижения по службе при условии благополучной сдачи вождения и сопутствующих технических знаний. К ним тщательно готовились в течение всего полугодия с использованием тренажёров и многочисленных учебных дневных и ночных вождений на учебных танках. Желание приобрести навыки вождения, в основном, было у рядового состава. Офицеры же смотрели на все эти военные «забавы» сквозь пальцы, несмотря на то, что проверки касались всех без исключения... А когда наступал момент «ч», командиры прибегали ко всяким уловкам, используя «больничные» и откровенно «подложные» действия. Заключался подлог в следующем. Приступая к вождению, в кресло механика-водителя усаживался какой-нибудь солдатик, умеющий справляться с 54-х тонной махиной гораздо проворней, чем этот горе-офицер… С вышки было хорошо обозримо, как испытуемый втискивался в люк танка, но не обозреваемо, как происходила замена перед «рычагами» управления. Моменты, в которых «проверяющий» офицер быстро перемещался в башню, а солдатик за рычаги… Начиналось вождение и «бедному» механику приходилось выполнять задание по 6, а то и по 10 раз, пока не откатают все желающие, находясь в этом грохоте пыльного замкнутого пространства по два, а то и три часа кряду. И каждый раз наблюдать сквозь щели триплекса, как очередной "наездник", вытирая выступивший "натруженный" пот от сложного и виртуозного якобы выполненного им вождения, спешит на доклад проверяющему. Спешит услышать похвалу и оценку "пять". Этот «пятибалльный» обман стал неотъемлемым атрибутом при сдаче очередных проверок, выливаясь всевозможными поощрениями для всей офицерской толпы, он давал возможность совершенствоваться в навыке вождения самому Дмитрию, за плечами которого к тому времени числилось уже троекратное прохождение подобных мытарств. Дмитрий зарабатывал свой отпуск домой, который обещал ему броватый комбат Худяк, поэтому «потел» как мог на этих вождениях, напрочь забыв об истине, что обещать это ещё не значит выполнить его... А время шло, и служба шла, перевалив через полуторагодичную отметку.

Пришла пятница и как обычно после развода рота направилась в техпарк. В этот день по плану должна была проводиться чистка танковых боеприпасов. Процедура, надо сказать, не для слабонервных. Проводилась она в три этапа и с участием представителей артполка и заводских оружейников из Тулы. Первый этап это выгрузка снарядов из танка, которая выполнялась тремя солдатиками и вручную. Извлечённый таким образом боеприпас передавался другой тройке служивых, которые аккуратно укладывали снаряды на заранее приготовленные столы. Затем они очищались от пыли, протирались ауспиритом, а после осмотра оружейниками покрывались специальным составом и переправлялись на укладку в танк теми же людьми, но только в обратном направлении. Обычно на это уходило, как правило, не один день, потому как танков в боксах было много, а боеприпасов ещё больше. В этот день после длительного инструктажа, проводимым комбатом, его пожелания закончить всю работу до вечера, что было само по себе нереально, было выставлено по периметру парка дополнительное оцепление и роздана спецовочное одеяние.

- Все получили спецовку и перчатки? - задал вопрос Худяк перед выстроенным строем роты и, сняв фуражку, добавил, - Вопросов нет! Значит, будем работать тремя отделениями, каждое из которых будет работать на конкретных машинах. Трудимся по 30 минут с 10 минутными перерывами. Шевелимся без суеты и гонки, за нарушение правил отдых на 10 суток в санатории Шалевича!.. Всем понятно?

- Так точно! - гаркнул взвод.

Все и без того понимали всю ответственность предстоящего, и уж тем более попадаться в «лапы» капитана Шалевича никто не хотел. Капитан год назад был откомандирован из танковой части в городскую комендатуру, где с первых минут своего появления успел проявить себя хитрым и жестоким уставником. Он стал грозой для всей дивизии, и умел засадить за решётку любого военнослужащего, включая и офицеров. Кличка "Чёрный капитан" наводила ужас и действовала сильнее и доходчивей любого приказа. Этому "губарю" ничего не стоило подсыпать в камеру хлорки на всю ночь, "чтобы лучше дышалось" или запереть провинившегося без тёплой одежды зимой на сутки в одиночную камеру для "прочистки мозгов". При всех своих садистских недостатках он пылал истинно "материнской" любовью ко всем четвероногим из отряда местных кошек, подкармливая их пайкой, отобранной у арестантов. В то время страна ещё не «разродилась» правозащитой, поэтому существование миниГулагов было явлением весьма распространённым в Оборонном ведомстве и поощряемым им же самим. Удивительно было и то, что наша дивизионная гаубвахта располагалась в самом центре Тирасполя, рядом проходили демонстрации в праздничные дни "7-го пришествия" и "Майского издевательства" для трудящихся Тираспольских предприятий. Там, в центре, рядом с «губой», горланились здравицы в честь местных партийных князьков и пухнущей в Москве всесоюзной элитной Шабли... Что ж, таково было время, такова была история моей Родины и, Слава Богу, что это уже история!

Дмитрий, стоя в полный рост в башне танка, аккуратно отстёгивая зажимы, фиксирующие снаряды, с предельной осторожностью подавал их в открытый наверху башни люк.

- Как думаешь, не бабахнет? - неожиданно произнес Дмитрий.

В проёме открытого люка показалась голова возмущённого от неожиданного вопроса Вадика.

- Ты что, идиот? Или не о чем поговорить?

- Да чё я... я ничего. Тогда расскажи что-нибудь о сутре...

- О какой сутре... Во-первых, "Камасутре". А во-вторых, в нескольких словах не расскажешь. Её надо внимательно читать, с самого начала, чтобы что-то уловить... Зато там есть много упражнений из Йоги - объяснял Вадик, переправляя очередной снаряд к подоспевшему солдатику.

Он с видом великого знатока вещал незнакомые слова и термины, почерпнутые из восточной книги, и силился на «пальцах», по-простому, объяснить премудрости индийского учения, для Дмитрия. А Дмитрий старался выхватить смысл чуждого ему учения и не мог понять, как можно было узнать столько таинственной премудрости из перепечатанного на принтере машинописного текста с многочисленным количеством фото бородатых, полуголых стариков, согнутых не от жизни, а от собственного желания, в причудливых позах, носящих конкретные животно-цветочные названия. Почему эти наставления не были изданы в книжках в красивых обложках с цветными фотографиями, и уж если это учение столь полезно для здоровья людей, то почему нет этих учебников в продаже... Возникало много вопросов…

- Понимаешь, после твоей смерти твоя душа переселяется в тело какого-нибудь животного или человека. Она с памятью о прошлой жизни, записанной как на магнитофонной ленте, живёт в новом телесном облачении. В открытую, свободную ячейку памяти записываются уже новые события. Правда иногда происходят сбои, что приводит к выплёскиванию старых записей, и если это происходит с человеком, то он способен увидеть себя в прошлой жизни, и какое место он занимал в ней. И не беда, если вдруг захочется замяукать, залаять или обнаружить неведомые досель знания пекаря или бондаря, и что уж совсем престижно, узнать в себе какого-нибудь графа, маркиза или восточного принца, - убедительно доказывал Вадик, бывший студент Московского медицинского, которого вышвырнули с третьего курса в объятья Минобороны. Отчислили не за академнеуспеваемость, тут всё было на четыре и пять, а за вольнодумие, никак не стыкующееся с идеологией кучерявого Маркса с лысиной в центре от Ленина и эпохального целовальника – «броватого» генерала Брежнева. Дмитрию было интересно послушать более опытного и начитанного сослуживца. У него зрело своё мнение и его хотелось высказать, но, не решаясь прервать словесный сказ, он терпеливо ждал паузы рассказчика. Пауза наступила, когда Наливайко «гаркнул» об очередном перерыве, приказывая покинуть рабочие места во время перекура.

- Ладно, потом дорасскажу, - бросил Вадик в глубину открытого люка и, спрыгнув с танка, не дожидаясь Дмитрия, направился в сторону беседки, прозванной солдатами "Курилкой".

Большая часть «воинов» была некурящей, но следуя солдатскому этикету, должна была присутствовать среди курцов, рассевшихся на вкопанные скамейки вокруг "пепельницы" - обрезанной металлической бочки, утопленной наполовину в земле. Здесь можно было узнать всё и про всех из гарнизона, услышать шокирующие повествования о якобы живущей далеко в глубинке бабе с рыбьим хвостом или что-то типа этого. Услышать очередную историю о разбитой любви на "гражданке", начинающейся с букетов цветов и заканчивающейся кроватными «выкрутасами» на матрасном «клоповнике», в каком-нибудь общежитии профтехучилища. Здесь не было политики, и среди густого чада солдатской махры с периодическими плевками в урну и матерной болтовнёй, рождалась люмпеновская прослойка будущих обывателей.

- Подъём! Пора служить! - скомандовал старшина.

- Сундук он и есть сундук, тов. Старшина, мы же не собаки!.. Что значит служить?.. - подметил один старослужащий.

- Гуржий! Ты что сейчас делаешь? Ты служишь! Надо же иметь мозг и соображать, о чем речь!

- Умник выискался... - огрызнулся Гуржий.

– Молчать, рядовой! А то обрастёшь нарядами как пёс блохами! - заключил Наливайко.

Между Гуржием и старшиной стояла полоса антипатии друг к другу. Это всегда чувствовалось в их постоянных стычках, грозящих перейти в драку. Каждый из них стремился побольней «пнуть» соперника, выискивая подходящий повод для этого. Конечно, до криминала дело не доходило, всё происходило в рамках дозволенного, но накопленная энергия подпитывала неприязнь друг к другу и «прорастала» поиском повода для дальнейших стычек.

Служить Гуржию оставалось всего полгода, поэтому его интерес к службе уже стёрся, инициативность и стремление охранять Родину в караулах давно исчезла, осталась единственная воинская обязанность спать, есть обязательно вовремя и шагать направо, налево и прямо, в общем, куда прикажут… Сослуживцы с большим сочувствием понимали его, беря пример поведения Гуржия как некое руководство на свое дембельское будущее. И скрыто подсмеивались над толстым старшиной, вспоминая давнюю историю о выходке Гуржия. Это случилось два года назад. Молодой солдат, прибывший из "учебки", подметил одну важную деталь в поведении старшины. Тот панически боялся подходить к работающему танку. И однажды, заманив страдающего от различных фобий «клиента», засранца в старшинских погонах, в башню стоящего на консервации танка, Гуржий запер его, а сам ушёл на обед... Люк открыл часовой, услышав стуки и крики. А пришедший после обеда солдатик ещё долго отмывал хлорным раствором башенные "полики" от биоотходных продуктов человеческой жизнедеятельности, успевших устояться удушливым запахом... Безжалостный урок для Наливайко напрочь «выбил» из его памяти имя солдата, поэтому обращение к Гуржию в дальнейшем были чисто уставными, официально и с приставкой "товарищ". Наливайко крепко запомнил это издевательство и жаждал мщения.

На широкой аллее появился комбат с замполитом. Взвод, ещё не успевший приступить к работе, выстроился в две шеренги и выпрямился по команде «Смирно! Равнение на!..» Замполит части очень любил, когда ему докладывают или проходят строем перед ним навытяжку, чеканя строевой шаг. Уставной мазохизм, вот, пожалуй, и всё, чем он выделялся от остальных офицеров части. Говорил он всегда много и в основном не по существу. И если надо бы было затянуть процесс развода, то ли утреннего или в наряд, лучшей кандидатуры нельзя было найти... Поэтому в части он использовался именно для таких процедур и не более. Сам он очень уставал от своей риторики и монотонности своего голоса и нередко засыпал, но суровые воинские законы не позволяли ношение за ним подушки, поэтому его оберегали, не допуская выступлений за кафедрой, позволяя ему «словесничать» только сидя... Про него не говорили ничего плохого, старались лелеять, подобно полковому знамени, это раритетное, политпросвещенческое достояние танковой части.

- Товарищи бойцы! Мы Вас!.. То есть Вы собрались здесь для выполнения очень и очень архиважной!.. Родина позвала Вас на эту задачу! А Вы прокуриваете всё! - Замполит сделал паузу, собираясь с мыслями для дальнейшего нравоучения, но "встрял" Худяк.

- Товарищ майор! Разрешите продолжить выполнение работ!

- Не перебивай подполковник! Продолжает Петька на Машке!.. А я инструктирую! - оборвал замполит Худяка. И ещё полчаса бедные солдатики выслушивали важный и необходимый "инструктаж", после чего было сделано объявление об особенно отличившихся при сдаче дивизионной проверки, среди которых был упомянут Дмитрий. Перед строем ему был объявлен "десятисуточный" отпуск, в который он сможет выехать в конце августа, то есть ровно через два месяца. После чего рота прошла строевым шагом перед майором и «расплылась» по своим рабочим местам для выполнения особо важной для отечества задачи. До обеда оставалось полтора часа. «Боеукладка» была уже опустошена. В ожидании конца обработки снарядов и дальнейшей загрузки их появилось свободное время. Дмитрий, усевшись на башне вместе с Вадиком, обсуждали предстоящий отпуск.

- Всё, субботняя вылазка отпадает. Тебе нельзя рисковать, чтобы не "залететь"! Лучше идти по "увольнительной"! Да и не лезь на рожон с Наливайко, этот балбес может крепко нагадить!.. - давал советы Вадик.

- Ладно, это всё понятно. Вадик, ты что-то говорил про перемещение души и вселение её в другие объекты...

- Лучше будет, если ты сам прочтёшь…

- Ну чего тебе стоит, ну хотя бы в двух словах, - не унимался Дмитрий.

- Ну, хрен с тобой! То, как трактуется индусами перемещение, прочтёшь сам. Я могу высказать своё мнение, то, что я думаю по всяким перерождениям... Понимаешь, в своё время хитрый Энштейн «родил» всякого рода разномерие пространства. По его соображениям, если существует плюс, то он существует и в другом месте, в закрытом от нас пространстве... То есть каждому видимому предмету здесь, существует за занавеской точно такой! Но мы его не видим, потому как наш скудный серый черепной комок не способен воспринимать его никакими органами чувств и осязания.

- Так что же получается, если на столе стоит «пузырь» то где-то рядом стоит ещё и аналог? - спросил Владимир.

- Примитивно! Но приблизительно что-то вроде этого!.. Мне кажется, что всё пространство замкнуто, то есть, существует некая замкнутая лента с чёткой границей между нами и закулисным миром, со своей жизнью, историей, со своим временем и животными. Мы топчемся с одной стороны, а те - с другой. Этот мир не видит нас, а мы его! Но есть умельцы, способные заглядывать за черту, причем как с одной, так и с другой стороны. Стремление зависнуть между двумя мирами ни к чему хорошему не приводит. А всякие атомные «пакости» и уничтожение всего живого на земле у нас может привести к дисбалансу между нетронутой природой «закулисья» и уничтожаемой нами её здесь. Вот тогда жахнет! Так жахнет оттуда, что мало не покажется, и мы будем поглощены адом неизвестного и уж точно упадём в небытие!..

Вадика прервал появившийся комбат.

- Чего сидим? Почему не загружаемся?

- Товарищ подполковник! Команды не было на загрузку.

Худяк посмотрел в сторону большой палатки, где копошились «оружейники» и обратился к Владимиру.

- Завтра подготовишь учебную машину и с Капитоновым на полигон, в командировку! За пайком обратишься к дежурному по столовой, он уже в курсе. А сегодня зайдёшь после обеда к замполиту для инструктажа! Ясно!

- Так точно! - с нескрываемой радостью выпалил Дмитрий.

В такой командировке он уже был в прошлом году и ждал с нетерпением, когда она будет опять. Это "шоколадное" время без команд, без офицеров и нарядов, с уймой свободного "полугражданского" времени и приготовленной пищей на костре. В летний период учебные танки переправлялись на полигон, где начинались полковые вождения. Они проводились по два раза в неделю и в течение всего летнего сезона. После занятий всех военнослужащих переправляли на "зилах" обратно в дивизию. А на полигоне оставались танки и закреплённые за ними механики, предоставленные самим себе до следующего вождения. Назначение из числа сержантов "старшего" была чистой формальностью, поэтому не было никаких подъёмов и хождений с «козырянием». Был гражданский быт переодетых в солдатскую форму 19-и летних мужиков, способных сбегать в "самоволку", в ближайшую деревеньку, чтобы попить самогоночки и, разгрузившись «естественной потребностью» с местной "Бриджид", появиться утром для продолжения отдачи долга любимой Родине. На следующий день сразу после развода Владимир зашёл на кухню и получил паёк на неделю на себя и сослуживца.

Зав общепитом молдаванин Мыца владел всего двумя русскими словами - "Дай" и "Мэнэ". Знающий рецепт приготовления мамалыги, он готовил любую солдатскую пищу согласно только этому рецепту и искренне считал, что на этом выстроено любое блюдо, поэтому каши, супы, картошка готовились исключительно по мамалыжной технологии. Мыца был беспредельно жаден, и имел чёткую внутреннюю установку - припрятывать всё, что плохо лежит, и припрятывать как можно дальше и глубже... Недавно в пожарной бочке около кухни был найден "трёхлитровик" с каким-то белым порошком. Особисты быстро определили хозяина этого клада и сделали болезненное внушение Мыце. Они, никак не могли понять, на кой чёрт понадобился кухонному «придурку» в таком количестве бромистый порошок, добавляемый в солдатскую пищу. Такой дозы достаточно было, чтобы превратить всю мужскую половину Тирасполя в импотентную соловьиную капеллу... Но старшина молчал, он не мог признаться в том, что этот порошок готовился в подарок в качестве витаминов его состоятельному "тестю". Вот и в этот раз, надеясь "сэкономить" в свой карман, он попытался обидеть Дмитрия на три банки тушенки и на пакет сливочного масла. Спор разрешился в пользу танкиста, который, удаляясь с наполненным вещмешком, слышал «Дутен-пуловское» напутствие за своей спиной, от гагаузского полиглота Мыцы. Немногословные наставления замполита он получил, случайно столкнувшись с ним в солдатском писсуаре. Видимо офицера сильно придавило и «облегчаясь», он с горшка выдавливал из себя несвязанные между собой и разделённые паузами грозные слова.

- Ты... там!.. Смотри!.. И... Чтобы... Ни!.. Ни!"

Дмитрий не стал ломать голову, выискивая смысл в замполитовском мычании, и, придя в "расположение", начал готовиться к предстоящему отъезду. Собрав шинель в "скатку" и некоторые предметы солдатского обихода, вместе с Капитоновым направился в «парк», к своим танкам. Пока Дмитрий заполнял путевые листы на КПП, его сослуживец, прогрев танковый двигатель, подогнал машину на заправку. Процедура эта была долгой и крайне неудобной. Приходилось выкатывать бочки со склада, а потом из них при помощи насоса перекачивать "дизуху" в танковые баки. Всё это сопровождалось раздражённым нытьём "гэсэемщика", старшины Лазаускаса, у которого часто не сходились цифры расхода и прихода вверенного ему топливного имущества. Эти многократные несовпадения обнаруживались «предательски» неожиданными дивизионными проверками. И бедный Лазаускас, расстроенный очередной документальной нестыковкой, находил на всё, одно единственное и непонятное для всех оправдание: "Как пришло!.. Так и ушло!". Краткое словесное выражение вызывало у комиссии жалость к ветерану и прощение за все его грехи. Непотопляемый директор ГСМа оставался руководить ещё на один год до следующей проверки, увеличивая при этом свою послужную выслугу.

- Капитон, гони свою машину на заправку, а я здесь сам управлюсь! - предложил подошедший Дима. - Нам нужно к обеду успеть на полигон!

- А что за спешка?

- Во-первых, надо побыстрей смыться отсюда, чтобы не "припахали" на какие-то работы. А во-вторых, надо же там устроиться да и "хавчик" успеть приготовить.

– Служивые, давайте побыстрей! - заторопил Лазаускас, который стоял поодаль.

Принимать участие в заправке он не хотел, боясь испачкаться в керосине. Давая советы, откуда и какую выкатить бочку, какую куда поставить, он торопился на обед.Капитонов медленно подогнал танк к складу, стараясь не разбивать колею посреди утоптанного грунта перед хранилищем, высунулся из водительского люка и что-то крикнул. Дмитрий скрестил над собой руки, показывая команду на глушение двигателя. Двигатель рванул «перегазовочной» копотью и утих. Солдатик вылез из люка и начал открывать заглушки на баках. Оказалось, что они наполнены и в наливе не нуждаются.

- Ну слава богу хоть здесь не будем корячиться! - заключил Дима.

- Капитон чего орал?

- Просто я вспомнил, что дозаправлялся две недели тому назад. И после этого никуда не выезжал.

- Ну, какого хрена подгонял!..

- Да, действительно… - добавил Лазаускас.

- Я же отсутствовал неделю…

И действительно, Капитон как новобранец был задействован целую неделю на демонтаже старой городской постройки. Город частенько просил шефскую помощь у дивизии, а военные не отказывали, выпрашивая взамен некоторые привилегии для особо одарённых из числа бедствующего высокого начальства. Так что этот своеобразный действующий тандем был взаимовыгоден и обоюдно интересен.

- Ладно проехали! - сказал Дима, взяв огрызок ручки у старшины, чтобы подписать несколько бумажек.

Тыча пальцем в накладные, Лазаускас показывал, где и как надо поставить подпись. Дмитрий не стал придираться, что в накладных отсутствуют дата и штамп и что топливо залито по количеству несколько меньше, чем это указывалось в накладной. Он хотел быстрее выехать за ворота, где начинался его воинский отгул на целых два месяца. Где на время сапоги заменятся просторными спортивными тапочками, а гимнастерка уступит место спортивному костюму с пришитыми белыми шёлковыми буквами СССР. Где он станет самим собой и сам по себе! Без опеки всяких замполитов, худяков с мыцами, друцами и наливайками... - Ну что, старшина, надеюсь не отстой и не ауспирит залили, быстро доедем? - подписав накладные, неожиданно обратился Дмитрий к старшине.

- Да нет, дизтопливо высшей пробы, так что не просто доедете, а долетите и может, до самой Москвы! - огрызнулся Лазаускас.

После небольших наставлений новобранцу о пути следования и преднамеренных остановках две ревущие "брони" вырвались из дивизионных ворот, оставляя за собой вихрь пыли и тёмно-сизого дыма. Дорога на танкодром пролегала вдоль раскинувшихся по обе стороны полей кукурузы и виноградников, разделённых друг от друга небольшими лесопосадками. Эта дорога практически никем не использовалась, поэтому успела зарасти высокой травой и дикой василькового цвета корицей. Первую остановку они сделали, когда Дмитрий заметил в лесопосадке многочисленные и уже спелые плоды абрикосов. Первая машина, медленно замедляя ход, остановилась. Вторая, резко затормозив, прилипла сзади. Капитон, получил серьёзный втык за слишком малый просвет, образовавшийся после торможения между машинами, и в честь наказания удалился с вещмешком в лесопосадку для сбора пожелтевших и сочных абрикосов. А Дмитрий прилег в тени на пышный травянистый покров, стал думать, как и в чём приготовить вечером компот, помня о том, что недалеко от полигона, как раз на их пути, находится рощица дикой вишни. Плоды здесь никто не собирает, потому как этого добра было повсюду много. В любом дворе, в любом молдавском поселении, этих деревьев было уйма, и их нередко использовали как простые лесопосадки на полях. В больших городах эта фруктовая благодать была бы вмиг обглодана, будучи ещё зелёной, а здесь - "бери, не хочу!". Только не ломай, не топчи ветки и молодую поросль! Вот тебе и молдаване!.. Есть чему у них поучиться, есть! Дмитрий привстал и посмотрел в сторону лесополосы, где сквозь деревья просматривалась форма Капитона. Он маячил наверху абрикоса пытаясь дотянуться до очередной ветки.

- Ты там осторожней! Смотри не грохнись! - крикнул Дмитрий, хотя деревья были невысокими, и опасность свалиться с них и получить увечье были минимальны, тем более, что внизу стояла по колено плотная трава. Да и разве может что-нибудь случиться, когда тебя окружает такая зелёная природная благодать с едва уловимым дыханием ветра и залитым ярким солнечным светом. Занудный треск цикадной живности, появляющийся неожиданно из разных мест, идущий где то из глубины травянистого покрова, бессовестно нарушал тишину. Изредка раздающиеся откуда-то сверху крики птиц, словно по команде, прерывали букашечную трель, давали возможность минутного отдыха им и после своеобразного затишья возобновлялись очередным всплеском стрекотни. Издалека донеслись звуки проходящего пассажирского состава. Его проход был всегда в одно и то же время, ровно в 12 дня и ночи. Солдаты называли его "дембельским", потому как он, минуя Тирасполь, уходил на восток, на Одессу, откуда начинался путь к долгожданному отчему дому для большинства военнослужащих дивизиона.

- Дим, уже обед! - произнёс Капитонов, неожиданно появившись за спиной Дмитрия.

- "Молодой", а откуда ты знаешь, что наступило 12?.. У тебя же нет часов!

- Тов. сержант, но "дембель" проскочил..!

- Рановато, Капитон, ты стал думать о дембеле! Научись сначала ставить машину как следует! И перевали рубеж "баней" и "завтраков! А потом и на ДМБ можно будет смотреть! - медленно произнес Дмитрий.

А потом, резко поднявшись с примятой травы и потянувшись, внес предложение, "заскочить" за вишнями и собрать немного кукурузы. Рюкзак, наполненный абрикосами, закрепили на лафете башенного орудия в капитоновской машине. Танки, обдав свою первую стоянку обильной копотью, ринулись к полигону. На "Полёте", часах подаренных родителями Дмитрию, высвечивалось начало первого дня. Пышущие жаром от работающих двигателей и прогретые солнцем танки ворвались на стоянку полигона, который встретил их молчанием, ржавым замком на дверях, пыльными окнами на двух этажах и сезонной долговременной пустотой и безлюдья. Здание полигона, выстроенное из кирпичей, состоящее из двух больших учебных классов с боковой наружной металлической лестницей, ведущей на второй полукруглый ярус надстройки, откуда можно было обозревать весь танкодром, было тускло белого цвета с обшарпанной крышей. Оно походило, скорее, на заброшенный станционный сарай в каком-нибудь далёком железнодорожном тупике, чем на военный объект. Зато аккуратно выложенные дорожки, посыпанные песком и клумбы с распустившимися синими "петушками" - всё это было ограждено зелёным невысоким деревянным заборчиком и надеждой приобрести определённый уют на будущие два месяца. Конечно, требовалось приложить "ручки" и провести уборку. Но не всю сразу, а постепенно, чтоб не было в тягость поставленные намерения и было всё по настроению! Так решили два прикомандированных, для которых задачей номер один сейчас было разместиться и поесть.

- Капитоныч, сейчас откроешь трансмиссии и все люки на танках! Мыть их от пыли будем завтра!

- А почему завтра?

- А у тебя что, есть вода? Её привезут завтра утром в цистерне. Часть мы выделим на свои нужды, а остальную бухнем на мытьё! Резон? А? - пояснял Дмитрий.

- Ну а зачем же открывать люки?

- Чтобы проветривалось внутри...Понимаешь?! А вечером задраим их наглухо!.. Ты сделай, что тебе говорят, а потом подметёшь наверху, где и разместимся!

- Ну а «хавчик» когда? - скорчив мученическую гримасу, застонал Капитон.

- Будем хавать и пить!.. Пить не только компот!.. Сначала все нужно сделать! А потом трапезничать!

Пацаны принялись налаживать свой быт. Открыв с трудом дверной замок первого этажа, они вынесли солдатские скрипучие две кровати наружу и, обтерев от пыли, занесли наверх в "башню" флигеля. Пока Капитон "гонял" по деревянному полу мусор и накопившуюся пыль на втором этаже, Дмитрий обследовал алюминиевую трёх кубовую ёмкость, установленную за зданием. Эта ёмкость была подарком «летунов», базировавшихся в четырёх километрах от полигона, с которого можно было обозревать взлёт и посадку истребителей. Преодолевая четырёхкилометровое расстояние, придя к «летунам», можно было всегда купить спирт у старшин и непьющих служивых, стоящих в караулах. Об этом знали все и успешно пользовались этой возможностью во имя своего блага и предстоящего неминуемого веселья, после приобретения…

Радости не было предела, когда Дмитрий, открыв верхнюю крышку бака, обнаружил прозрачную, хорошо сохранившуюся воду. Она, наполовину заполнившая бак, стояла с прошлого сезона без запаха и ила. Воды было много и её надо было использовать всю, чтобы подготовить ёмкость для завтрашнего наполнения. Поэтому уборка пошла веселей и влажней, чем предполагалось. К вечеру вся предварительная уборка была закончена. Уставшие, но довольные служивые приняли душ. Поливая друг друга водой из ведра, смывая пену хозяйственного мыла, дурачились, словно крестьянские парубки. Жалели, что нет парилки и холодного жбана с квасом, забыв напрочь, кто они и зачем их занесло сюда. Предварительно постиранные гимнастёрки были вывешены на ветке акации. И теперь только танки, стоящие с распахнутыми люками в эти минуты, были единственным напоминанием, что они солдаты, а не деревенские пацаны с охотничьей заимки. Вода ещё оставалась, поэтому её использовали на полив клумб и сбрызгивания дорожек вокруг здания. Вечерело и становилось прохладно от колыханий степного ветра. Наступало время разведения костра и приготовления гречневого варева... Из собранного по дороге валежника соорудили костер, поставив казанок воды на рогатине. А пока вода закипала, Дмитрий достал фляжку с самогоном и разлил по чуть-чуть в металлические кружки. Выпили, не чокаясь.

Что будем готовить, Дим?! - поинтересовался Капитон.

- Что-что! Гречку с тушенкой! И накипятим компот из абрикосов и вишен!

- А кукурузу?

- Её будем курочить завтра! На ночь есть её противопоказано! Желудок надорвём.

- А в чём будем готовить компот, у нас же один казанок?

- Компот сварганим в той кастрюле, что нашли на первом этаже.

В шкафу, в одном из классов, наряду с различного рода памяток и книжиц уставов была оставлена ещё с прошлого года десятилитровая эмалированная кастрюля с несколькими вилками и ложками внутри и несколько фарфоровых тарелок, оказавшихся так кстати сейчас. Эту ёмкость и имел ввиду Дмитрий.

- Ну что ещё по одной! - сам того желая, предложил Дима.

- А почему только по одной?..

 

- А кто против?.. Только давай не частить! - парировал на капитоновский вопрос Дмитрий, и немного подумав, разлил очередную порцию по кружкам. Теплая и вонючая "порция", которая "прошла" только с использованием воды, принесла отрыжку и чувство прилива сил, желания удалой лихости, стремления «покуролесить» в кругу девочек. Но город лежал за 15-ю километровой далью, а до ближайшей деревеньки, скрывающейся за многочисленными полями, идти не было никакого желания, тем более, неизвестно было, как среагирует местный молодой мужской "бомонд" на появление "спортсменов" в их вотчине. Поэтому вскипающая энергетика выплёскивалась в неустанные разговоры и неожиданные предложения. Видимо алкоголь сильно бил по «нервочкам», возбуждая непредсказуемую и бурную фантазию. Затянувшийся ужин был завершен глубокой ночью. Гречневая масса с тушенкой была съедена. А компот не состоялся, вместо него был заварен крепкий чай, после которого уставшие от дневных перемещений и мужских философских рассуждений перед костром механики-водители, поднявшись во флигель, бухнулись на кровати. Они спали крепко и с храпом, заглушающим далёкие звуки взлёта и посадки "мигарей" на военном аэродроме, где ассы ночных полётов несли повседневную службу на благо... Солдатики дрыхли и тоже несли.., потому как поговорка гласит - "Солдат спит, а долг продолжается."!

Первым проснулся Дмитрий, услышав настойчивый зуммер полевого аппарата. Через многокилометровую телефонную линию на танкодром рвался дежурный по части, жаждущий услышать доклад с отдалённого танкодрома.

- Алло! Вы что там уснули? Доложите обстановку!

Дмитрий сразу узнал голос. Это был "двухгодичник", лейтенант Пупыришкин. Весельчак и большой юморист, закончивший в прошлом году политехнический институт и призванный в армию на два года службы. Худощавый и с очками, он никак не мог привыкнуть к ношению военной формы. Она висела на нём как на вешалке и была не всегда выглажена, за что он получал неоднократный "втык" от начальства. Он славился вечным назначением в караул по части и удивительной способностью подражать разным голосам, особенно голосу ком. части, что иногда доставляло немало хлопот для личного состава.

- Подходы заминированы, причём все! Держим оборону по предписанию! Враг не пройдёт и будет разбит! И мы победим! - зевая и с расстановкой между предложениями, высказался Дима.

- Какие ещё мины? Где вы их взяли ? - нервно спросили на другом конце трубки.

- Где!.. Где! Залезли на арт-склад! - спокойно ответил сержант, чувствуя "закипающую" интонацию в трубке, и чтобы смягчить создавшуюся обстановку, переведя диалог с юмористической колеи на деловую, добавил - Пупырь я тебя узнал! Выходи, подлый трус!..

- Это я-то упырь! Да я тебя!.. Да я тебе жопу на глаз… Глаз на жопу натяну! Десять суток! Ареста! И быстро мне!..

Трубка телефона гремела проклятиями и щелчками от попадаемых на мембрану слюней на другом конце провода. Проснувшийся сержант с горечью осознал, что с ним разговаривает отнюдь не лейтенант, а командир части… Правда приехавший через час комбат отменил наказание, а точнее перенёс его на сентябрь. Он и разъярённый "полкач" понимали, что отправив Дмитрия на "губу", они лишатся основного "водилы", обязав сесть за рычаги многих офицеров. Проблем с неудовлетворительными вождениями, результаты которых могут всплыть на столе перед комдивом, никто, естественно, не хотел. Тем более командир полка должен был назавтра покинуть часть, получив новое назначение в Группу Войск в Германии, в качестве эксперта... Вот так разрешился этот конфликт, едва не изгадивший райскую полигонную "малину" Дмитрия.

Комбат осмотрел здание и место, где расположились солдатики, дал некоторые распоряжения и, объявив о предстоящих во вторник занятиях, уехал на дежурном газике в дивизию. А ближе к обеду приехала полковая водовозка, за рулём которой сидел Гуржий. Обнажённый по пояс, с раскрасневшимся и с легким налётом придорожной пыли лицом, довольный, что ему доверили поставку воды и оттого, что он покинул пределы части пускай не надолго, но всё таки вырвался на свободу.

- Мужики! Что же вы так обосрали нашего "деда" напоследок!.. Вся часть гудит...

- А мы и тебя можем подковырнуть!" - неожиданно брякнул Капитон.

- Молод ещё! Зелёнка хренова! Ты давай крутись по воде, а рассуждать будешь после! - огрызнулся Гуржий.

Он был в хорошем настроении и полон идей, одну из которых потом озвучил. Он не настаивал, не убеждал, он просто предложил проехаться на его "шарабане" в ближнее селение, а зачем и для чего, он и сам не мог бы ответить. Идея пришла по душе солдатикам, но... Бросить технику без присмотра, удалившись чёрти куда и чёрти зачем, гасило все эмоциональные порывы служивых. После долгих колебаний пошли на компромисс. С Гуржием отправился "молодой", а на месте остался Димыч, чтобы ответствовать на неожиданные аппаратные звонки, способные прозвучать в любую минуту и в любое время дня и ночи.

- Капитон, возьми деньги, может, удастся купить что-нибудь вкусное!

- А может виньчика?

- Ладно, возьми! - ответил Дима, протягивая сложенные пополам три "десятки", остаток родительского перевода, бережно хранимого в комсомольском билете.

- Дим, ну займи мне пятёрочку… - взвыл Гуржий, увидев денежные купюры.

Удивительно шустрый Гуржий часто занимал деньги у сослуживцев, растрачивая их в солдатской "чайной", он снова занимал, затягивая с возвращением долга, а иногда и забывая о нём вовсе. Поэтому занимая ему денежку, можно было смело распрощаться с ними раз и навсегда.

- Коля! Возьмёшь, если будет остаток! Но с обязательным возвращением, чтоб личико не было подпорчено потом! - спокойно ответил Дмитрий, глядя на Гуржия.

- Понятно…

Гуржий завёл машину, и «зилок» покатился, увозя с собой "молодого" с вещмешком и солдатским "тридцатником". В том, что деньги будут растрачены до последней копейки, Дмитрий нисколько не сомневался и жалости особой не испытывал. Единственное, чего он желал, так это чтобы "переводное достояние" не было "спущено" на бестолковые прихоти пассажиров водовозки, а позволило приобрести конфет и вина, ровно то, что заказывалось, ни больше, ни меньше. Размышления были прерваны телефонным писком "полевика." Выждав небольшую паузу, сержант поднял трубку и как требует устав, доложился встречному абоненту. На другой стороне линии молча выслушали доклад и ответили.

- Вот это другое дело! - видимо имелся ввиду утренний звонок, и тот, кто звонил сейчас, таким образом выразил своё понимание утреннего безобразия. Но докучать своими нравоучениями не стал, хотя имел на это право, ибо являлся непосредственным командиром провинившегося солдатика, Пацулой.

- Сынок! Моли бога, чтоб комбат, стоя на коленях, упросил "батю" отменить наказание!..

- Так точно!

- Не галди! Послушай и не перебивай! - скомандовал Пацула. - Чем занят Гуржий?

- Товарищ капитан! Он с рядовым Капитоновым занимается сливом воды, точнее, все ёмкости уже наполнены. Идет помывка танков!

- Воды хватает?

- Так точно!

- Хорошо!.. Сержант! Как только закончите, отправляй Гуржия в расположение! И обязательно доложи мне! Ясно?!

- Так точно! Товарищ капитан, а когда будут вождения? Сегодня утром комбат говорил, что во вторник…

- Насчёт вторника не знаю, ещё с округа не пришла разнарядка для студентов. Ну, тебе-то какая разница, твоё дело машины. Что бы было всё в "ажуре"! А что и когда, сообщат! Всё, отбой!

Дмитрий медленно опустил трубку. Вспотевшая спина свидетельствовала о пережитых неприятных минутах, когда он бессовестно, с наглой уверенностью врал, надеясь что всё сойдёт. Он рисковал по "чёрному", как в русской рулетке с шепотом внутреннего голоса - "Пан или пропал!". В те минуты он был похож на странного ковбоя, направившего своего мустанга вглубь кактусовых прерий, зная, что лишится скальпа за кактусом, но не зная, за каким… Но понемногу стало отпускать, спина высыхала, чувство тревоги гасилось. Дмитрий направился к костру или то, что осталось от него от вчера, и принялся готовить новый розжиг. Дров было много, и их нужно было наколоть, но для этого необходим был топор. Дмитрий нашел в зипе огрызок кухонного большого ножа и, применяя молоток, стал расщеплять большие чурки дров. Мысль о Капитоне и Гуржие не давала покоя. Дмитрий уже жалел о том, что позволил им уехать, что так легко повёлся на предложение Гуржия. Ведь кто его знает, какие обстоятельства могут произойти с машиной и с людьми, по большому счёту, уехавшими в самоволку. И хотя в ближайшем хуторе патрулей отродясь не было, а до самого посёлка было "рукой подать", беспокойство зрело и усиливалось. Но всё обошлось. Дмитрий уже приготовил валежник для костра, сложив его в стопку, когда услышал знакомый звук приближающейся "водовозки", визг тормозов и хлопки дверей кабины. Дмитрий, встав с пенька, направился в сторону приехавших мужиков. Уже издалека он увидел, как Капитон достаёт нечто большое, завернутое в газету.

- Что за хрень, Капитон?!"- не успев подойти, удивлённо гаркнул сержант.

- Чего орать! Ты только посмотри! - И Капитон, надорвав газету, оголил край большого куска мяса, добавил. - Свежатинка! Прямо с "забоя" свининка, взяли на базаре и по "дешевке". Всего по 50 копеек за один кг.

- Ну и что с ней делать?

- А вот что! - многозначительно подметил Капитон, и запустив руку в рюкзак, извлёк треугольный флакон уксусного оцета. - Сейчас полдень, замаринуем мясо, к вечеру оно будет готово.

- Вместо шампуров можно будет использовать сухие ветки, - посоветовал Николай, - посмотрев с грустью на пятикилограммовый кусок, понимая, что ему не придётся отведать вечернего шашлыка, смакуя под купленные свежие овощи и красное вино. Зато он приобрёл блок болгарских сигарет «ВТ», которые считались большим дефицитом, и если появлялись в розничной сети, то тут же мгновенно раскупались, появляясь потом из "под полы", но уже гораздо дороже. Сам Гуржий не курил, но смекнул, кому он может потом перепродать, "выудив" трех-четырёхкратный барыш. В части служил двухгодичник Сеня, получивший спортивное образование в Кишинёвском университете. Он курил и был большим любителем женских обществ, импортных сигарет и сухого Мартини через соломинку. С большим самомнением о себе, с обильным «слюновыделением» при малейшем упоминании о красивой "вражьей" жизни, он-то и мог действительно согласиться на сделку Гуржия. На это рассчитывал сам Гуржий и был очень прав.

- Коляй, позвони Пацуле! Я из-за вас чуть не "спалился"! В общем сплошной "трындец"!

- Какого ...ему надо! Путёвка у меня до 17-00.

- Ты как ребёнок. Пацула сегодня на ремне и правильно беспокоится! Ты же с машиной и за пределами части! Чего тут не понять. Так что иди и доложись! И без всякой копоти, понял?!

Гуржий, недовольно выругавшись и бурча на ходу, ушел звонить. Не прошло и минуты, как он появился вновь. Вконец раздосадованный и злой он обратился к Дмитрию.

- Как работает эта "вертушка"?

- А что не отвечают? Или ты не знаешь где крутить?

- Да я-то крутил, но тишина в трубке...

- Идём! Деревня!

Дмитрий подошел с Гуржием к аппарату и, раскрутив ручку динамо, поднял трубку. Соединение произошло быстро, послышался голос Пацулы.

- Да! Слушаю!

- Товарищ капитан! Докладывает сержант Воронов! Работы закончены, Гуржий готов к выезду! Передать ему трубку?

- Не торопись сержант! Значиться так! Гуржий переходит в твоё распоряжение. Он остаётся с вами и будет нести службу по охране боевой хрени! График у него будет такой - днем отдыхает на хоз. работах по уборке территории, а ночь - сторожовка! Это ясно?!

- Так точно!

- Завтра ему привезут матрас и паёк с дежурной машиной. Да, и известь с краской. Пусть "освежит" знаки на препятствиях и оконные рамы. В общем, наведёт марафет на полигоне! На следующей неделе приедут студенты на вождение и представитель из штаба. Поэтому необходимо убрать всю грязь!

- А нам что делать?

- Следить за техникой и помогать Гуржию! И слушай сюда! Никаких поездок по блядям! Никакого куролесенья! Машина будет использоваться только для привоза воды. Ты понял меня, сержант? Головой отвечаешь за всё! А теперь дай трубку Гуржию!

Николаю была сообщена та же информация, но с явно большим ЦУ и матом. "Старый" капитан умел говорить чётко и доходчиво, применяя различное построение диалога в зависимости оттого, с кем ведётся разговор и сообразно званию и выслуге. Его уважали, боялись и сочувствовали его терпеливому ожиданию появления двух просветов на погонах. Дело клонилось к пенсии, а большая звезда не появлялась... По этому поводу ходило много разнообразных слухов, один драматичней другого, но они оставались слухами и не более того. Гуржий неистовствовал, довольный таким оборотом дел, благодарил судьбу и капитана.

- Мужики! Ну что, принимаете в свою компанию или ну его на ...!

- Лучше бы, ну его на ...! - высказал с некоторой игривостью Капитон.

- Вот тебе и благодарность за поездку! - отреагировал, улыбаясь, Николай.

Он сейчас мог, не "зеленея" недовольством, спокойно выслушать любую непристойную колкость, высказанную в его адрес, стерпеть всё и вся, потому как он оставался здесь и сейчас, потому как произошло классическое совпадение его желания и отданного ему приказа. Так что гуляй, рвань, от рубля и выше! Ну а рокфеллеровские мыслишки о перепродаже сигарет улетучились, приобрели второстепенный смысл, исчезли вместе с блоком под водительским сиденьем. В воздухе зависло нетерпеливое, отшибающее напрочь стремление что-либо делать, ненасытное желание побыстрей отведать кусок жареного, вымоченного в уксусе мяса. Для приближения этого долгожданного момента "троица" делала всё, что могла, и на что была способна.

Пришёл степной по молдавский мягкий вечер. После очередного доклада дежурному по части значительность наступившего вечера приобрела совсем иной, отличимый от повседневности, оттенок. Пацаны, рассевшись около костра, подкладывая хворост, слушали печальную до армейскую биографию Гуржия. Не перебивая лишними вопросами и умозаключениями, они молча внимали повествованию и ожидали, когда же, наконец, костер начнет затухать, покрываясь серым пеплом и истошным жаром изнутри. Наконец, приготовленные деревянные "шампуры", с нанизанными кусками мяса, разделёнными дольками помидор и лука, уложились на приготовленные камни, расположенные вокруг костра. И появившиеся запахи, от шипящего мяса, издаваемые от жара углей, отметились винным тостом красного и терпкого ароматного молдавского нектара. Потом ещё были тосты и не один раз, но уже под шашлычный, сочный и на редкость удачно получившийся "закусон". Праздник закончился глубоко ночью, и уставшая от сытости "толпа" ушла на покой. Дмитрий и Капитон - во флигель, а Гуржий - на водительское ложе, для удобства несения караульной службы, доверенной ему командиром роты. День прошёл и ... с ним! (взято из поговорок старослужащих).

Ранним утром всех разбудил Гуржий. Проспав всю "сторожовку" на жёсткой водительской "сидушке", покусанный ночными комарами, он стал разводить костёр для приготовления чая. А, не проснувшаяся ещё до конца толпа, рассевшись перед костром, стала обсуждать, за что взяться в первую очередь согласно полученному заданию от Пацулы. Решили начать с побелки помещений в здании полигона, как только привезут из части всё необходимое для работы. Планов было громадьё, и на словах они были вполне выполнимы, а как на самом деле выполнить реально их, никто не знал, но решимость и стремление было. Заваренный брикетный зелёный чай, припасённый Капитоном, распространил необъяснимый запах травы и лекарств, и со слов самого Капитона, нёс оживление и силу. Пришлось пить эту зелёную "муть" словно какой-то эликсир, заставляя себя мысленно почувствовать обещанную силу и благодействие. Чаепитие было прервано появлением дежурной машины из пехотного полка, на которой были привезены спальные и харчевые "бебехи" для Гуржия, ну и, конечно же, краски и известь с кисточками. Водитель и "старлей" были приглашены к чаю в знак гостеприимства, но они отказались, ссылаясь на загруженность делами и, разгрузив привезённое, быстро уехали.

Шел субботний день, когда полигонные вояки приступили к побелке. Два просторных помещения и флигель были побелены уже к часу дня. Предстояло теперь вымыть полы и окна от белых налетов извести. Эту работу решили перенести на завтра, на воскресенье, тем более что никто не гнал в "шею" и не торопил. Хотелось сильно есть, но никому не хотелось готовить, решили обойтись разогревом тушенки и чая. Наступавший послеобеденный остаток дня грозил подозрительными серыми тучами, скопившимися в плотную массу на восточном горизонте. Это скопление незаметно росло и расширялось, а затем разродилось ослепительными взрывами и мгновенными бликами изломанных линий на горизонте. Нависшее на небе свинцовое нечто, раздаривая землю по началу редкими плевками небольших капель, вдруг рухнула потоком, ливневой стеной дождя, отчего становилось немного не по себе и печально.

- Слава богу, что успели похавать! - нарушил молчание Гуржий.

Находясь во флигеле, под крышей, с закрытыми рамами окон, через щели которых при каждом порыве ветра прорывался со свистом влажный поток уличного воздуха, пацаны чувствовали себя победителями и защищёнными. Этот странный уют с голыми стенами, с двумя кроватями по углам и с единственной обшарпанной тумбочкой, сейчас выглядел как что-то давно забытое домашнее, располагал к молчанию и философскому течению мыслей.

- Надолго ли вся эта круговерть? - смотря в окно, негромко произнёс Капитон.

- Думаю, что до твоего дембеля закончится! - успокоил Гуржий.

- Это всё ерунда, главное, что закрыли люки, а то потом проблем не оберёшься! - подметил Дима.

- Может, перекурим, а?

- Да ты же не шмалишь! Да и курить нечего! – улыбаясь, сказал Капитон.

- Коля, а ты что застыл, доставай свой блок!

В планы Гуржия это ну никак не входило. Открывать сигаретный блок, который сулил ему некий денежный достаток, ему не хотелось. Выложив в оправдание, что блок в машине, на стоянке, и выходить в такой дождь не имеет смысла, он переключил внимание «жаждущих» покурить на другую тему. Разговаривая, они не заметили, что дождь ослаб и через некоторое время прекратился и вовсе. Гроза, собрав распластанную по небу бледно-серую, облачную нечисть, стала перемещаться в сторону запада для последующих коварных деяний, но уже на новых и далёких земельных пространствах. Сквозь появляющиеся разрывы небесного поля засветилась синева, из которой вырывались наклонные потоки солнечного света скрытого тучами светила. Земля, одуревшая от летнего многодневного зноя, напившись вдоволь небесной благодати, сейчас задышала, запарила и раскрасилась звуками щебетанья и стрёкотом окружающей степной живности. Умытая трава вытянулась и блестела бусинками крохотных капель, а деревья, словно стряхивая с себя лишнюю влагу, дружно зашуршали листвой. Природа встрепенулась и ожила. Зашевелились и солдатики. Пока Николай и Капитон, усевшись на кровати, окунулись в творческие дела, с серьёзным видом и старательным усердием печатали свои мысли в письмах домой, Дима ушёл к технике. Прошедший ливень смыл с танков весь налёт вчерашней придорожной пыли и грязи. Зелёная краска стальных монстров стала ярче и придавала им особую серьёзность и новизну. Безжалостная влага, не пробившаяся внутрь танков, что очень радовало, охладила разогретую солнцем броню, но внутри башни по-прежнему сохранялась законсервированная духота, которую сразу ощутил Дмитрий, спустившись внутрь башни. Открыв замок орудия, он проверил ствол пушки, заглянув в жерло орудийного пространства. Следов затекания влаги не было и, выведя орудие почти горизонтально земле, он покинул башню.

Наступал вечер, и образовавшаяся внутри голодная пустота ныла и стонала желанием богатырского аппетита. Необходимо было разводить костровый очаг и думать, что приготовить. Запас продуктов был небольшой, но располагал к некоторому разнообразию и к солдатской смекалке по части кулинарии. Одна только тушёнка уже многого стоила. Несмотря на то, что была датирована 56-м годом, была сытна и аппетитна. Она, как основной компонент, употреблялась почти во всех первых и вторых блюдах независимо от того, где приходилось их готовить, на полигонах, либо в части на кухне. Различие было в количествах вложений самой тушёнки. Если на полигоне, то полностью, а если в столовке, то гораздо ниже нормы положенных "раскладок". И объяснялось это простой и в тоже время странной "усушкой", "утряской" и банальной потерей при транспортировке тушёночного богатства со склада на кухню. В вотчине Мыцы после "подбития" сальдо добрая половина из полученного продукта исчезала неожиданно и навсегда. Так что до солдатского котла доходила истерзанная и обеднённая порция, превращающаяся в вареве налётом жира и запахом, но не содержимым. В этот вечер была гречневая каша с тушёнкой. День закончился и... с ним! Следующий день стал таким же, как многие последующие, растрепанные приказами, вождениями и иногда пустой беготнёй и суетой. Всё также по вечерам готовилась еда на костре, и полученный очередной родительский перевод позволил ещё раз побаловаться шашлыками. Устоявшийся солдатский быт на полигоне уже не вызывал особой бурной радости у военной троицы, превратившись в обыденные военные будни, чувствовалась усталость от непреднамеренной походной жизни. Но никто не ныл, и возвращение вскоре в казарму воспринималось служивыми как вселенский потоп и не более.

Прошло полтора месяца, как Дмитрия неожиданно вызвали в штаб, где расстроенный замполит объявил Дмитрию о «дальней дороге» в сторону Харькова и о дальнейшей службе в пределах тракторного завода. Дмитрий понимал, что, очевидно, подобная инициатива исходила от генерала с Одесского округа, недавно присутствующего на вождении студентов. Но он не мог понять, зачем эта командировка. Что это было, наказанием или доверием в чем-то очень важном и тайном. Все эти вопросы разрешились, но гораздо позже. Харьков это заводской монстр с многочисленной исторической начинкой, с наукой и институтами, с православными храмами и западным архитектурным Газпромом встретил солдатика «сопливой» погодой и кипучей суетливостью окружающих. Прямо с вокзала, сев на трамвайчик, Дмитрий доехал до завода ХТЗ, расположившегося на окраине большого города, негласной столицы всей Украины. На проходной его встретил капитан, озабоченный своими армейскими делами, он, не дослушав до конца рапорт о прибытии от Дмитрия, неожиданно спросил.

- В Ялте, где живёшь? Я - на Кирова! - Я на улице Карла…

- Не дослушав Диму, капитан добавил. - Значит земляк, будем служить вместе!

Сев в "рафик", что показалось странным Дмитрию, они поехали к месту, где располагалась небольшая часть с номером "Н". Путь лежал вдоль распростёртых длинных заводских корпусов с небольшими вставками между ними четырёх и двухэтажных остеклённых большими окнами зданий. По обе стороны от широкой асфальтированной дороги, по которой ехал их «рафик», выстроившись в два ряда, высились деревья, дающие на пешеходные дорожки сплошную прохладную тень. Капитан рассказал, что территория завода огромна, и что на ней есть подъездные пути для электровозов и территории, занятые спорткомплексами и гостиницей. Что это мини город с магазинами, музеем и лечебницей, и небольшими местами отдыха для сотрудников. И вся эта заводская громадина живёт и дышит научной мыслью, сооружает и творит очень значимую для государства продукцию, вылитую из металла и брони. Дмитрий с удивлением смотрел на всё, что проплывало мимо и, слушая капитана, чувствовал себя каким-то пришельцем, вырвавшимся из заточения на просторы. И где-то внутри его трепетала радость, что он в той или иной мере будет сопричастен к заводскому процессу, что своим умением и навыком он востребован этим ГОРОДОМ. Части с неотъемлемыми атрибутами каменных заборов и ограждений, с побеленными деревьями и кирпичами, ограничивающими клумбы и дорожки, не было. Было двухэтажное здание, стоящее на краю этого ГОРОДА недалеко от железнодорожных путей и с просматриваемым вдали полигоном, который был окружён полоской подступавшего к нему леса. Перед входом, по обе стороны новой части, стояли металлические щиты, предупреждающие, что "светлое будущее" скоро нагрянет и все до единого заживут по потребностям. И что сейчас каждому требуется отдаться без крика и пафоса на алтарь близкого будущего, многообещающего рая, согласно умозаключению партийного Стада. Поэтому многие трудились с полной отдачей сил и своих способностей. Дмитрий был в числе них.

Внутри здания, на первом этаже, был небольшой актовый зал, несколько кабинетов и чистый, увешанный плакатами, с выдраенным до блеска паркетом, просторный коридор. Чувствовалось влияние воинского порядка и серьёзной дисциплины. Капитан, предварительно постучавшись в дверь одного из кабинетов и получив разрешение войти, почти втолкнул Дмитрия в него. Кабинет походил, скорее, на чертёжную, потому как в углу возвышался большой кульман с шарнирными сферическими приспособлениями, нависшими над большой накрытой тёмной тканью плоской «доской». А по правую сторону от него расположились полки с книгами и рулонами чертежей.

- Товарищ полковник, сержант Забиякин прибыл для прохождения дальнейшей службы! Докладывает капитан Селин!

- Спасибо капитан! Вы свободны! - произнёс сидевший за столом грузный и в очках военный. Взглядом дав разрешение Дмитрию присесть, он начал расспрашивать о прежней службе и о том, откуда призвался и где учился. Он задавал вопросы и порой совсем не касающиеся службы. А насытившись информацией, которая его интересовала, он неожиданно спросил.

- Ты за сколько проходишь "круг"?

- За 20 минут !

- Многовато, очень многовато! Завтра приступишь к вождению, посмотрим, на что ты годен!

Дмитрий несколько завысил показатель времени, сделав это сознательно, потому как свой танкодром он знал наизусть и мог совершить объездку с преодолением всех препятствий за меньшее время, а новое место службы и новый полигон был незнаком, поэтому и перестраховался, брякнув о 20 минутах. Видимо полковник знал об истинном времени, располагая документами «особистов», но ему понравился ответ солдатика, в котором он уловил отсутствие ухарства и позёрства.

– Значит, сержант, служить теперь ты будешь здесь! Личный состав небольшой, но дружный, вечером капитан представит тебя всем. Запомни, то, что будешь делать здесь, не должен знать никто! Ни родные, ни близкие друзья! Более подробно расскажет капитан, у которого ты сейчас пройдёшь собеседование в кабинете напротив. После этой процедуры на второй этаж, в расположение! Понятно?!

- Так точно! - откозырял Дмитрий и выйдя из кабинета, направился к «особисту».

Там он узнал многое о своей предстоящей службе, о быте и правилах этой части, состоящей из пяти офицеров и десяти человек рядовых. А вечером, познакомившись с пришедшими с полигона солдатиками, узнал всё оставшееся, чего не успели поведать офицеры и многие, многие нюансы, которые не раз помогли на его коротком военном отрезке Харьковской службы. Потекли дни, не всегда похожие друг на друга, но интересные и изнурительные насыщенной программой вождений и испытаний инженерной мысли, выкованной в броневых монстров с именем - танки. Через некоторое время коллектив пророс уважением к Дмитрию, а он ответил взаимностью и пониманием. Появились новые друзья. До конца службы оставалось девять месяцев.

Северные ветры принесли в Харьков первые сентябрьские ночные заморозки и дневные дожди, сквозь которые иногда проглядывало солнце, высвечивая на небе радугу. Солнце уже не палило зноем, а слегка пригревало, наполняя всё вокруг сочностью красок от пожелтевшей листвы. Испытания новых образцов техники завершились и были готовы к прохождению щепетильной и строгой госкомиссии. Вновь и вновь проверялись всевозможные узлы новой техники, гоняя её по танкодрому по10-15 часов в дневное и ночное время. Чётко спланированные графики выездок, последующие осмотры и диагностика техники, позволяли избежать излишнюю суетливость и держать нервную «планку» в пределах нормы. Криков и аврала не было, была кропотливая и необходимая для государства работа, выполняемая умными людьми. Увольнения в город были редкими и короткими по времени, зато спортивного досуга было хоть отбавляй. Дмитрий занялся тренировками АЙ-кидо, беря уроки мастерства у капитана, используя для этого своё свободное от службы время, поэтому в городе бывал редко и неохотно. В конце сентября наступил день отчёта перед госкомиссией, появившейся кавалькадой "чаек" с «лампасистыми» мужиками. "Показательные" прошли с успехом и поощрением. А вечером всему личному составу части командир объявил благодарность и дал понять, что работа ещё не закончена, и предстоит испытать "новьё" в деле, но для этого будет отобран всего один кандидат. Через два дня был объявлен этот "счастливчик", имя которого было Дмитрий, не знающий ещё, что ему предстоит новое перемещение, новая командировка за пределы любимого государства...

Одесский порт, освещённый многочисленными огнями с берега и кораблей, облепивших пристани и качающихся в гавани, жил своей портовой жизнью. Изредка раздающиеся щелчки и свист, скрежет металла и крики «вира», «майна» втискивались в ночь и, распространившись над тёмной рябью моря, улетали вдаль звёздного горизонта. Одесса спала, а труженик порт усердно работал, зарабатывая рубли, валюту и мозоли. Пароход "Георгий Чичерин", отшвартовавшись в 22-00 от пристани, взял курс на Александрию. Покинув акваторию Одессы, выйдя на просторы морской и тёмной пустыни, набрав полный ход, скользил по водной глади. Казалось, что он стоит. Но всплески волн за кормой, всхлипывающие белой пеной, говорили, что мы плывём. Пожалуй, это был единственный ощутимый звук посреди морского безбрежья, среди небесно-звёздной тишины и мартовской ночи. Дмитрий никак не мог уснуть, ворочаясь на постели, он обдумывал, как выйти на палубу, и искал подходящий предлог в качестве оправдания, если кто заметит это. Приказ не покидать каюты был суров и обязателен к исполнению, но желание вырваться наверх хотя бы на минуту, ради любопытства взглянуть на окружающее безмолвное пространство, рушило все запреты, несмотря на их строгость. Поиск алиби и планов выхода постепенно накрывались дремотой и под звуки храпа соседа по каюте растворились во сне. Дмитрий уснул, так и не посетив палубы. Спал и его сосед, майор и технический эксперт, на плечах которого лежала ответственность за "комплекс" и за всё испытание в целом. Закончивший в своё время МИФИ, он одел военную форму, получил звание кандидата тех. наук и трудился на "оборонку". По всей видимости, майор имел самое непосредственное отношение к разработке, и это чувствовалось в разговорах и его объяснениях. Юморист с одесскими корнями, он относился к категории людей, которые не дают ни минуты спокойно жить ни себе, ни людям. Движение и масса идей было его кредо. Наутро, притащив два комплекта матросского одеяния, майор предложил совершить вояж «наверх».

- Воин, давай переодевайся и на палубу, будем её драить! Только так мы сможем увидеть свет!

- Товарищ майор, а приказ? - спросил Дмитрий.

- Нас нет, а есть матросы корабельной команды, которые будут выполнять запланированную работу, уяснил?! Это лучше, чем будешь преть, сидя здесь! - майор Константиныч сделал паузу и добавил. - Сейчас я - твой непосредственный командир, поэтому не фокусничать, а выполнять мои приказы! Ясно, Воин?!

И он был прав! Несмотря на строгую "указивку" и строжайший запрет выхода на палубу, он сознательно пошел на нарушение воинского закона, придуманного в генеральских «курилках» и обеспечивающие глубокую тайну нашего перемещения… Используя свою смекалку и чутьё, он нашёл выход, чтобы не нарушить приказа, оставаясь при этом нарушителем. Потому как было простое желание вдохнуть свежего воздуха, а самое главное, увидеть окружающий мир и не более того. Но этот окружающий мир ничем кроме сплошной границы между водной гладью и голубым горизонтом, куда бы ни кинулся взгляд, ничем порадовать не мог. Корабль шёл по намеченному курсу и был уже далёк от родных берегов и ещё не близок к пункту завершения пути. Подобных нарушений у двух военнослужащих на корабле в дальнейшем пути не повторилось. Всё, что мелькало за иллюминатором в их дальнейшем морском перемещении, и эмоции, возникающие от увиденного, переживались молча, без комментарий, дабы спутниковые недруги не могли «засечь» свойство диалога и званий вояк…

Александрия встретила портовым гулом и стойким запахом высушенной морской травы. Синева неба и ослепительный жар солнца не сулил ни прохлады ветра, ни спокойных дней. Мужиков направили на тропу бесполезной и ненужной войны. А они, как те пацаны, рвались исполнять чью-то старческую политическую волю и каприз, готовы были бросить свои жизни на чужбине. Поворот русской рулетки начался... Казармы, в которых разместили Константиныча и Дмитрия ничем не отличались от тех, в которых им приходилось служить, зато были заполнены доверху солнечным светом, невыносимой жарой и окрашенными в цвет песка пустынь стенами. В этой казарме находились на "постое" многие наши "советники" - офицеры и взвод солдат, обслуживающие парк танков, стоящих неподалеку от самой казармы, в ангарах, видимо, выстроенных недавно и, как говорится", на скорую руку". Адаптация с "жильцами" поселения прошла успешно, и уже на второй день цели и задачи для вновь прибывших были чётко расписаны и внятно поняты Дмитрием и майором. До времени "Ч" оставалось 32 часа... А пока были изучение инструкций и ознакомление с некоторой спецификой действия "комплекса", привезённого заранее и укрытого отдельно от общей "мат части". Доступ к ней был запрещён для всех, кроме нескольких специалистов из числа гражданских, ежедневно тестирующих соответствующими приборами блоки и узлы комплекса. Дмитрий был несколько удивлен, когда впервые увидел свою машину. Это был танк, точнее, копия боевой машины, которую он учил "бегать" на харьковском полигоне, выкрашенная в телесный цвет и без башни. Вместо неё находилась металлическая, вытянутая вдоль машины и закреплённая под углом к горизонту, кассета. Она была собрана из двенадцати прямоугольных в сечении и пока незаполненных коробов. А какое "заполнение" предполагалось... нетрудно было догадаться... Рядом стоял компрессор, применяемый в строительстве и ремонте дорог. Обыкновенный гражданский компрессор для отбойных молотков с усечённой полусферической сферой на верху, с внутренней интеллектуальной начинкой. Это были "мозги" всего комплекса, обслуживание которого требовало всего двух спецов, не считая механика-водителя. Весь этот комплекс, его возможности и то, для чего он предназначался, не имел мировых аналогов и дал, со временем, новое техническое направление в войсках ПВО многих армий мира. А сейчас этот сгусток инженерного гения, этот уникум страны Советов, мирно покоился, ожидая время "Ч". Выставленные часовые круглосуточно оберегали зачехлённый шедевр от посторонних «глаз», в том числе и от любопытствующих "друзей" по военным событиям, во имя которых исполнялось всё это интернациональное шоу.

Это было время, когда "утечка мозгов" ещё не стала определённой статьёй государственного дохода, а суть документов с фиксированными деяниями исторических пакостей, бережно охраняемых в хранилищах КГБ, ещё не хлынула информационным разнузданно разоблачительским потоком на бумагу пожелтевшей от демократизма прессы. Большинство советских офицеров умели хранить тайну, кто от страха, кто по велению долга. В отличие от наших, многие из офицерского состава египтян относились к секретам и к военным действиям, как к какой-то восьмичасовой работе, словно к какому-то развлечению. Рассасываясь в вечернее время по своим домам, появлялись только утром и иногда с большим "выхлопом". А «отвоевавшись», в основном сидя в окопах днём, с чувством выполненного долга исчезали в ночное запределье казарм до следующего восхода солнца. Наше офицерство всё это видело, но не роптало, чувствовалось совсем иное понятие об ответственности, воспитании и суворовской закалки в отличии от племенной дикости и воинственного навыка с высоты верблюжьих горбов… Вот так и воевали, чёрт их дери!

Первый выезд произошёл неожиданно и по тревоге, хотя смутное предчувствие этого подъёма, этого томительного ожидания чего-то важного и приближающегося у Дмитрия было задолго. Ему и Константинычу надлежало "выдвинуться" в район, путь к которому должен был указать впереди идущий БТР с двумя старшими офицерами. Поэтому всю дорогу держались в хвосте бронетанковой машины, перемещаясь с выключенными фарами, используя приборы ночного видения и на пониженной скорости. Охлаждённый за ночь песок давал возможность плотной сцепки гусеницам и колесам БТРа, поэтому не было сильных увязаний и пробуксовок при движении, хотя пылил он на полную "катушку". Уже скоро вышли на запланированную позицию и, получив по ЗАЗУ от далёкой Москвы "Добро", стали готовить технику. Отцепленный от установки "компрессор" увели на 30-40м. от самой установки. Константиныч, вскрыв пакет, выданный ему перед выездом, ввёл код и шифр, тем самым поставив весь комплекс на боевое положение. Время поиска воздушных целей с последующим их уничтожением пошло...

Рассвет, засквозивший с востока, мерно ложился на пустыню, которая начала готовиться к свету обжигающего солнца, когда из-за линии Бар-Лева появились три еле различимые точки. Металлическая ферма на броне неожиданно ожила и с легким механическим жужжанием развернулась в сторону точек.

– Захватила, «умничка»! - произнес вслух Константиныч, после чего все пассажиры БТР прильнули к передним стёклам и к триплексам, ожидая увидеть, как и что будет происходить дальше... А дальше были хлопки и хлёсткий, пронзительный вой уходящих в небо ослепительных игл. Через минуту всё было закончено, и требовалось срочно убираться, уводя технику на прежнее "лежбище". Высоко в небе, почти над горизонтом, вычерчивались три чёрно-сизых шлейфа, стремительно приближающихся к земле... День прошёл как обычно, после возвращения была осмотрена техника и потом все были удалены с бокса, кроме гражданских спецов со своими приборами. Всем, кто был задействован в работе "комплекса", была объявлена прилетевшая неожиданно с Родины благодарность. А вечером Константиныч показал полуобгоревшую чёрно-белую фотографию, на которой была увековечена симпатичная девушка и надпись на обратной стороне - "Милому Сене от Любы". Эту фотографию, найденную в останках одного из сбитого ранним утром двадцатипятилетнего лётчика, привезли с передовой…

В ту ночь Дмитрий долго не мог уснуть, выплывающие откуда-то неожиданные вопросы, на которые не было ответа, били по всему телу жестокой реальностью и жизненным ехидством, и каждый из них имел один общий вопросительный корень - "Зачем?"... Подобная тревога повторилась ровно через двое суток и была также успешно выполнена, в результате чего израильтяне лишились четырёх самолётов и сгоревших заживо четырёх жизней. Жестокая игра набирала обороты и как всякая игра должна была когда-нибудь закончиться, подойти к своему логическому завершению...

И это произошло... Они ушли в ночь с надеждой возвратиться вновь. Но возвратились не все. Эта ночь стала последней для четырёх, кроме него. Из тёмного кошмара сплошного огня и копоти Дмитрий, ошалевший и оглохший, не соображая, что он делает, волоком тащил с оторванным по пояс ногами туловище майора. А этот человеческий обрубок ещё пытался остаться в этой жизни, икая последними вздохами покидающей тело крови, с перекошенным лицом от пришедшей гримасы смерти и с немым вопросом "Зачем?" в гаснущих глазах...

Дмитрий тащил по песку майора, оставляя кровавый след на сыпучей, бесформенной и чужой им земле… Их подобрали через два часа после жестокого и кошмарного накрытия их ковровым "пледом". Подобрали полуживого, покрытого копотью и кровью, с обожжённым лицом и руками советского сержанта и бесформенное тело рано покинувшего эту жизнь по жестокому приказу интернационализма умного мужика, настоящего кадрового офицера. А потом была палата с больничной койкой, с трёхразовым питанием через силу и обязательными «болючими» уколами во имя жизни. И ночными видениями, сквозь пот и судорги, которые не отстанут от Дмитрия ещё многие и многие годы. В это же самое время, когда сгорбленная Рязанская мать и беременная жена в глубоком трауре, терзаемые горем на двоих, оплакивали своего сына и мужа, научный потенциал советской оборонки получал медали и премии за своё "творение". И в заокеанском западном штабе, получали устойчивый синдром гиперуромии, дядьки в лампасах, от вышестоящих мужей, за то, что упустили, проглядели и опоздали, за то, что уже не впереди... Они требовали от самодовольного сената срочного включения печатного станка... Прошло время, и пришёл Афган, который пожирал жизни сотен и сотен молодых пацанов, не сумевших, да и не желавших "откосить" от службы поступлением в вузы. Множа своими подвигами славу Русского солдата, порой получая билет на "Чёрный тюльпан" и медали посмертно, были и есть в моей памяти, являясь примером для подражания, имя которым было - Настоящий Мужик!

А жизнь продолжалась своим рождением, любовью и поисками, хлопотами и разлуками, страданиями и ощущением твёрдости под ногами!.. 

Женьке Николаеву, Настоящему Мужику, посвящаю!

Волгоград, 1989г