Илья Разумовский

Разумовский Илья Юрьевич. Специальный приз областного молодёжного литературного конкурса 

"Первая роса - 2020". Номинация "Проза". г. Ульяновск

Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время;

Все низвергает во прах; краток предел бытия.

Сохнут потоки, мелеют моря, от брегов отступая,

Рухнут утесы, падет горных хребтов крутизна.

Что говорю я о малом?

Прекрасную сень небосвода, вспыхнув внезапно,

сожжет свой же небесный огонь. пожирается смертью;

ведь гибель – закон, а не кара.

Сроки наступят – и мир этот погибнет навек.

Сенека «Эпиграммы»

 

           Он брёл, тяжело переставляя ноги в самодельных грубых сандалиях. На горизонте брезжил рассвет. День, ночь, утро, какая разница, теперь ему это было безразлично. Сколько дней, месяцев или лет прошло с того дня как все произошло. Все равно никто уже этого не смог бы сказать, а он не вел счёт дням. К чему это сейчас? Дни и годы считают люди, смертные, время для них только имеет начало и конец, поэтому его имеет смысл считать. Сколько осталось, сколько ещё есть в запасе? Ему это было уже совершенно безразлично. Время для него остановилось. Но он и не думал об этом, где-то там, далеко, в прошлом, в другой жизни, что-то брезжило в остатках его помрачённого сознания и памяти, но эти осколки были теперь для него не более чем призраками. Ушедшими в небытие и только изредка посещавшими его. Нет, он не спал, теперь ему это было не нужно. Если бы, перед тем как все произошло, ему дали выбор – смерть или такое существование, он бы наверняка выбрал смерть. Но... не теперь, только не теперь, то выбрал бы человек, но не существо, которым он был сейчас.

           Темно красный гиматий* – хламида из куска красной истлевшей ткани, наспех и грубо сделанные сандалии из автомобильных покрышек, зашнурованные поверх портков из льняной ткани, вот и все его нехитрое одеяние. То, что он сумел сделать по образу который почему-то всплывал у него в памяти чаще остальных. А большего ему было не нужно. Как бы изменилось общество, пропади у людей потребность в одежде, пище, деньгах? Но некому сейчас было задать таких вопросов.

           Этот город рано или поздно превратится в прах, рассыплется, он уже умирает без человека. Блистательный, кажется, ещё совсем недавно он был символом силы и власти людей на этой планете. Теперь он был пуст, живых здесь не было. Кто-то изгнал их? Нет, они остались в нем навечно, теперь это было их последнее пристанище, а символ власти стал надгробной плитой и памятником человеческому безумию.

           Иногда он брал в руки выбеленный временем, солнцем и дождями человеческий череп и подолгу смотрел в его пустые глазницы, пытаясь вспомнить, что это такое, чем это могло было. Смутные воспоминания неясной чередой возникали в его сознании. Но, ни обычного человеческого страха, ни сожаления они не вызывали. И тогда он откидывал его как ненужный глиняный черепок, и тот катился по земле с глухим звуком пустого предмета. И продолжал свой бесконечный путь, машинально, влекомый скорее бессознательно, чем разумно.

           Инстинкты, потаённые страхи, древний ужас, теперь они как сновидение, как призраки безумия рассудка вышли наружу. Это управляло им, это было им, это был он сам. Он мог еще говорить, но что бы сказал? Кажется, он бормотал что-то  время от времени, но некому было его услышать. Он кричал, и этот крик был смесью отвращения ужаса и ненависти. И если бы кто-то из живых людей услышал его, он вряд ли смог бы понять – кричит это зверь или человек.

           Но теперь его пугало совсем не то, что пугало и беспокоило обычных смертных, но что-то совершенно иное. Отчего ему боятся смерти, когда она не приходит ни через год, ни через два, когда ей уже срок прийти, а ее всё нет и нет? Одиночество его давно не пугало, просто то, чем он стал, не знало таких понятий. Что-то сорвало всю его человеческую оболочку с сознания и вывернуло ее наизнанку. Он смутно помнил, что был чем-то иным раньше, и эти воспоминания, а не человечность, воспоминая о том, что он был человеком, будоражили его, ибо он имел нечто только подобное извращённому человеческому страху.

           Копна седых нечёсаных длинных волос, такая же борода до пояса, которая ложилась на драный гиматий, делали его похожим на древнее и свирепое божество, явившееся из глубины времён в этот погибший мир. О, люди, безумцы, что вы сделали с собой, о чем вы думали? Одни  совершали свои темные дела, а другие молчаливо соглашались. И те, и другие черную чашу яда испили до дна. Извращенным умом порождённая кара спустилась на них! Сами боги не придумали бы наказания страшнее, да им это было и не нужно, безучастно наблюдали они со своего небесного «Олимпа» как смертные движутся к своей гибели и забвению. Олимп свободно парил в космическом пространстве по орбите вокруг планеты. Небесный чертог, подобный неприступной горе – дом великих бессметных. 

           О, время, его проклинают смертные, когда оно прошло, на него уповают смертные, когда оно не наступило, а настоящего они не имут, настоящего для них нет. Как река, время размывает берега памяти, унося, крупинку за крупинкой, былое в океан забвения. Так обезумевший от вечной жизни теряет разум год от года. Время есть для смертных только потому, что для них оно конечно. Тот, кто будет знать, что нет у него конца и смерть никогда не придёт за ним – потеряет рассудок.

           Дни для него тянулись бесконечной чередой. Закаты и рассветы сменяли друг друга. Здания городов постепенно рассыпались в песок. Все, что создал человек, показало свою недолговечность. Много ещё пройдет веков, но всё превратится в прах, из которого было создано. Сколько лун он пережил, и чем дальше отдалялся от того дня, когда мир был обречён на гибель, тем больше впадал в безумие и забвение. Сначала он еще мог уловить течение времени, и прошлые воспоминания громоздились в его воспалённом, болезненном разуме. Но это состояние между жизнью и смертью, которое не кончалось, уничтожило в нем остатки человеческого логоса и памяти. Сначала он молился, потом умолял, потом звал, потом слова стали рассыпаться на отдельные звуки и остался только крик, но и тот постепенно из крика ужаса превратился во что-то неосознанное по мере угасания его разума. Он получил бессмертие, но лишился рассудка и воспоминаний, от которых остались одни несвязные осколки. Бессмертие, бесконечность и абсолютное одиночество, возможно,  он остался один на всей планете...

           Не было у него теперь и имени, за бесконечной чередой лун оно выцвело, поблекло и потерялось, хотя он пытался сохранить его и твердил время от времени, но потом произносил его все реже и реже. Оно было последней его связующей нитью с прошлым, с человеческим сознанием, но оно распалось на отдельные слоги, а затем на отдельные звуки. Нить оборвалась.

           Смертные молили своих идолов о спасении, а сами продолжали уничтожать друг друга. Ядом, снарядами из обедненного урана, кассетными бомбами, фосфором, сжигающим плоть до костей, волновым оружием, пси-лучами и верхом извращенного ума – управляемым излучением – биологическим оружием. В потайных городах-лабораториях, глубоко под землёй, с большим искусством они синтезировали своё смертоносное оружие. По всему миру микробиологи самых могущественных корпораций многие годы собирали самые ужасные образцы вирусов, чтобы на их основе создать свое гибридное био-оружие.

           Но боги не остановили людей, молчаливо взирая на их дела, не вмешались они и тогда, когда мир балансировал на грани уничтожения и потом... Не спасли, когда это можно было сделать, вмешавшись силой.

           Погибель пришла незаметно, никто из людей не понял, что это было началом конца. По всему миру стали происходить блокады, вызванные вновь созданными заболеваниями, главными из которых стали страх и всеобщее безумие. С каждой блокадой мир охватывала новая волна паники и психического напряжения, люди оказались загнанными в цифровую ловушку, системы слежения сделали жизнь каждого человека абсолютно прозрачной. Персональные данные обезличили людей и стали товаром в руках мега корпораций и государств. Этот процесс нарастал, и его нельзя было остановить. Цивилизацию контролировали электронные системы, превратившие мир в электронный концлагерь, где ни один человек, ни на одну минуту, не мог чувствовать себя в безопасности. Эти волны упадка проходили одна за другой на фоне свирепствующих искусственных заболеваний, управляемых локальных конфликтов и геноцида большинства населения планеты под лозунгами о всеобщем благе.

           Охваченные странными идеями вечной жизни в физическом теле люди искали лекарство от старости. И их поиски эликсира бессмертия для одних и наилучшего оружия уничтожения для других увенчались успехом. О том, что было после этого, мог бы поведать бессмертный безумец, закутанный в красный плащ и бредущий по опустошенному миру.

           Он смотрел на свои руки, и они казались ему то огромными, то далёкими, словно он смотрел на них с большого расстояния, он казался себе чем-то титаническим, всемогущим. Ему грезилось, что он переступает горы, рушит как карточные домики опустевшие здания. А белеющие кости под ногами ему казались спичками или сором. Когда он смотрел на какой-то предмет,  он мог различить каждую его деталь независимо от расстояния. Всё казалось  настолько близким, но одновременно всё было для него неимоверно далёким, странным, неестественно отчуждённым.

           Здесь он бывал раньше. Сейчас не разумом, а шестым чувством, интуитивно, он передвигался по рукотворным каменным лабиринтам, и они казались ему первобытными пещерами. Когда он был смертным человеком. Здесь кипела жизнь, ходили люди в белых халатах, гудели огромные воздушные камеры, люди смотрели в увеличительные приборы, возились со стеклянными пробирками и ретортами. Сейчас здесь царил хаос и мрак, кто-то в спешке вывез большую часть содержимого этих обширных залов. Теперь они напоминали допотопные гробницы, оставленные древними и могущественными цивилизациями. Не в напутствие и не в назидание – просто оставленная в суматохе мелочь, которая им ничего не стоила.

           В одном из таких залов, исполнив знакомый ритуал и отворив мощную железобетонную дверь, он нашел черный монолитный саркофаг, подключенный множеством металлических трубок и проводов к зловещим приборам. Рядом стоял такой же черный высокий обелиск, выше человеческого роста, на вершине которого мигал красный огонёк. Глупцы. Он толкнул обелиск ногой, тот покачнулся и упал с гулким звуком, который отразился эхом от стен обширного зала.

           Он завернул ребенка в ткань плаща и, дико озираясь по сторонам, крадучись как хищный зверь со своей добычей, покинул это место.  Ребенок тянул к нему маленькие руки, и это движение вызывало в нем смутные чувства, воспоминания о чем-то похожем, что было с ним давным-давно. Маленькие руки хватали и теребили выцветшую красную ткань. Это забавляло его, он оказался тем предметом, который вырвал его из сумрака вечности, отделив «тогда» от «сейчас» и поставив вопрос о том, что будет. Он буквально создал время, которое для этого обезумевшего существа давно  перестало существовать. Ведь время не существует само по себе, оно появляется, когда есть то, что может его разделить на прошлое, настоящее и будущее. Безумный, он играл с ним, закрывая лицо руками и открывая затем, и ребёнок смеялся от неожиданности и удивления. Теперь его дни не были столь однообразными.

           Теперь же в этом безумии бесконечности у него появился спутник. Сейчас он был не одинок, нечто живое могло принимать, отражать и реагировать на его эмоции, звуки и действия. Нечто, наделённое, пусть и слабым, не развитым, но сознанием.

           Вместе с этим в нем пробудилось и нечто человеческое, память о том, что было когда-то давным-давно. Жалость ли к себе, ненависть или отвращение? Воспоминание и тоска по другому миру, по человеческому счастью. Ведь оно у него было когда-то. Понимание всего положения. Он смотрел на ребенка и смутно осознавал, какая между ними пролегла пропасть. Ребенок был словно драгоценный осколок старого мира, счастливого времени, когда его рассудок еще не помутился, а жизнь не стала бесконечной пыткой. Он был и причиной, и следствием.

           Раздался душераздирающий вопль, кричал безумный, закричало и дитя, и их крик слился воедино, затем послышался стон и тяжкий плач. Его голос смолк, остался только крик боли, послышался шорох и звук, подобный звуку раздираемой ткани, и хруст костей. Всхлипывание, стоны и нечленораздельная речь. Он чувствовал что-то невообразимое, ему казалось, что этим действием чудовищного насилия он пожирает само время. Он имитировал в миниатюре акт самоуничтожения, аналогичный тому, что случилось с миром смертных, низвергнув все человеческое, что ещё осталось в нем самом. И это возвышенное страдание, невероятная пытка и, вместе с тем, божественный экстаз слились в его титаническом сознании в единое целое.

           Один он теперь остался властелином времени на этой планете, хозяином хаоса и безумия. Последнее, что связывало прошлое человечества с его будущим, было уничтожено. Ненасытное время всегда пожирает то, что само же и породило. 

           С Олимпа на опустошенную планету спускается Бог, во всем подобный своему врагу, обезумевшему бессмертному титану, но и столь же отличный от него. Он летит по гравитационному лучу, чтобы нанести последний удар и погубить вместе с ним остатки цивилизации, сжимая в руке свое смертоносное оружие, ваджру*-молнию, копье, поражающее без промаха, перед мощью которого содрогнется этот мир. Светоносный, бесстрастный жестокий Бог-губитель.

           Небосвод прорезало белой молнией, земля вздыбилась до небес, и вспышка, ярче тысячи солнц, озарила гибнущую планету. На море поднялись циклопические волны, и облака свернулись как свиток бумаги, потом небо почернело, и с высоты хлынула вода. Чтобы очистить планету от того, что осталось от остатков человеческой цивилизации. А странные боги в своих чёрных саркофагах на своем корабле улетят на тысячи лет в бескрайний и чуждый космос чтобы, возможно, никогда не вернутся к своим экспериментам над смертными.

 

           Примечания:

           *Гиматий – верхняя одежда в виде прямоугольного куска ткани, представляющая собой отрез шерстяной ткани, достигающей 1,7 метра в ширину и 4 метров в длину, задрапированной вокруг фигуры.

           *Ваджра – в индийской мифологии ваджра является мощным оружием, соединяющем в себе свойства меча, булавы и копья.

   Дима стоял на остановке и с сожалением смотрел на уходящий автобус. Сожаление он испытывал давно и непонимание оттого, каким образом он ввязался в эту авантюру и оказался в этом сомнительном месте в то время, когда все нормальные люди ещё спят. Он был не один: товарища Димы звали Виктором. Глаза слипались, и Диму не покидало «сумрачное» состояние сознания.

           Виктор был высоким, худощавым мужчиной, сложно было сказать, какого точно он  возраста, но, однозначно, старше товарища. Лицо его прорезали морщины, а волосы были серебристые, пепельные, и было не понятно, седые ли они  или просто такие от природы. Но основное, что ставило в тупик – это манера держатся, двигаться, разговаривать. Дима часто ловил себя на мысли, что не может определить те характерные черты, которые в общении с другими людьми выдавали их возраст и социальное положение.

           Виктор шёл впереди, он шагал спокойно и легко, без признаков сонливости или усталости. Дима шёл следом, вяло переставляя ноги. Туман сегодня был такой густой, что на расстоянии вытянутой руки мало что было видно. Впереди маячил силуэт Виктора в темной потертой куртке.

           Они шли по узкой лесной тропинке, очевидно, знакомой только Виктору, Дима оказался здесь впервые.

С Виктором он был знаком давно, но вот как они познакомились, никак не мог вспомнить. И как так получилось, что у них не было общего круга друзей, и интересы были у них разные, точнее, так думал Дима. А какие интересы были у Виктора? Разговоры их часто далеко уходили в сторону философии, мистики и религии – тут Виктор выдавал глубокие познания.

           Он чем-то пугал Диму. «У... волчара, бывают же такие...», - думал он про себя.. Взгляд у Виктора был действительно какой-то волчий, пронзительный, с нездоровым блеском глубоких карих глаз. Дима был другим, он был невысоким, по крайней мере, по сравнению с товарищем, без каких-то особых ярких черт, он ничем не выделялся, но его это особенно не беспокоило.

           Они были разные: если у Димы были сглаженные черты лица, то лицо Виктора было жёстким и даже жестоким, Димин характер контрастировал со стоическим и холодным нравом Виктора. Но в чем-то они были  похожи. Диме нравилось ощущение недосказанности, которое оставалось после общения с товарищем, это иногда раздражало, но почему-то и привлекало. Ему казалось, что Виктор всегда знает больше, чем говорит. Если у него был вопрос, то у Виктора почти всегда находился ответ, который он преподносил в какой-то туманной и, казалось, нарочито путаной форме. Такое общение иногда приобретало  форму изощрённой и изысканной психологической игры.

           Дима часто сам инициировал встречи. Виктору же, похоже, другие люди были совершенно не нужны, он никогда никого ни о чем не просил, но если просили его, никогда не отказывал в помощи или совете.

           Тропинка петляла по лесу, шли они уже достаточно долго. Хотя было раннее утро, невозможно было понять: день, вечер или ночь на дворе. Путников окутывал густой туман, а небо было покрыто непроницаемой серо-чёрной пеленой, в воздухе висело тягостное чувство, какое иногда возникает перед сильной грозой. Корявые, уродливые ветки деревьев, кустарники, замшелые пни, покрытые поганками, выплывали из тумана и пропадали в нем без следа, как тени.

           Дима видел только силуэт своего проводника, растворяющийся в туманной дымке. Вдруг его окутал холодный, незримый не осознаваемый ужас. Из подсознания всплыл старый детский страх потеряться. Ему захотелось крикнуть, но он поборол это желание. Виктор обернулся, и хотя он толком его не видел, но почувствовал пристальный взгляд.

           Ботинки набрали влагу и стали неудобными, тяжелыми, брюки тоже промокли почти до колена и противно липли к ногам. Дима думал о том, зачем он на это согласился.

           - Как зачем? Ты же сам меня попросил, - вдруг услышал он голос Виктора, но самое странное было то, что он ответил на его мысли. Или Дима сказал о том, что думал, вслух?

           Дима уже потерял ориентацию в пространстве: все было серое, одинаковое, тропа, бесконечный лес, серая дымка, сырые камни, мокрая трава. Неужели действительно он сам об этом попросил? Дима, в общем-то, никогда не ввязывался ни в какие рискованные мероприятия или авантюры, предпочитая оставаться в комфортной для себя зоне, и друзей он выбирал таких, и подругу выбрал по такому же принципу: симпатичную, беспроблемную, но какую-то приземлённую. Но почему тогда его преследовало чувство, что жизнь проходит мимо него, настоящая жизнь? В глубине души он завидовал путешественникам и разным рисковым людям. Представлял, что когда-нибудь отправится в далёкое путешествие или пойдёт в поход, научится фотографировать как профессионал или играть на гитаре. Но обычно на этом всё и заканчивалось.

           На пути стали попадаться большие округлые камни, словно оплавленные и смятые, как пластилин, какой-то неведомой и могущественной силой, а искривлённые стволы деревьев застыли в причудливой пляске.

           Наверное, у каждого человека есть незримый двойник. Это не антипод, это что-то другое, что нельзя выразить, не простая противоположность, не абстрактное зло, таящееся в глубине подсознания у каждого человека. Он состоит из нереализованных желаний, устремлений, он стоит по ту сторону привычного для любого человека душевного состояния. Он находится за гранью психопатии, и, вместе с тем, именно он видит, знает и умеет намного больше. Только у него есть ключи от всех дверей и ответы на все вопросы. Но увидеть его большинству людей не суждено никогда.

           - Куда мы идём? - спросил наконец Дима.

           - Скоро увидишь, - ответил таинственно Виктор,- мы почти пришли.

           Дима почувствовал под ногами твёрдое основание. Виктор жестом указал вокруг - они стояли сейчас на огромной естественной каменной плите, в середине которой было выдолблено углубление. В стороне, словно безмолвные наблюдатели, стояла группа из нескольких округлых валунов.

           - Внизу должно быть озеро, оно появляется в определённое время, - пояснил Виктор и вынул большой нож с рукояткой из почерневшего дерева и узким, листообразным  лезвием. По виду, бывшим в употреблении.

           - Ты хотел увидеть своего двойника? Тогда ты должен заглянуть в глубины отражения, спускайся вниз к воде, - голос Виктора звучал глухо, точно издалека, и прозвучал как приказ.

           Над головой заклокотало, но не было ни дуновения ветерка, ни один лист, ни одна травинка не шелохнулись. У Димы возникло ощущение нереальности происходящего, постановки, в которой  он и его проводник были актерами на сцене, где всё окружающее было только декорациями, имитирующими реальность.

           Он стал спускаться к воде, неверно ступая по корням, образовавшим естественную лестницу. Ему показалось, что Виктор с ножом идёт за ним следом, он обернулся, но это было не так. Виктор стоял посередине каменной плиты над углублением и что-то бормотал, потом закатал рукав левой руки и лезвием ножа медленно провел по предплечью. Чтобы не видеть крови, Дима отвернулся и ускорил шаги.

           Озеро было небольшим, совершенно круглым и гладким, как естественное чёрное зеркало. Дима встал на колени и наклонился над водой, чтобы разглядеть отражение, сначала он не увидел ничего внятного, но продолжил всматриваться пристальнее, тогда стал вырисовываться туманный образ человека. Дима подумал, что это его отражение, но, изучая его, он все больше в этом разубеждался. Человек, смотрящий на него из отражения, не был на него похож. Он что-то ему говорил беззвучно одними губами, а потом неожиданно разинул рот, открывший черную бездну. Диме показалось, что он кричит от ужаса, но звука не было, что его затягивает в эту дыру, и он находится глубоко под водой, задыхается, захлёбывается. В этом мертвенном, кривом отражении он узнал своего спутника Виктора. Он отпрянул от воды, чуть не упал навзничь, повернулся, наконец набрал воздух и выдавил из себя крик.

 

           - Кто ты такой?!! - в ответ лишь раздался тяжёлый гул из низко нависших облаков, да отдалось далёкое эхо. Его колотило как в лихорадке, он глотал ртом воздух. Виктора нигде не было. Чёрная гладь озера покрылась рябью, хлынул дождь. В правой руке Дима сжимал большой старый нож с листообразным лезвием, а по левой из пореза змейками струилась кровь. 

  В самый ненастный день в году он уходит от человеческого жилья. В лесу у него есть домик, там он хранит и сушит травы. Он идёт через тёмный  туманный лес по известным только ему тропинкам. А деревья в тумане выглядят то как уродливые когтистые лапы каких-то чудовищ, то как величественные великаны, выплывают они навстречу из  дымки, и не видно иногда на расстоянии вытянутой руки. И ни живой души на многие километры, ни ветерка. В такие дни  сам воздух звенит как стекло, напоённый сыростью, запахом смолы и прелой хвои. Жизнь мимолётная, незримая в каждой травинке, в каждом застывшем листе. Всё застыло в вечности, но нет ничего статического в этом мире. Это особенное, магическое время, когда не знаешь – день, утро или вечер; и каждая секунда тянется дольше вечности, а тропинка петляет среди циклопических стволов сосен в папоротниковых зарослях, через кустарник, и кажется не закончится никогда, и никогда ты не достигнешь своей цели, больше ты не думаешь о смысле происходящего.

 

  Он идёт легко, и густые кроны огромных сосен смыкаются над его головой, образуя вечный сумрак леса. Именно в такое время здесь никого не бывает. Он собирает мухоморы, особые, только ему известные травы, выкапывает корень папоротника, сушит красные сладковатые ягоды рябины, чтобы приготовить особое магическое зелье, дарующее предвидение. Только ему можно пить этот отвар, любой другой, кто попробует его, сойдёт с ума. Он высокий, жилистый и скуластый, с хищным носом и ястребиным разрезом глаз, неопределённого возраста, лицо его прорезали морщины, а русые волосы поседели, правую бровь и глаз прорезал шрам. Он умён и хитёр, он плут, он уходит, когда люди обманывают друг друга и хотят обмануть его, он всегда видит обман, когда смотрит одним глазом. Он всегда молчит, хотя знает многое, он молчит и сейчас, ему не с кем говорить. Он часть этой чащи, часть природы, то, что люди потеряли и чего боятся, не отделим от мира и от вечности, от бесконечно блуждающей тропинки в чаще леса. Не ходи за ним, ты не найдёшь пути назад.

 

В такие особенные дни он приходит на берег реки, там, где широкий песчаный берег, там, где большая каменная коса уходит в воду. Он строит вертикальный тотем из камней, каждый год он строит новый тотем вместо разрушенного людьми, теми, кто приходит в это место в другое время. Он строит тотем снова, и ему не важно, кто разрушил его – буря, волны реки или люди, всё для него одно. Камни рассыпятся снова, и снова он придёт, чтобы их собрать вместе в новую башню. 

 

  Не спеша он ищет большие, плоские камни и складывает их, уравновешивая один на другом, и иногда кажется, что башня вот-вот рассыпется, но она не рассыпается и замирает в равновесии. Тогда Вотан чертит на песке руны. Он не скрывает то, что он делает, он знает – никто не увидит его, потому что люди спят, никто не приходит сюда в особенные дни через темный туманный лес, никто не может найти нужную тропинку.

 

  После того как он начертает нужные руны, он заходит, не снимая одежды, в  воду, и холод пронзает его тело иглами, одежда прилипает к телу,  кажется, он этого не замечает и медленно, постепенно погружается в холодную темную воду. И зеркало реки смыкается над его головой. Потому что лгать себе больнее, потому что жалеть себя проще. Легче остаться, чем идти в изведанный туман. Он не боится потеряться, потому что, только потерявшись, можно найти верную дорогу.

Глубоко в чаще леса – там, где не видно неба и звёзд под кронами деревьев, где корявые пни, покрытые мхом и поганками, похожи на пугающих уродливых созданий, обитает благородный олень. Его раскидистые рога подобны ветвям дерева, его шкура подобна потемневшему золотому руну, его копыта – серебро, а во лбу у этого оленя горит утренняя звезда, его ноги подобны стволу дерева, прямые и сильные они всегда готовы к прыжку. Он часто скрывается на дне туманной лощины, во мраке леса и ночи он чувствует себя свободно, слишком осторожный, чтобы кто-то мог подстеречь его, слишком быстрый, чтобы кто-либо мог догнать его. Он не ведает страха перед туманом и темнотой, он не боится заблудиться в чащобе, бесстрашный, гордый, все ведающий. Когда он пробирается через чащу, его рога собирают паутину, ноги омывает роса, а шкуру пронизывают туманы. Иногда его видят на опушке леса заблудившиеся дети или старики, но принимают его за обычное животное, потому что он не выдает себя, хотя есть признаки, по которым можно его узнать. И те, кто ведает эти признаки, без труда может  узнать о его присутствии.

 

Его рога – это ветви волшебного древа жизни, его тело – ствол, а ноги связанны с землёй. Он знает ответы на все вопросы, потому что он быстрее самой мысли, потому что он ходит там, где никто не ходит, он знает тайны, потому что он сам тайна, неуловимый, ускользающий от взгляда и понимания. Если ты последуешь за ним, он заведёт тебя в самую глухую чащу леса, из которой человеку нет выхода.

 

Кто бы ни хотел поймать его, кто бы ни ставил на него ловушки, он останется ни с чем. Этот олень обходит все препятствия, он чувствует опасность за многие километры, он знает, о чем ты думаешь до того как ты это сам осознаешь, ты никогда не сможешь поймать даже его тень. Рогатый бог-Кернунн!

 

Когда он бежит во весь опор, его копыта ударяются о камни, и там появляется золото или серебро, или драгоценные самоцветы. Когда он идёт по топкой земле, в его следах вырастают диковинные цветы и грибы, грибница растёт причудливыми кругами там, где он совершает прыжок, или в этом месте появляется родник. Горе охотнику, который решится преследовать это животное.

 

Но иногда, прознав о его существовании, кто-нибудь из глупцов, жадных до наживы, пытается изловить его. Ставит силки или самострелы, но в них не попадается ничего кроме обычной дичи или еловых веток. Но часто находит рядом оленьи следы, которые обходят хитроумные ловушки. Находит там драгоценные камни и маленькие слитки самородного золота.

 

И тогда азарт разгорается в сердце охотника только сильнее, но скованный жаждой, он не смеет рассказать о случившемся и таится от людей. Охотник надолго уходит в лес и проводит долгие часы в засаде, и только томится мыслями о волшебной силе животного. И только жаждет убить или изловить его. Но олень играет с охотниками в свою игру, иногда, дав понять о своём присутствии, он исчезает навсегда и никогда больше не показывается. А иногда из раза в раз он приходит в одно и то же место, к большому дубу, лощине, лесному ручью или затону на водопой, и всегда оставляет  драгоценные следы.

 

Он подходит к пруду, и охотник из своего укрытия видит, как под его копытами разрастаются травы и грибница расходится кругами. Гордое животное похоже на статую из благородной бронзы с большими золотистыми рогами, в нем есть что-то обычное и инфернальное, непостижимое, завораживающее. Что человек не в силах различить своим несовершенным зрением. А когда животное склоняется, чтобы попить, охотник дрожащими руками прицеливается из своего самострела, чтобы произвести один точный выстрел прямо в сердце, но в тот момент, когда он нажимает на рычаг, перед ним неожиданно вспархивает лесная птица, болт летит мимо, а олень в единый миг скрывается в чаще леса!

Тогда его охватывает безумие и, преодолев смятение, как одержимый он пускается следом за своей добычей. Он идет по следам, не замечая, что уходит всё дальше в чащу, что ходит кругами. Он подбирает самоцветы, которые высекают  копыта необычайного животного. Он видит, как мелькают его рога или его силуэт на расстоянии выстрела, но ему никогда не удаётся прицелиться и попасть в бронзовый бок, болт-короткая стрела всегда поражает только сосну или старый поросший мхом и поганками пень.

Когда-то люди использовали для охоты духовые трубки, а потом лук и стрелы,  но эти времена давно канули в лету, сейчас люди используют самострелы и ружья, раньше человеку приходилось подкрадываться настолько близко к своей добыче, что он мог услышать ее дыхание.

Следы уводят его туда, где кроны деревьев настолько плотно смыкаются над головой, что нельзя увидеть и кусочка неба, где свет перестаёт пробиваться сквозь ветки деревьев, опутанные паутиной, где причудливо пляшут в воздухе светлячки, а под ногами голубоватым светятся ядовитые грибы. Где мох как одеяло укрывает землю, а папоротники растут выше человеческого роста. Но охотник не видит, куда идёт, он видит только следы, оставленные оленем, видит только его мелькающую тень среди деревьев в туманной дымке. Он надеется на свой опыт и силу, его околдовала мысль о поимке необычайного животного, ему не страшно погубить его, и даже выгода его теперь мало интересует.

 

Погоня продолжается долгие часы, до тех пор, пока мрак не сгущается окончательно, и преследовать нет сил, но желание ещё сжигает охотника, читая следы, он видит сначала необычные отпечатки копыт на влажной земле, потом начинает находить следы, будто затоптанные другим животным, а затем след переходит в отпечатки босых человеческих ног.

Ему попадаются все чаще круглые, поросшие мхом камни – амфалы, и он уже ведет преследование по человеческим следам. И за одним из таких камней видит оленьи рога, и уже думает, что настиг неуловимое животное. Перед ним из-за камня вырастает человеческая фигура, высокий широкоплечий обнажённый мужчина с ветвистыми оленьими рогами и тёмной кожей. Нет, его тело покрыто темно-сизой гладкой шерстью, а белки его глаз страшно и необычно выделяются на тёмном фоне. Прямой нос, высокий лоб, плотно сжатые губы, лицо его прекрасно и пугающе одновременно, в нем есть нечеловеческое бесстрастие.

 

И кто-то шепчет: «Убей, убей, ведь ты так этого желал, ведь ты так долго гнался за мечтой». И вот стрела на ложе арбалета, охотник прицелился в сердце человека-оленя. Но вдруг он понимает, что видит себя со стороны, что он стоит на месте рогатого божества, и как сам целится себе в сердце, вскинув арбалет, заряженный смертоносной стрелой. 

Неуловимый, непостижимый, всеведающий, рогатый бог мудрости, пьющий воду жизни из омута вечности и небытия.

Эб – душа моя, Эб – сердце моё! Благодаря тебе я живу и существую в этом мире. Когда придёт время и прибуду я в доме Великого Бога, судим за дела свои в палате бога Анубиса. Да прибудет моё, Эб, на престоле истины в его присутствии, будет взвешено на весах истины.

 

(Книга мёртвых) 

 

               Вы думаете, дьявола не существует? Возможно, история, которую я решился записать в своём дневнике, разубедит вас в этом. Кто осмелится описать глубину своего грехопадения, кто осмелится описать недра ада, в которых он пребывает по своей собственной прихоти? Я труслив как любой человек и ещё более труслив как любой преступник, но я решился на это, возможно, потому что знаю, что тот, кто будет читать эти строки, не застанет меня на этой земле. Но то, что я отдаю бумаге свои мысли, приносит мне облегчение, исповедь, на которую я никогда бы не решился, зная, что судить меня при жизни будет человек.

               Повинуясь своим низменным страстям, я спускался всё глубже по лестнице в преисподнюю. О, как глубока эта бездна! В конце концов, я встал на путь преступления, и такая жизнь меня устраивала, я не любил работать, да и не хотел трудиться. Сиюминутные развлечения мне были больше по душе. Беспечная жизнь прельщала, я играл в карты и часто выигрывал благодаря уму и хитрости. А грабёж стал чем-то вроде такой игры. И ни разу я не был пойман и всегда выходил сухим из воды. Но чужое благосостояние не казалось мне следствием работы и ежедневных усилий, а только не более чем удачей, которая другим людям улыбалась больше, чем мне.  Я не брал чужое, а играл в азартную игру, которая, как мне казалось,  восстанавливала мои права.

                Преступная страсть, ум, хитрость и звериная осторожность сделали меня мастером своего дела. И распутная жизнь, питавшая новые желания и удовольствия, всегда была открыта для меня. Работать от зари до зари, каждый день сгибаться над токарным станком или сидеть над чертежами? Это ли не предел мечтаний, это ли не счастливая судьба? Я выбрал другую!

                В поисках свободы я стал рабом своей новой страсти, и фортуна улыбалась мне. Но однажды со мной произошла леденящая душу история, когда не предвещавшее особых проблем и выгодное «дело» обернулось настоящим кошмаром наяву.

                Вспоминая то, что со мной произошло, я дрожу как опавший лист на ветру. Сердце моё замирает от страха, и я вздрагиваю от каждого шороха. Жизнь моя превратилась в кошмар. Даже сейчас воспоминания о той ночи и ужасе, который довелось мне пережить, не дают моей душе покоя. Неясные, сумрачные тени, воспоминания – сейчас они неотступные мои палачи, от которых теперь я не в силах ни убежать, ни скрыться.

                Унылый, мрачный дом находился в глубине неухоженного и дикого сада, как-то особняком стоял от соседних зданий и был укрыт стеной разросшейся зелени. Пустыми, тёмными глазницами окон смотрел он на сплетённые ветви деревьев, на мрачный сад, на чахлую желтеющую траву, на меня. Я бывал здесь в разное время, я следил, дом пустовал и частично сдавался жильцам. А тьма его окон сейчас не страшила меня, это значило, что особняк пуст. Я ждал именно этого момента. И этот момент, к счастью, наступил.

                Траурное парадное старого особняка распахнуло свои двери, и я шагнул в его мрачную пасть. Найдя нужную дверь, я вставил отмычку в замочную скважину и осторожно вскрыл замок, сделать это было несложно, обычный, заурядный замок. Но уверяю, что справился бы и с более сложным затвором. Пытливый ум всегда найдёт способы решения и более сложной задачи. Я всё предусмотрел, и моё предприятие обещало быть удачным! А для человека азартного составляет особое удовольствие найти выход своей страсти. 

                Квартира состояла из захламлённой прихожей, коридора и нескольких комнат, которые я решил обследовать. И начал с ближайшего кабинета, дверь в который была приоткрыта.

                Эта комната имела мрачную обстановку, ее отделка в старом стиле деревянными панелями была такая же старая, как и побитая временем мебель. Множественные шкафы и полки, теснившиеся до потолка, были уставлены разными предметами. Несколько столов, доска, исписанная мелом и покрытая приколотыми листками с заметками. На столе лежали книги в тяжёлых старинных переплётах. Ветхие манускрипты на  неизвестном языке. В  беспорядке были развешаны листы с анатомическими рисунками людей и  не известных мне препарированных существ, подписанные буквами, знаками и цифрами. На столе и в шкафах обнаружились  странные неизвестные мне приборы. Пробирки, граненые старинные склянки с различными жидкостями. Пахло незнакомыми  эфирными испарениями.  Была в этой комнате и необычная печь. Некоторые астрономические приборы я узнал. Зачем были нужны другие с необычными лампами, медные катушки которых соединялись  с серебристыми шарами, оставалось неясным. Рога животных, ступка – все было оставлено  в таком виде, что было понятно, что здесь часто и много работали, используя все эти странные предметы и приборы. Мне не пришла на ум ни одна наука, которая бы имела дело с такими разными областями.

                Меня привлекла чёрная маска, окаймлённая гривой чёрных волос; присмотревшись, я понял, что она инкрустирована настоящими зубами какого-то животного, волосы, по-видимому, тоже были настоящие. На верхних полках стояли пузатые колбы, склянки разноцветного стекла, похожие на аптечные.

                Я взял статуэтку человека с головой собаки и, машинально, одну из бумаг, развернул и стал рассматривать из любопытства. Я разобрал несколько фраз, написанных неровным почерком: «...искусство дрессировщика состоит в том, чтобы сделать из собаки оружие, идеальное тем только, что оно, в отличие от любого другого, наделено ещё и живою душой...». Кое-что из понравившихся вещей – бусы и статуэтку человека-собаки – я сунул в карман и сумку. А бумагу кинул на пол за ненадобностью. Зажёг на столе лампу, и сноп неярких лучей осветил кипы бумаг, какие-то непонятные мне схемы или чертежи, стопку больших книг. «Рабочее место», – подумал я и усмехнулся.

                В ящике стола я нашёл большой, закрытый на замок деревянный ящик, положил его  на столешницу, вынул нож и лезвием поддел крышку, поворачивая его с хрустом, по-варварски раскрыл ящик. Ха, ха, ха, это было то, что я искал, товарищи не обманули меня, ящик был наполнен банковскими билетами крупного значения, несколько тугих пачек, явно больше, чем я мог рассчитывать! В ящике были не только деньги, какие-то безделушки, бумаги, или рецепты, исписанные непонятным мелким почерком, там же я нашёл несколько ампул, поднеся одну из них к свету, с трудом разобрал – «морфий». Эта находка также немало порадовала меня.

               На столе среди склянок, по всей видимости, с химическими реактивами стояли небольшие граненые сосуды со странной слабо светящейся буро-красной жидкостью. Все это вызывало  мрачное и тревожное ощущение на душе. Я не ожидал попасть в такую необычную лабораторию. А то, что это была лаборатория, я понял только потом. На столе лежало и несколько черепов, и измерительные циркули. Черепа, по всей видимости, принадлежали какому-то крупному хищному животному. Один из них был распилен. Я принял их за волчьи или собачьи. И удивился их крепости и необычной величине зубов.

                 Я протянул руку, чтобы взять заинтересовавший меня сосуд с красной жидкостью, но остановился, потому что меня охватило чувство безотчётного ужаса. Мне вдруг показалось, что на меня кто-то смотрит. Хотя до этого я чувствовал себя совершенно свободно. Мои чувства и инстинкты обострились, я был подобен зверю, буквально затылком, спинным нервом я почувствовал чьё-то присутствие. Я был не один, кто-то большой пристально, не выдавая себя, наблюдал за моими действиями.

                 Медленно, очень медленно я повернулся. И увидел в дверях животное, вернее, собаку. В первые секунды мне показалось, что это вовсе не живое существо, а статуя или кукла, чучело, которое я просто не заметил. Но когда оно подняло на меня голову, и в темноте загорелись два круглых фосфорических глаза, у меня побежали мурашки по коже. Страх, который сначала по капле проник в моё сердце, теперь же захватил его полностью. В руке я держал нож, которым только что открыл ящик.

                От моего злорадства не осталось и следа, вдруг его место занял какой-то смертный ужас, меня окатил словно ледяной душ. Каким образом собака оказалась в этом доме?

                Животное же стояло, спокойно глядя на меня исподлобья, опустив тяжелую голову, и  два горящих глаза свидетельствовали о том, что оно смотрит точно на меня. И только спустя минуту или две мне стало не по себе оттого, что я вдруг понял, что не знаю, что делать. И оттого, что просто боюсь пошевелиться под взглядом сторожевого пса.

                Кажется, обстановка и моё внутреннее состояние напряжения вызвали такую быструю смену победоносного предчувствия на пробирающий до мурашек ужас.  Такая встреча не входила в мои планы и не сулила ничего хорошего. Человека можно обмануть, ввести в заблуждение или запугать, им можно манипулировать, зная, что у него много сдерживающих барьеров. Животное  не сковано искусственными правилами и ложными идеями, его не так просто обмануть.

                Сейчас я сам был как зверь, и я оказался на чужой территории. В этом было моё преимущество перед человеком, перед животным же я его потерял! В голове я судорожно стал прокручивать сотни вариантов, что бы можно было сделать, я был уверен, что квартира пуста, и это препятствие спутало мне все карты.

                Я попытался расположить к себе животное, поцокал языком и ласково постарался поманить,  несмотря на испуг, который тщательно пытался скрыть. Собака же только зевнула, и её челюсти хлопнули с металлическим лязгом как крышка вместительного чемодана, при этом издав звук, странно и страшно похожий на стон или на человеческий голос.

                Сейчас, восстановив в памяти всё до последней детали, я могу точно описать необычную собаку, которую я разглядел, несмотря на темноту. Большая и широкая голова, разделённая на две части глубокой бороздой, острые настороженные уши, широкая грудь и точёное, точно литое тело с короткой темно-серебряной шерстью. Когда я смотрел на него, у меня было чувство, что на меня смотрит человек, который встал на четвереньки и принял облик собаки. Таков был демон, который сторожил дом.

                Я вспомнил про нож и, хотя я всегда надеялся, что он мне понадобится только в качестве инструмента, я не преминул бы им воспользоваться и в других целях. Я решил убить собаку – самая простая мысль, которая может возникнуть в преступном уме. Я замахнулся для удара. Никогда я не видел такой молниеносной реакции, животное бросилось на меня. Удар был такой силы, что я отлетел к стене, а нож выскочил из руки и пропал в темноте. Не сразу я понял, что произошло. Собака припала к полу и зарычала, обнажив страшные зубы,  я отпрянул и в слабом свете увидел, что ранил животное, что морда собаки рассечена. Я не решался двинуться, а собака наступила передней лапой на нож, выпавший из моей руки и оказавшийся возле неё, и медленно, не сводя с меня непримиримого взгляда, с утробным рыком отбросила нож назад. Это осознанное действие разумного чудовища привело меня в ещё больший ужас.

                 В панике я сделал глупость и кинулся к окну, но я не успел ничего предпринять, собака рванула меня за ногу. Я замахнулся, чтобы с силой ударить животное, но тут же был схвачен за правую руку, её челюсти, как тиски, сдавили предплечье, она тянула меня вниз, как многопудовая гиря. Тело обмякло, свободной левой рукой я неловко пытался оторвать животное от себя, бил, пытался ухватиться за шкуру, ошейник, как-то прекратить неумолимую пытку. Собака  вгрызалась глубже и стала дёргать из стороны в сторону своей головой и всем своим  телом.  

                На секунду мне показалось, что рука это не моя, и что собака в силах просто оторвать её. Зверь трепал меня как куклу. Я уже не сопротивлялся и затих, каким-то внутренним чутьём поняв, что сопротивление только прибавит ярости. Собака нехотя отступила и легла возле меня как-то заучено, без лишних движений и суеты. И я замер из-за страха, что она снова набросится на меня. Я обессилел, страх и боль ослабили меня.

                Много я так провёл времени, а собака всегда была настороже и внимательно следила за каждым моим движением. Страх перед этим омерзительным чудовищем не давал мне ни пошевелиться, ни расслабиться. К своему стыду, сейчас, в таком положении, я был бы рад, если меня кто-то смог бы вызволить из этого «капкана». Я услышал отдалённые шаги и попытался позвать на помощь, крикнул: «Эй! Помогите!» Но из моего горла вырвался только еле слышный глухой стон.

                И зря я это сделал, потому что собака мгновенно отреагировала на мой крик, бросилась на меня вновь. Обезумев от боли и шока, зажав искусанную руку, я не мог уже оказать какого-то особого сопротивления. На мои попытки просто двинуться она снова набрасывалась на меня, принуждая оставаться в одном положении. Я смотрел на моего сторожа и мучителя неотрывно, как он следит за мной, и казалось тогда, что стоит отвести взгляд или уснуть, и всё будет кончено, собака убьёт меня.

                В глазах моих потемнело, на меня наваливался какой-то дурманящий сон. Два фосфорических глаза смотрели на меня безотрывно.  Я заснул, страх снова навалился на меня, но быстро отступил. Особняк был пуст, я выбрал удачное время, немногочисленные жильцы разъехались, никто меня не услышал бы. Моя интуиция редко меня обманывала, и всё было бы хорошо, если бы не эта трижды проклятая собака. Откуда она взялась, почему я ничего не знал? Или товарищи мои решили подшутить надо мной?  Я лежал, боясь пошевелится и вздохнуть.

               Собака лежала неподвижно возле меня, хотя мне удалось выбрать более удобное положение настолько осторожно, чтобы чудовище не набросился на меня снова, мои руки и ноги затекли от продолжительной неподвижности, тело одеревенело. Я потерял счёт времени, эта пытка длилась вечно. Но уже не лунный свет озарял комнату, а предрассветный, сумрачный ещё, но вселяющий надежду свет. Послышался тихий лязг замка и звон ключей, а потом скрип половиц под тяжёлыми шагами. Собака вдруг поднялась и сухо, без злобы пролаяла.

               – Нашёл, что искал? – послышался густой, тяжёлый, низкий голос, в нём не было ни сожаления, ни удивления, ни негодования, только усмешка.

               Половицы заскрипели, застонали, послышался звон склянок, шелест бумаги, глухо стукнула коробка, которую я опустошил.

               – Вот это стоит дороже того, что ты взял, дороже твоей жизни! Если хочешь жить, будешь молчать!

               Я увидел знакомую гранёную склянку из толстого стекла с похожей на кровь, слабо светящейся жидкостью. Он рассмеялся:

              – Я видел всё, что ты делаешь!

               Тошнота подкатила комом к моему горлу. Я не посмел поднять головы и потерял сознание.

                Хозяин собаки оказался настоящим дьяволом, алхимиком, он занимался селекцией  и экспериментировал на собаках, делая им различные вливания, получая чудовищных химер, вмешиваясь в процесс божественного творения. Одного из таких  демонов он поставил сторожить свои сокровища и тайны.  Собака же была обучена с таким дьявольским искусством, чтобы, впуская, никого не выпускать из дома без хозяина и не позволять посторонним брать какие-либо предметы, набрасываться и держать каждого, кто попытается сопротивляться ей...

                Очнулся я в тюремной больнице, сильно покалеченный, тогда я понял, насколько зверь, который терзал меня, был силён. Он сломал мне правую руку, но врачам удалось её восстановить.

                Ещё позднее я разузнал, откуда в этом доме должна была появиться столь внушительная сумма, и откуда там взялся её охранник – злобный пёс. Оказалось, что хозяин квартиры не так давно продал свой дом и многое из своего имущества и переехал в этот старинный запущенный особняк. А о собаке я и не мог узнать, потому что он привёз её только накануне. Он уходил надолго и возвращался поздно, оставляя животное сторожить своё жилище. Теперь я знал, куда он уходил каждый день... На вырученные деньги он покупал морфий и относил его в хоспис, чтобы облегчить последние дни жизни своей жены.

                Смутные мысли о том, что я где-то совершил промах, долго преследовали меня. С той поры и с этого случая во мне, кажется, что-то надломилось, и даже сейчас я не могу понять и не берусь объяснить, что тогда произошло и как это повлияло на меня.  Но прежним я уже не стал. А один вид собаки, похожей хоть немного на ту, что я видел в той злополучной квартире, приводит меня в состояние исступлённого ужаса, а в темноте мне снова мерещатся два светящихся зрачка притаившегося зверя.