Максим Сальников

Котика звали Зверь.

 

Это было очень иронично, так как когда Иола и Джейкоб его подобрали в приюте, он был уже кастрирован. Зверь был спокойным котом, ему нравилось играть с клубком нитки, и еще у него была маленькая плюшевая мышь, так как настоящих мышей в квартире Иолы и Джейкоба не было. Один раз с балкона Зверь увидел кошку. Его пробрала дрожь, и он громко мяукнул.

 

Прозвучало это примерно так: МЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯУ!

 

Но так как на улице стояла лютая зима, окна были закрыты, и Зверя никто не услышал. Он мяукнул еще раз. Кошка была черная, худая и облезлая, но Зверь никогда раньше не видел кошек. Кошка посмотрела на балкон, и Зверю показалось, что она посмотрела ему прямо в глаза. Зверь замер. Через несколько секунд кошка отвернулась и пошла дальше.

 

Зверь долго смотрел ей вслед.

 

Он не понимал, что он чувствует, он лишь знал, что бы это ни было, это — важно. Зверь зашёл с балкона обратно в квартиру и посмотрел на свою плюшевую мышку. Почему-то он не хотел с ней сегодня играть. Он посмотрел на свою полную миску с едой, но он не хотел кушать. Всё, что он хотел, это думать о кошке, которая ходила сама по себе.

 

Зверь запрыгнул на диван и свернулся клубком. Через некоторое время он заснул.

Во сне он опять увидел кошку. Но она была уже не облезлая, а чистая, и не худая, а упругая как маленькая пантера. Солнце отражалось от её гладкой чёрной шерсти. Она была самое прекрасное, что Зверь когда-либо видел в своей кошачьей жизни.

 

Они сидели на балконе плечом к плечу и тихо мурлыкали.

Александра не боялась ни Бога, ни Сатану, но когда пришёл час ступить на эшафот, её стройные белые ноги дрогнули. От её шелкового платья остались лишь лоскуты, и через них толпа смотрела на её оголенное тело, покрытое чёрными узорами татуировок под не заживившими шрамами плетей.

 

— В огонь! Ведьму в огонь! — кричала толпа.

 

— Смерть ведьме!

 

— Пусть горит в аду!

 

Она собрала силу воли в кулак и сделала шаг вперед, ещё один. Её руки были связаны за спиной, но даже если бы это было не так, побег был невозможен. За ней стоял палач, высокий мужчина с мешковидным колпаком на голове и длинной саблей в ножнах, а перед эшафотом стоял строй пиконосцев, оттесняя толпу. Воняло потом и дешёвой водкой. Александра посмотрела на столб посередине эшафота; вокруг столба лежали стопки хвороста.

 

«Что же», — подумала Александра. — «Возможно, могло быть и хуже».

 

Палач привязал её к столбу, сорвал с груди остатки платья, хрюкнул и ударил кулаком по лицу. Её шатнуло, но упасть она не могла. Из разбитой губы просочилась кровь.

 

— Вы все подохнете как собаки, — прошептала она.

 

— Ты чё бормочешь, сука? — сказал палач и ударил её ещё раз.

 

В этот раз, когда в её челюсть вернулось чувство, она ничего ему не ответила.

К ней подошёл священник. Капюшон его рясы свисал ему на глаза, а на шее висела цепь с огромным серебряным крестом. От него несло перегаром.

 

— Исповедуйся, — сказал священник. — Спаси свою душу.

 

Александра подняла голову и, пользуясь его близостью, плюнула ему в лицо кровью.

 

Священник отпрянул.

 

— Начинайте! — крикнул он.

 

Палач вынул из подставки факел и поднес его к хворосту. Александра смотрела на пламя факела широко раскрытыми глазами.

 

#

Никодемус стоял в толпе в первом ряду и смотрел на то, как палач подносит к хворосту факел. Вокруг — люди, запахи, свет, пиконосцы, крики, водка, хруст яблок; его нечеловеческие чувства были натянуты как гаррота. Он не был в городе уже пять лет с того момента как встретил её.

 

Он смотрел на факел и на её белую кожу, обнаженную грудь, капли крови, текущие с губ, в его памяти — отпечатки её поцелуев, её страсть, нежность, то, как она, отдаваясь ему как животному, подарила ему душу. В Никодемусе тихо кипела ярость. Эти людишки думали, что они смогут забрать единственное, что было для него в жизни важно? Пытать, издеваться, убить? Животные — это были они. Стадо, толпа, мясо, зверье.

 

Мёртвое зверье.

 

Превращение произошло мгновенно. Его туника разорвалась под массой мышц, лицо стало мордой, рот — пастью, зубы, клыки, ненависть, ненависть, НЕНАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ!

 

Он, оно, ЭТО, бросился через парализованных страхом пиконосцев к эшафоту. Их пики ломались об его шкуру, а он рычал, грыз, кровь брызгала во все стороны. Один из тех, кто похрабрее, встал ему поперёк пути, и Никодемус, отобрав у него пику, поднял его над головой и разорвал напополам. Толпа за его спиной пришла в панику, он чувствовал их страх, но ему было наплевать, что у него за спиной. Только она, Александра, факел, огонь. Он взобрался на эшафот, делая из людей трупы, замахнулся рукой и снёс палачу голову одним ударом. Священник упал на колени, схватился за крест, что-то орал. Никодемус оторвал ему обе руки, смеясь рыком. Когда от людишек не осталось ничего кроме потрохов и луж крови, он движением когтя разрезал верёвки, которыми была связана Александра. Она посмотрела ему в глаза, провела по морде рукой и поцеловала в губу, с которой лилась кровь их врагов.

 

Он её обнял. Они были родственные души.

Она ловила моменты жизни как лепидоптеролог — бабочек. Эти моменты, такие живые в пикселях её фотографий, были как те же бабочки за стеклом. Она сделала себя экспертом иллюзии жизни.

 

Как все иллюзии, те, кто смотрел на нее с другой стороны объектива, не понимали её. Да и как иллюзии понять того, кто на нее смотрит? Бабочки понимают бабочек, а не тех, кто их ловит.

 

Когда они мертвы и за стеклом, то для философии уже поздно.

 

Она видела прекрасное в том, что не замечали или не хотели замечать другие. Нет, она была не из тех, кто смотрел часами на летающий пакетик от мусора как тот парень из фильма «Красота по-американски». Тот парень был наркоманом.

 

Eё наркотиком были краски жизни, пойманные навсегда.

Стихи: Franchesco Lol

 

Письмо: Диана Фанисовна

 

Командная строка: Начало

Имена: Диана, Никита

Запустить: wizardvirus.exe

 

Окровавленные дети пришли ко мне ночью. Мальчик лет восьми и девочка такого же возраста, чуть повыше его. Они были одни, и когда я открыл дверь на стук, я почувствовал их страх в запахе воздуха; что бы они ни пережили, я знал, что душевные раны мне им не залечить. Но я в душевных ранах и не специализировался. Людям людское, мне же — своё.

 

Кровь была не их. Я кивнул им, чтобы они заходили. Они были одеты в серые хлопковые рубашки, запятнанные кровью от шеи до пояса, вязаные штаны, на лаптях грязь. Кровь на лице, в волосах.

 

— Как вас зовут?

 

Ни один не ответил. Они смотрели на меня своими испуганными глазами и молчали.

 

— Где ваши родители?

 

Девочка уткнулась мальчику лицом в плечо и начала тихо плакать. Он же смотрел на меня с вызовом. Я вздохнул, прошёл на кухню, где у меня стояло ведро воды, принес его им и приказал умываться.

 

— Здесь вас никто не тронет, — сказал я. — Я скоро вернусь.

 

Я взял свой посох и вышел наружу. Снег, ночь, ветер, мороз. Детские следы еще не успело замести, так что мне не составило труда по ним идти. Следы вели в лес.

 

Ветер раздувал полы моей чёрной рясы, но мне не было холодно. Любой человек бы замерз насмерть на тридцатом шагу. Так как я технически человеком не являлся, я шёл дальше, пока не вошел в лес. Скоро я дошел до дороги, где их следы затерялись в следах лошадей и повозок. Но я уже знал, откуда они пришли. Выше по дороге кто-то, а точнее, что-то, громко чавкал и рычал как собака с перерезанным горлом. Я пошел на звук, готовя в голове заклинание.

 

Заклинание было простым: файрболл, стихия огня.

 

Как и ожидал, я вышел к перевернутой повозке. Мёртвая кобыла лежала на снегу, а рядом с повозкой валялась пара трупов, мужчина и женщина, скорее всего, родители детей, которые как-то нашли мои хижину. Конечности трупов сочно обгладывали три вурдалака. На них были рваные робы, из под которых торчали мускулистые синие руки с когтями вместо ногтей, а в кровавых челюстях — острые, длинные как кинжалы зубы. Все три чудовища прекратили свой пир и уставились на меня чёрными мертвыми глазами.

 

Я протянул в их сторону руку, пальцы наотмашь, секунда концентрации, и из моей ладони вылетел огненный шар. Вурдалаки взревели, прыгая ко мне, но для двоих из них было поздно: мой файрболл прожёг насквозь грудь тому, которой был ближе, изменил траекторию и ударил второго в лицо, плавя его морду как воск. Рёв, крик, третий бросился на меня, клыки и зубы, я увернулся и ударил его посохом по голове. Его череп хрустнул, и он впечатался в снег, заливая его чёрной кровью.

 

Всё было кончено быстрее, чем успело начаться. Я осмотрелся, принюхался к воздуху — пахло кишками и смертью — прислушался, но не услышал ничего кроме ветра среди деревьев и воя волков вдалеке. Я изменил направление мыслей, меняя мой файрболл на струю огня, сжёг повозку, лошадь, трупы, то, что осталось от вурдалаков, стоял в снегу, огонь из ладони, представляя, как отражение пламени танцует в зрачках моих глаз, как оно превращает всё на своем пути в пепел, как оно бескорыстно, всепоглощающе, я отдался огню. Я остановил себя, перед тем как у огня был шанс покорить мою несуществующую душу, повернулся и ушёл.

 

За спиною костёр доставал до верхушек деревьев.

 

Вернувшись в хижину, я застал детей с умытыми лицами, сидящими за столом. Их одежда так и была в крови родителей, но они уже не тряслись, а сидели и кушали сыр с мёдом из деревянной тарелки. Когда я вошёл, мальчик вскочил со стула, уронив кусочек сыра на пол, подбежал к сестре и закрыл её своим телом.

— Всё в порядке, — сказал я. — Но откуда здесь вурдалаки?

 

Я не ожидал ответа, да и мне это не было особо интересно. Я устал от этого мира, я здесь был уже слишком долго. Двадцать лет? Тридцать? Солнце в этом мире было больше чем там, где я родился, поэтому объективно сказать было трудно. Да и как можно думать об объективности, когда знаешь, что время и пространство — иллюзия?

 

Я сотворил две маленькие шубки. Создание физических предметов, не иллюзий, была самая сложная из всех видов магии, поэтому, когда я отнял руки от полки, на которой материализовалась шубы, я был в отличном настроении.

 

Жить легко было скучно.

 

Мне нужны были задачи, загадки, которые можно было решать. Я всегда любил чалленджы, как однажды сказал мне один английский джентльмен в девятнадцатом веке.

 

Я одел детей в шубы, и мы отправились в Крик, ближайшую деревню от моей хаты. Деревня не всегда так называлась, но лет пять назад к ним заехал конный отряд башибузуков; те, кто выжил, решили деревню переименовать.

 

Путешествие прошло без приключений, хоть ни один из детей не промолвил ни слова. В Крике я отвел их к старосте, мужчине лет сорока с седой бородой и густыми бровями. Звали его Митрофан.

Когда я зашел к Митрофану в его просторную избу, его первая реакция была упасть на колени.

 

— Пощади! Не убивай! $NAME, милости прошу, молю, пожалей!

 

Я поёжился от звука своего имени.

 

— Не бойся, Митрофан, — сказал я. — У вас вурдалаки.

 

— Что?

 

— Конь в пальто. Вурдалаки.

 

— Не может быть, Рыцари Огня и Розы ещё прошлым летом клялись, что очистили от нечисти весь лес, а Вы же знаете, если они дают клятву, то ... и причем здесь конь? Что такое – пальто?

 

— Рыцари Огня и Розы – стая балбесов. Детей этих себе возьмите, ладно? Пусть научатся ремеслу какому-то, потом, как подрастут, ты уж по усмотрению.

 

Митрофан нахмурился. Крик была деревня маленькая, и рты кормить ему и так нелегко было, но куда ему было деваться. Со мной не поспоришь.

 

— Если с ними что случится, — добавил я на всякий случай, — я тебе глаза в орехи превращу.

 

— Как повелите, господин!

 

— Ну и отлично. Прощай, Митя.

 

Я уже собирался обернуться, когда Митрофан открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но боялся.

 

— Да?

 

— Господин... $NAME, у меня к вам просьба. Пожалуйста. У нас ... Случай у нас один, сын Владимира, то воеводы нашего, Никита, ну, он, как вам сказать, он ...

 

— Говори уже.

 

— Он ... он влюбился.

 

Я приподнял левую бровь.

 

— Митрофан, — сказал я, — ты издеваешься? Какая мне разница?

 

— Нет, послушайте. Он не просто влюбился. Он без ума от неё. Ходит, стихи рассказывает про неё день и ночь, угомонится не может, только ею и грезит.

 

— Стихи?

 

Это начинало становиться интересным. Я не любил стихи, но считал, что продвигать творчество стоило в каждом мире по мере возможностей, и мне всегда было забавно, когда я это творчество находил в отстойниках цивилизации, каким Крик собственно и являлся.

 

— Да. Стихи.

 

— И что ты от меня хочешь, Митрофан? Чтобы его отпустило?

 

— Не знаю. Может быть, чтобы она его полюбила?

 

— Может быть, — сказал я, улыбнувшись. — В кого влюбился ваш поэт?

 

— В том-то и дело. В ведьму.

 

Теперь я был окончательно заинтригован.

 

Всегда обожал ведьм.

 

— Хорошо, — сказал я, — я помогу. Если он такой поэт, скажи Никите, чтобы он сочинил мне такой стих, чтобы вся душа в нём его была, без остатка, всю свою любовь пусть в стих вложит и мне прочитает. Пусть мне душу продаст. И тогда, обещаю, его отпустит.

 

— Правда?

 

Нет, конечно. Но я игрок, любил играть.

 

— Да.

 

— Ой, благодарствую, я вам так признателен, вы не знаете что бы ...

 

— Никита пусть к рассвету подойдет к Лихому Холму, я там его ждать буду. А ты мне сейчас скажи, где ведьма эта, мне на неё надо посмотреть.

 

— О, ну так это легко. Она в соседней хижине, её Маруся с Региной ей предоставили, так как лекарь она эта ведьма. Бабы все к ней за зельями молодящими чуть не в очереди стоят, и Мурку она нашу на ноги поставила, теперь молоко даёт ...

 

— Какую ещё Мурку?

 

— Ну, Мурка, корова наша единственная. Так без ведьмы мы бы тут одну воду и пили бы, а так, на праздник, молочко. А ещё с растениями она дружит, у неё в хижине и томаты, и лианы растут, это просто какое-то волшебство.

 

— Я думал, лианы снаружи обычно растут?

 

— У неё — всё не как у людей. Ну, так ведьма же.

 

— Она сейчас у себя?

 

— Да, да, если вы хотите, я ...

 

Я не дослушал. Вышел из Митрофановой хаты, подошёл к соседней хижине и постучал в дверь.

 

Дверь открылась.

 

Девушка, которая стояла напротив меня, была возрастом лет двадцати, мой любимый возраст, девочка, которая совсем недавно превратилась в девушку, самый рассвет женственности, возраст, когда сексуальный драйв зашкаливал так, что логика просто курила в сторонке (а, нет, это из другого мира, здесь так не говорили). У неё были темно-зелёные волосы, тонкие губы и какой-то непонятный свет в широких коричневых глазах. Я бы не назвал её красавицей, но взгляд от неё оторвать было невозможно.

 

— Вы ко мне? — спросила она.

 

— Да. Можно войти?

 

— Проходите.

 

Я зашёл в хижину. Митрофан был прав. Она дружила с растениями. Вся её парадная была заставлена цветами, в основном, хризантемами, по полу и по стенам вились лианы, клумбы стояли в углах, а на столе, который стоял в середине комнаты, лежал букет из трав и растений, название которых не знал даже я.

 

— Как вас зовут? — спросил я.

 

— Это вы ко мне пришли. Как вас зовут? Кто вы?

 

— Я $NAME.

 

— Очень приятно. Я Диана. Но вы не сказали ни зачем вы пришли, ни кто вы.

 

— Я волшебник.

 

— Как смешно. Меня тут называют ведьмой.

 

— Когда смешно, обычно смеются. Ты ведьма?

 

— Мы уже на «ты»?

 

— Ну так, мы же почти коллеги.

 

— Наверное, в каком-то смысле да, ведьма. По-другому вижу мир, знаете? В смысле, знаешь?

 

— Знаю.

 

— Вам ... тебе чего-нибудь налить?

 

— Что у тебя есть?

 

— Чай.

 

— Нет. Спасибо.

 

— Этот разговор бессмыслен. Зачем ты пришёл, волшебник?

 

— За тобой.

 

— О чём ты?

 

— Хочешь, я раскрою тебе тайну?

 

— Ненавижу тайны. Раскрывай.

 

— Весь этот мир — иллюзия. Компьютерная симуляция – один из миллиардов возможных миров в бесконечном отрезке времени. Возможно, всё.

 

— Что такое «компьютерная симуляция»? — спросила Диана.

 

— Представь себе, что ты растение в горшочке.

 

— Очень приятно.

 

— Дай мне договорить, Диана. Ты растение, ты живешь в этом горшочке, этот горшочек — твой мир. Ну так мир, в котором мы живем, такой же горшочек. А горшочков очень, очень много.

 

— Хорошо, $NAME. Я горшочек.

 

— Растение в горшочке.

 

— Да, хорошо, растение в горшочке, как скажешь. И что с этого? Да, это конечно очень странный горшочек, но что я могу поделать? Другого же нет?

 

— Не будь так уверена. К тому же, если возможно всё, то значит нечего бояться.

 

— «Всё» — обширное понятие. В это «всё» может входить немало плохого.

 

— Да. Но это также значит, что у нас с тобой нет ограничений. Мы можем жить так, как мы хотим, и неважно, что думает Митрофан или там Никита ...

 

— Ой, Никита ...

 

— Да, насчет него. Он продаст мне душу.

 

— Что ты имеешь в виду?

 

— Я волшебник. Я куплю его душу.

 

— За что?

 

— Задарма.

 

— И зачем тебе его душа?

 

— Он тебя любит. Я хочу его любовь.

 

— Ко мне?

 

— Люблю ведьм. Всегда любил.

 

— А что, твоей любви не хватит? И вообще, ты только с порога, не знаю ни кто ты, ни откуда.

 

— Я странник.

 

— Не сомневаюсь. Так я не поняла, — сказала она, — ты хочешь забрать его любовь?

 

— Скорее, украсть.

 

— И ты будешь, как он, прыгать за мной, бегать, сочинять стихи и кричать, что от меня без ума?

 

Она ухмыльнулась.

 

— Ты же знаешь, что нет, — сказал я.

 

— А как это будет?

 

— Я тебя только что встретил, Диана, да, но я тебя вижу насквозь. Мне нравится, что я вижу. Как это будет? Сложно объяснить, но представь, что этих миров-горшочков невероятно много, и в каждом из них есть Диана и Никита.

 

— И ты.

 

— Я не считаюсь.

 

— Почему?

 

— Я ... я не такой как вы. Я — вирус.

 

— Как болезнь?

 

— Давай вернёмся к тому, о чём мы говорили. В каждом из миллиардов, триллиардов, бесконечном количестве миров, есть Никита и ты. Во многих из них он в тебя влюбляется, ты же не отвечаешь взаимностью, в некоторых ты отвечаешь, в других вы женитесь, у вас дети, в каких-то комбинациях ты счастлива, в большинстве — нет. Но каждый раз, когда он встречает тебя, он влюбляется. Рок, судьба, неизбежность.

 

— Хорошо, $NAME. Думаю, я пока с тобой. Причём здесь мы?

 

— Мне надоело быть одному. Я знаю, кто ты, хоть ты этого, может быть, ещё и не знаешь. Я видел тебя тысячи раз, тысячи раз проигрывал вашу драму. Я хочу разделить с тобой бесконечность, Диана.

 

— Звучит самоуверенно.

 

— Гангста форэвер.

 

— Что?

 

— Я украду его душу, и тогда в каждом мире мы всегда будем вместе. Всегда.

 

— Тебе это надо?

 

— Не знаю, — признался я. — Но я это ещё не пробовал.

 

— Ладно. Делай что хочешь, волшебник.

 

— Волшебник, это так. На самом деле я маг.

 

— А какая разница?

 

— Волшебник умеет олений волшебных и конфетки на праздники колдовать. Маг может взорвать звёзды.

— Ты очень самоуверенный, да?

 

— Грешен, Диана. Никита к рассвету придет на Лихой Холм. До рассвета ещё немало времени.

 

— Что ты хочешь этим сказать?

 

— Давай проведем вечер вместе.

 

— Я тебя не знаю.

 

— Зато я знаю тебя. Тебе приносит наслаждение боль. Когда тебя контролируют. Тебе нравится, когда тебя доминируют, вяжут, секут ремнём. Когда ты полностью в чужой власти. Тебя всегда это заводило.

Диана промолчала.

 

— Я твоя противоположность. Смотрю сквозь тебя как через стекло.

 

— Я подумаю, — сказала она.

 

— Не думай. Делай.

 

Я подошел ближе к ней, лицо к лицу, дыхание на губах. Она не отпрянула, а её глаза, наглые коричневые глаза, смотрели мне в душу, которой у меня нет.

 

Это тоже был ответ.

 

#

 

Петухи начали орать над деревней в шесть утра. Я стоял на Лихом Холме, улыбаясь рассвету. У меня была хорошая ночь.

 

Никита пришёл как раз когда солнце выползало из-за горизонта. Он был невысокого роста, широкоплечий, с усталыми глазами, и от него пахло перегаром.

 

— Никита? — спросил я.

 

— Да.

 

— Тебе Митрофан задачу объяснил?

 

— Стих. Всю душу. И вы сделаете Диану моей.

 

— Да. Сочинил?

 

— Всю ночь сочинял. Я её так люблю, только она, ну нет таких как она, не хочу другую, а если не хочет меня, ну её на фиг, но всё равно люблю, не могу из головы выкинуть. Что в ней такое, я не знаю. Что-то ... что-то особенное, причём, я даже о том, чтобы переспать, и не думаю, когда её вижу, просто хочу рядом быть, разговаривать, ей стихи мои нравятся ...

 

— Это хорошо. Но она тебя не любит.

 

— Почему? Почему она меня не любит? Может, я с ней был слишком откровенен? Слишком много о себе рассказал? Я не ангел, да, наверное, поэтому, вот и говори людям правду теперь.

 

— Все мы не ангелы, Никита. Она просто тебя не хочет.

 

— Это не так.

 

— Это так.

 

— Откуда вы знаете?

 

— Эрудированная догадка.

 

— Какая такая догадка?

 

— Эрудированная. Ситуация сложная. Но я же сказал, что я тебе помогу.

 

— Да. Да, да, пожалуйста, я хочу, чтобы она меня любила, только меня! Я хочу, чтобы мы были вместе.

 

— Конечно. Я же маг.

 

Я приготовил в голове заклинание. Это было сложное, многоступенчатое проклятие. Я проклинал его душу не только в этом мире, но и во всех мирах, которые были, есть, и будут.

 

«Ничего, — подумал я, — найдет другую». Чтобы омлет сделать, надо было яйца разбить.

 

— Читай стих, — сказал я.

 

Никита упал на колени и начал читать:

 

Я порочен в любви без ответа

Так же сильно, как грешник в грехах,

Моя жизнь без нее пропета,

Уже трудно стоять на ногах.

Уже сердце колотит так часто,

Ощущение уйдет из груди,

Обелиск полусумрочной касты

Не даёт мне спокойно уйти.

Ты придешь к мне вечером? Нет же! 

Знаю, утром ко мне не придешь,

Я не знаю, с кем ты и где ты? 

Отчего тяжелее всерьез.

Я пришел умолять на коленях,

Помоги мне любовь принести, 

Помоги стать звеном ее звеньев,

Я прошу тебя, помоги.

Я не видел ее красивей,

Я прошу, будь рядом, постой.

Я хочу ее видеть счастливой,

Ну а счастлива она будет со мной

 

#

 

Командная строка: Конец

Имена: Диана, Никита

Не остановить: wizardvirus.exe

 

Я одернул воротник кожаной куртки и затянулся сигаретой. Улицы были забиты прохожими, магазины пестрили гирляндами электрических ламп, дорога стояла. Праздники, все ехали домой. В этом городе движение всегда было проблематично, ну а на канун нового года здесь был просто полный атас.

 

— Ты написала ему письмо? — спросил я.

 

— Да.

 

— Можно почитать?

 

Диана подала мне мятый лист бумаги. Она явно его скомкала, но выбрасывать передумала.

 

— Садись в машину, замерзнешь.

 

— Ты читай, — сказала она. — Мне интересно, что ты думаешь.

 

Я прочитал, куря неспеша:

 

Здравствуй, Никита.. Как ты?.. Нет, нет, стой. Не сминай листок. Я хочу, чтобы ты прочел. Спросишь зачем?

 

Просто прочти..

 

Помнишь, я сказала, что не люблю делать больно? Ложь? Нет.. Так вышло, правда не хотела.

 

А помнишь тот вечер? Я была пьяна.. Но я четко помню твое счастье в глазах. Я была рядом с тобой.. И тот поцелуй.. Нежный поцелуй.. Я чувствую его до сих пор..

 

А вчера? Ты помнишь вчера? Было холодно и мы пошли искать кафе. Мы так удачно дошли до парка. Начался салют. Открытие городской елки. Ты встал перед мной, взял меня за руки, начал читать стихотворение.. За тобой взрывался салют, ты смотрел в мои глаза прямо в душу. В такой ситуации я была впервые. Я стояла перед тобой и улыбалась, глупо улыбалась..

 

Казалось бы, мое сердце должно было дрогнуть.. Прости, но оно под замком. У тебя не вышло подобрать к нему ключик..

 

Я не достойна страданий твоих, не нужно усугублять ситуацию.. Я очень хочу чтобы ты стал счастливым и нашел себя в этой нелегкой жизни. Прости меня еще раз..

 

— Дочитал? — спросила Диана.

 

— Да. Многоточие тремя точками обозначается, а не двумя.

 

— Ха! Это всё, что ты можешь мне сказать?

 

— А зачем ты его целовала?

 

— Выпила. С ним интересно, он же хороший.

 

— Жаль тебе, наверное, мальчика? Он тебе столько стихов написал.

 

— Да, жаль.

 

— А мне нет. Давай в машину.

 

Я открыл ей дверь в белую Тойоту 2010-ого года, обошел автомобиль, выкинул сигарету, сел за руль. Выехал на дорогу, посмотрел на пробку и чуть не выругался про себя. Я спохватился. Всё было хорошо. Просто я забыл — я был не один. Я путешествовал по вечности вечно, но теперь я был не один.

 

Пробка обещала быть длинной. Я подмигнул Диане, расстёгивая ширинку на джинсах.

 

— $NAME, ты серьёзно?

 

— Да.

Джек, Ольга и Борис провели на международной космической станции уже более месяца, но так и не соскучились по земле. А если и соскучились, то друг другу в этом не признавались. Они видели её каждый день из иллюминатора: синюю сферу, над которой светились миллионы звезд. Они упражнялись каждый день, чтобы их мышцы не атрофировались в невесомости, каждый день занимались исследовательской работой, и каждый день завтракали, обедали и ужинали вместе.

 

На станции было не очень много места, поэтому трое были очень близки. Ольга и Джек, наверное, даже ближе, чем полагалось по регламенту. Джек был влюблен в неё, а она была влюблена лишь в звезды. Тем не менее, они постоянно общались, Джек рассказывал ей о своей жизни в Америке, о том, как он рос на ферме, иногда они обсуждали свою работу на станции. Ольга была микробиолог, и её интересовала жизнь во всех её проявлениях. Она была уверена, что где-то далеко, за пределами нашей солнечной системы, тоже есть жизнь. Возможно, целые цивилизации. Космос был невероятно огромен, и статистически это было почти неизбежно. Джек же по профессии был физик, и его интересовала не столь сама жизнь, как то, как она работает.

 

Но как он не старался, он не мог понять, как работает его сердце. Почему именно она? Почему сейчас? Что это — просто так получилось, застряли вместе на космической станции, и по-другому и быть не могло, или что-то другое? Он думал, что, скорее всего, это что-то другое. Джек был заслуженным астронавтом, и у него за жизнь было немало женщин. Но он никогда не встречал такую, как она.

 

Один раз они вместе плавали в невесомости рядом с иллюминатором и смотрели на звезды за горизонтом земного шара.

 

— I love you, Olga.

 

Она промолчала.

 

— I'm sorry, I can't help it. 

 

— Тебе не за что извинятся, Джек.

 

Джек много чего хотел ей сказать: про то, как он хочет, чтобы она была с ним, когда они вернутся домой, про то, что он никогда её не бросит, про то, что он никогда в себе не чувствовал то, что чувствовал сейчас. Но он знал, что у Ольги была одна лишь любовь, и этой любовью был космос. Он её разделял, да, но ему уже было недостаточно всех звезд во вселенной, если ему пришлось бы смотреть на них без неё.

 

— What should I do? 

 

— Наверное, будь собой.

 

Звезды выглядели в вакууме бесконечности как снежинки, каждая — свой собственный мир.

 

— I love you. — он сказал еще раз. 

 

— Знаю. Я знаю.

 

Что она могла ещё сказать? 

 

А звезды всё так и светились холодным светом пламени миллионов солнц.