Лидолия Никитина

РОМАН ВО ФРАГМЕНТАХ

«Только любовь, какова бы она ни была,

может объяснить тот неимоверный

избыток страданий, которым

переполнен мир».

Оскар Уайльд 

«…источник любви скорее всего в нас,

нежели в любимом существе».

Андре Моруа 

Вступление

Напишу для тебя, любимого, КНИГУ-ЛАСКУ!

Пусть страницами в ней станут ромашки весеннего луга.

Ромашек много-много! Их можно рвать охапками, плести венки. Можно лежать в траве и глядеть на облака, на небо. Можно гадать на ромашках, обрывая один лепесток за другим:

– Любит? Не любит?

Это так весело – смеяться над ромашками, забыв обо всем!

Это так трудно – смеяться над ромашками, помня все…

***

Нестерпимый огонь пророчества высветил в толпе Его лицо

и…

Тотчас исчезли из памяти души все прежние привязанности.

Как жить дальше? Что теперь делать мне, прозревшей?

Его имя? Любое! Он из той особой породы мужчин, которые как бы невзначай входят в душу женщины, чтобы остаться в ней навсегда.

Я – смелая! Захочу – стану твоей!

Я – щедрая! Нужен другой – отдам!

Я – смертная! Будь моим навсегда!

Я – вечная! Не опоздай…

В тишине осеннего равноденствия появилась я на земле.

Поэтому во мне дня и ночи – поровну!

Силы и слабости – поровну!

Только любовь и безразличие душу мою поровну и по сей день поделить не могут.

К счастью, раздорам этим не вижу конца…

В далекой юности, встретившись со мной Любовь протянула две одинаковых чаши:

– Выбирай, в одной чаше – неразделенная любовь; в другой – счастье и радость взаимной!

Но из-за того, что душа моя еще не созрела для такого серьезного выбора, отказалась я от первых соблазнов Любви. Спустя годы мы встретились снова. На этот раз Любовь сама протянула мне одну из своих великолепных чаш, приказав властно:

– Вот эту испей до дна!

… Не с первых хмельных глотков, поспешно выпитых, лишь осушив любовный напиток до самого дна, поняла, что за жребий мне выпал: любить и не быть Им любимой. 

Выбрав любимого, а не влюбленного, бросилась в бездну его нелюбви. Мама молила:

– Будь осторожной! В омуте горя – не утони!

… Омут глубокий, бездонный, холодный – рыбке-душе есть, где плавать, нырять. На мелководье же – чувствам опасней. Нет глубины, чтоб любовь защищать.

Как это трудно – любить безответно. Видеть избранника рядом с другой…

Но этот выбор был сделан не мною, а моей мудрой и трудной судьбой.

Не я – Вечерняя зорька, другая – Утренняя, первой увидела моего любимого и надела на его правую руку тонкое обручальное кольцо, сплетенное из утренних лучей восходящего солнца.

Что делать мне, огорченной? Не сплести ли любимому другое кольцо – из последних лучей моего закатного солнца?

Колются, ломаются уставшие за день лучи – не хотят в кольцо сплетаться. Только по небу яркими звездами рассыпаются…

Так и носит любимый на правой руке кольцо – не мной надетое. Не Вечерней Зорькою.

Хочу коснуться тебя!

Но не движением рассеянного человека, спешащего еще одним начатым делом приостановить привычную суету неугомонных рук.

Хочу коснуться тебя!

Но не судорожным отчаянием утопающего, потерявшего веру в спасенье, надежду на чудо.

И не расчетливостью разума, знающего наперед исход любого, еще не свершившегося, поступка.

Хочу коснуться тебя особым – ликующим жестом Поэта, вдохновенно отсекающего неудавшиеся рифмы, в праздничном предчувствии новой счастливой строки!

Каким длинным и ненужным был день, в котором ни разу не сверкнула ярким лучиком твоя улыбка да и беспокойные разговорчивые руки не утешали меня…

Руки твои для меня – не защита, не укрытие в ненастье.

Руки твои – не крылья, дарящие звезды, небо, чистоту и безмерность выси.

Руки твои – не обручи, соединяющие разрозненное воедино, но…

Но не хочу других рук!

Так просто заменить тебя надежным и верным. Влюбленным, щедрым, послушным!

Но тогда я и себя потеряю вместе с тобой. Как долго длится этот бессолнечный день. Один из многих – без тебя…

Прозрачным легким шаром лечу над городом, над многоэтажными домами, площадями с фонтанами, упругими кронами деревьев! Захочу – опущусь на самом оживленном перекрестке! Захочу – растворюсь в бездонной прозрачности неба!

Пусть солнце смотрит на землю сквозь меня!

Пусть земля смотрит на солнце сквозь меня!

Пусть другая глядит на моего любимого!

Со своей высоты я ее не замечаю!

Судьба любит балаганы и зрелища, поэтому развесила в своем тире вместо мишеней сердца людей.

Праздничными светящимися игрушками мерцают они в душном полумраке подвала. Меткие и неловкие с одинаковым азартом натягивают тетивы безжалостных луков. Одна за другой летят стрелы, царапая, раня или уже убивая сердца людей.

В промах целящейся в меня стрелы – не верю. Ведь у Судьбы не бывает ошибок!

Ничего не хочу, кроме твоих глаз и губ, обещающих невозможное, хотя их еще не знаю.

Ничего не слышу, кроме голоса твоего, струны виолончельной, шмеля, жужжащего возле моего плеча, хотя мы ни разу еще не говорили.

Ты идешь мимо деревьев, одетых в весну, домов, умытых слепым дождем, меня, не успевшей распустить зеленых побегов. На асфальте твои шаги и тень, которую я никак не могу догнать, ведь мы еще ни разу не шли рядом. И сегодня ты идешь, не оглядываясь. Я спешу следом, тебя не окликая…

Тени, как и люди, бывают большими и маленькими, резкими и расплывчатыми, нужными и бесполезными...

Они, как и люди, могут стоять на месте, кружиться в танце, ползать, летать… Только тени, в отличии от людей, не могут жить сами по себе. Поэтому им не ведомо одиночество. И с какой бы высоты они ни падали – никогда не разбиваются об асфальт!

Вспомнила себя, прежнюю, и удивилась: до чего же хрупкими стали мои мечты: чуть что не так – они спрятались, затаились и ничем о себе не напоминают.

– Это хорошо или плохо? – задаюсь вопросом.

– Плохо! – подсказывает Надежда.

– Хорошо! – спорит с ней Отчаяние.

Пусть твои глаза всегда живут теплом моих глаз! А губы шепчут и ловят слова – громкие и тихие, будничные и праздничные!

Как же я забыла об этом? Для чего моя любовь подняла любимого в недоступную высь, а сама не помчалась следом?

Теперь взгляд его – свысока – меня не замечает, а шепот мой так далек, что ему и не слышен…

Шепчу в отчаянии:

– Мы с тобой – не соединимы! Ни обстоятельствами – их шальные ветры, оборвав связующую нас нить, разметали ее концы в разные стороны.

Ни любовью...

Загнанная в ловушки запретов, она сникла, обессиленная.

И все же для Верности нет неодолимых преград! Пусть не сегодня и не завтра, мы все равно будем вместе!

Ведь у такой любви, как моя, есть своя, особая Вечность!

Если бы я была настоящим художником, то подарила бы тебе, любимый, рисунок. Очень простой! Твои и мои глаза, твои и мои руки! Глаза бесконечно долго смотрят в души друг друга, а руки переплетены, словно ветви столетних деревьев. Разъединить их нельзя – можно только сломать.

На этом рисунке на асфальте мы не успеем надоесть друг другу – ведь будем рядом только до первого дождя.

Бессонница подняла меня с постели, подвела к балкону, распахнутому в весеннюю свежесть, в тишину притихших после грозы деревьев. Она встряхнула тело легким ознобом, но не испугала, как обычно, ни тоской, ни одиночеством.

На этот раз бессонница услужливо выбрала из пережитого самое счастливое и поэтому – главное! Я удивилась, обнаружив в своей жизни так много радости!

Лишь на рассвете поняла в чем дело: бессонница этим ранним утром смотрела на мою жизнь сквозь крупные капли весеннего дождя – стекла увеличительные!

Вижу с балкона исхлестанные ливнем вершины деревьев, потемневшие, будто состарившиеся, дома, бегущих прохожих…

Тесно прижавшись друг к другу медленно переходит улицу влюбленная пара. А мне кажется, что непогода обходит ее стороной!

В ирисах ранней весны затаилась нежность. В облаках, уснувших в расщелинах скал, затаилась нежность. В примчавшейся к берегу волне затаилась нежность.

У нее нет громких слов – она отзвук серебряных колокольцев, встревоженных лунным светом; теплота и забота рук, никуда не спешащих.

В разлуке нежность – воспоминание, необременительная тайна любящих душ.

А женщинам, которым не встретились их любимые, что делать со своей нерастраченной нежностью?

У тебя, единственного, прошу снисхождения, хотя заведомо знаю, оно – удел слабых, сломленных духом. Я же просто растерянная…

У тебя, единственного, прошу:

– Пощади мое звездное небо, в котором от безысходности исчезают звезды, подаренные судьбой в день моего рождения!

Тебя, единственного, прошу:

– Не гаси меня!

А лучше – придумай!

Как можно лучше для нас обоих – придумай!

Придумай так властно, чтобы я навсегда забыла о времени, в котором жила просто так и ни в чем не была тобой придумана!

Ну, придумай скорей! Так же щедро и солнечно, как я тебя придумала!

Рядом, в полувзгляде, веселье и беспечность, а мои глаза забыли про улыбку.

Рядом, в полужесте, заботливые руки, а я падаю от усталости.

Рядом, в полушаге, фонтаны с родниковой водой, а я изнываю от жажды.

Рядом, в полувстрече, ждут меня полубоги, а мне нужен – Бог!!!

Завораживает огонь, зовет к себе, но я не иду…

Тогда он устало закрывает оранжевые глаза серебристой пленкой золы. Мне хочется разбудить огонь – ведь с ним так весело, – и я тяну к нему свои несмышленые руки.

Обожженные пальцы болели долго. Мама плакала вместе со мной и твердила:

– На всю жизнь запомни: трогать огонь – нельзя!

Давно нет мамы, которая всегда предостерегала, жалела меня: но и сегодня мои руки в новых ожогах.

Желание прикоснуться к огню никуда не исчезло. Сейчас оно у меня намного сильнее, чем было когда-то в детстве.

У тщетного ожидания – судьба мотылька. Чем сильнее он бьется о неодолимую преграду – тем меньше времени и сил у него остается на то, чтобы узнать многое другое.

В последнее время кажусь себе полустанком, мимо которого скорые поезда проносятся, не останавливаясь.

Старый скрипучий фонарь над дверью моего пристанища устало машет вслед улетающим к горизонту огням ночного города. Мечутся тусклые тени в такт ли рывкам колючего ветра, ударам ли моего смятенного сердца?

А может, это взмах рук, кричащих кому-то в отчаянии:

– Проща-а-а-а-а-й…

Будто наяву, а не во сне, несут меня, неподвижно застывшую у железнодорожной насыпи, вечно куда-то спешащие поезда. Все быстрее мчатся колеса. От меня. Без меня. Мимо меня.

Время солнечных, звездных и песочных часов вобрала в себя любовь.

Она согревает влюбленных подобно солнцу. Очаровывает и волнует души загадочным звездным мерцанием. И… просачивается сквозь время жизни бесценным золотым песком.

Говорят, есть на земле водопад, который, срываясь в пропасть, родит лунную радугу!

Я никогда ее не видела, не ощущала прохлады воды, обессиленной падением, но почему-то часто мне снится эта незнакомка.

В такие ночи кажется, что и моя жизнь, словно неистовый поток водопада, мчащийся мимо главного и бесполезного, остановится у внезапно возникшей преграды, сломает ее, какой бы неприступной та ни оказалась, и, на миг замерев перед прыжком в бездну, вспыхнет в небе трепетной ночной радугой!

Все слезы выплакала – вот и не осталось в душе легких слез. Слова любви, искренности растеряла – не тому вышептала, выстонала…

Опустошенная, будто в бреду перепутавшая времена жизни, забрела в ОДИНОЧЕСТВО.

И здесь надо мной распластало свои могучие черные крылья отчаяние. Оно-то и вырвало меня, сделав невероятное усилие, из этого глухого тупика. А потом, покружив в небе, опустило на самом многолюдном перекрестке неподалеку от счастливой случайности.

И надо же! Прямо на глазах у прохожих черные крылья моего отчаяния стали превращаться в голубые!

В крылья сказочной птицы счастья – Семург!

Стань моим морем! Морем, которое ласково заманивает в свою глубину! Не стесняет движений моего тела – лишь придает им раскованность и спокойствие.

Стань моим морем! Тем самым, что в ладу со своими приливами и отливами! Я давно мечтаю подчиниться их ритму и уплыть вместе с волнами как можно дальше от нынешней судьбы – к другой судьбе, высвеченной маяком радости!

Стань моим морем и помоги поскорее избавиться от тесноты чьих-то случайных берегов!

Вместе с весной любимый заглянул в мои глаза, озарил душу восторгом, но рядом не остался…

Все новые и новые времена года отодвигают, заслоняют собой мою счастливую весну. Вот уже между летом вклинилась осень… И принялась эта трудолюбивая хозяйка вытряхивать пыль из опаленных солнцем крон деревьев, отдавая их обнаженные стволы во власть зимним сквозным ветрам.

И меня, окатив ледяным дождем, трясет за плечи – хочет пробудить от апрельских грез. Да никак не добудится…

Спасаясь от житейских неурядиц, как в бомбоубежище, прячусь в вымысел: для подлости или фальши стены его непробиваемы!

Лишь правде настоящего, а не придуманного мной чувства ничего не стоит в мгновение ока разрушить его до основания. Но она почему-то это зыбкое сооружение все эти годы обходит стороной.

Научилась у мудрых отдавать, не опустошаясь. Брать ровно столько, чтобы не пресытиться. Одной лишь житейской наукой никак не овладею: довольствоваться малым.

Не могу заставить себя топтаться на пятачке земли, зная о нехоженых тропах; наслаждаться неоновыми вывесками рекламы ночного города, мечтая о северном сиянии.

Руки истомились по прикосновению к бархату океанских водорослей, а душа – по искрящейся, ни на что не похожей, синеве айсбергов, гомону птичьих базаров…

Это только обычную жажду легко утолить стаканом воды из уличного автомата.

Кажется, целую вечность ношу в сердце муку своей любви. Она пригибает меня к земле непомерной тяжестью:

– Уходи из сердца, безответная любовь! Любовь – предательница! Любовь – уродина!

Гоню от себя любовь и не знаю, что вместе с ней исчезнут пусть и редкие, но такие ослепительные радости. Вместе с отчаянием – уйдет надежда. А тяжесть обернется пустотой, в которой ничем не дорожишь: ни успехами в работе, ни заботой близких.

Нет опасения что-либо потерять да и обрести ничего не захочется...

Красивый, элегантно одетый мужчина, шел по заснеженному проспекту с девочкой в белом тулупчике и с крохотной скрипочкой в руках. Влюбленной в этого мужчину женщине, глядящей на них издали, вдруг показалось, будто…

В низком пасмурном небе зазвучала незатейливая мелодия, которую выводил смычок неумелой детской рукой на крошечной скрипочке. И от этой мелодии, разливающейся в холодном воздухе, все невероятные сложности, гнетущие душу женщины своей безысходностью, каким-то образом сами собой упростились.

А на земле, едва подтаявшей от скупой апрельской ласки солнца, стало необыкновенно спокойно. И молодая женщина, не обращая внимания на прохожих, сквозь слезы прошептала:

– Отдаю я тебя, любимый, отдаю твоей чудесной дочурке! И ее маме, твоей жене! Как я извелась от собственной любви, мечтая отнять чужое, ни по какому праву, даже по праву самой высокой любви, мне не принадлежащее.

Отдаю я тебя, любимый! И прошу простить, если легкомысленная кокетка, какой я всегда была с тобой наедине, при новой встрече покажется невероятно чужой и равнодушной.

Может, наступит такое время, когда я спокойно скользну взглядом по твоему лицу, оброню в разговоре несколько ничего не значащих фраз. А пока…

Не готова я к встрече с тобой. Поэтому, завидев издали знакомый силуэт, мысленно развожу улицы, будто питерские мосты, чтобы остаться одной – на противоположной стороне.

И по сей день никакие предостережения не защищают мою память от новых царапин, болезненных и глубоких. И все потому, что…

Не готова я к встрече – разлуке с тобой НАВСЕГДА. 

Размышляя о двойниках, людях до удивления похожих друг на друга, представила, как им было бы интересно встретиться, поговорить о житье-бытье, ближе познакомиться. Я бы к женщине с моим лицом проявила неуемное любопытство. Непременно побывала в ее семье, с интересом присмотрелась к супругу. Не оставила без внимания детей, родственников…

Согласилась бы я и на встречу с двойником того мужчины, который много лет назад отверг мою любовь.

Но не для того, чтобы попытаться одержать победу там, где все еще горит рубец поражения. Просто мне хочется успеть в этой жизни посмотреть в его глаза своими, наконец-то выздоровевшими от беспомощности. 

А я свою любовь не убивала. Я с ней по жизни сквозь преграды шла. Она меня от глупостей спасала и ангелом-хранителем была!

Любовь одна в моей душе царила – я сквозь ее магический кристалл смотрела пристально на мир, не очень-то счастливый. Но счастлива лишь с ней наедине была!

Любовь дарила цель – ведь луч ее струился и освещал надежды длинный путь. Сквозь глыбы облаков он вниз стремился, чтобы высветить предназначенья суть!

А суть любви проста: одолевать невзгоды, творить добро, где слишком много зла. Да создавать вокруг себя пространство, в котором бескорыстье, доброта!

Где даже в самом скромном платье без всяких украшений и излишеств, ты будешь чувствовать себя достойней, краше других – одетых вычурно, в бриллиантах дорогих!

Не будь любви той – безнадежной, страстной, навечно поселившейся в душе, любви единственной, всечасной, как бы скучна была мне жизнь теперь!

В душе женщины, едва она познает первое томление любви, всегда есть место для этого божественного чувства!

В юности – постижение самой любви со всеми вспышками страсти, отчаяния, грусти, восторга!

Это время настолько уплотнено большими и незначительными событиями, всевозможными переживаниями, что спустя годы кажется светящимся монолитом.

А в зрелые годы душу женщины, уже немало изведавшей, еще более, чем прежде, томит непостижимость каких-то очень для нее важных тайн любви. И чтобы разгадать хотя бы еще одну, она готова мчаться в любую точку Вселенной!

Говорю седому туману:

– Все, укутанное тобой, будь то горы или низины, перестают притягивать взгляд, исчезают. И в моей памяти, прошу тебя, туман, установи свои порядки.

Спрячь пропасти, из которых с таким трудом я выбралась. Вершины, покорить которые мне так и не удалось. Лабиринты – где до сих пор блуждает моя одинокая любовь…

Сохрани лишь самую малость: узкую прямоту улочки детства: скрипучую калитку и за ней лай соседской овчарки, похожей на прирученную волчицу; проталинки в виноградной беседке и белое платье с красными вишнями на кармашках, вышитыми моей, так рано умершей, мамой.

Говорю все это седому туману, а он и слышать меня не хочет – со злым усердием швыряет по сторонам неряшливые клочья серой ваты; ломает тонкие пики редких солнечных лучей, вязкой тиной прилипает к влажному граниту скал, по-разбойничьи бесшумно прокрадывается в вечный сумрак глубоких пещер…

Но что-либо изменить в моей памяти он, как видно, бессилен.

Эпилог

– Лишь бы меня любили! – заявляет девочка своим подружкам-одноклассницам, рассказывая об очередном свидании с подростком, о котором едва не забыла.

– Лишь бы любила я! Лишь бы любила! – шепчет девушка милому, прильнув к его безучастному плечу.

– Лишь бы в наших чувствах была взаимность! Без нее не могу и не хочу жить! – кричит ночью женщина, утопив заплаканное лицо в тине пуховой подушки.

Его ли уговаривая разделить любовь поровну? Себя ли заклиная?

КАКОЙ ЖЕ РАЗНОЙ БЫВАЕШЬ ТЫ, ЛЮБОВЬ!!! 

Пейзаж души – какой просторный!

Здесь много света, тишины!

Мечты и грезы – бесподобны!

Как бабочки они легки.

Автор

«Образ, взятый из природы, становится

символом внутреннего мира».

В. Соловьев  

Зимний сон

Нынешней ночью Девушка приснилась себе рекой, которая, почувствовав весеннее тепло, вздрогнула: тяжесть ледяного панциря вдруг стала для нее непереносима!

Река заметалась, высвобождая свое тело из-под завалов мартовской снежницы.

Радостью движения, предощущением простора наполнился каждый блик, каждый всплеск оживших волн.

А накануне… Ей вспомнились Его волосы с молодой проседью и ее рука, утонувшая в их пучине.

Море и бабочка

Бабочка летела к морю. Ветер отшвыривал ее от берега и прогонял прочь от воды. А она снова и снова стремилась к беспокойным волнам.

Я следила за бабочкой до тех пор, пока она не скрылась из вида. Вскоре, войдя в воду, увидела эту отважную путешественницу: белые крылья, распластанные на волне, показались мне парусником, потерпевшим крушение.

Почему эту бабочку так манило море? Неужели ей чудились в его волнах благоуханные цветы, источающие волшебные ароматы? А может, это волны заворожили ее своим ритмом, какой-то особой тайной?

Не всегда даже себе могу объяснить собственные поступки, но еще труднее мне понять маленькую бабочку, рвущуюся в морскую беспредельность…

Непроснувшееся дерево

Весна на календаре, в глазах прохожих, в зелени извилистых газонов парка…

А на дереве возле моего окна лишь безжизненные прошлогодние листья.

Оттого ли, что земля не сумела уберечь от морозов впавшие в зимний сон корни? Или же солнце в круговерти повседневных хлопот не нашло времени, чтобы приласкать его многолетний ствол? Или…

Вот и побрела я от не проснувшегося дерева под чужие зазе-леневшие кроны.

По дороге меня обогнал всегда куда-то спешащий весенний ветерок, обряженный в ворох засохших прошлогодних листьев. И где он их столько нашел в зеленом разгуле весны?

Уж не пытался ли разбудить от зимней спячки деревья, которым, как и моему дереву, не хватило чьего-то тепла, заботы?

Осень

У синей медленно текущей лесной речки сидит девушка с распущенными волосами. Монотонная песня без слов слетает с ее губ. Солнце, зарывшись в пышные рыжие волосы, тихонько играет ими.

На коленях у нее последние цветы, лепестки которых она неспешно обрывает один за другим...

Это – Осень! Скоро она заведет прощальный хоровод, закружит листья в огненной пляске и уйдет, забрав с собой летнее солнце, запутавшееся в ее роскошных рыжих волосах.

Туман

В саду туман – нежный, невесомый. Он спрятал даль, разлегся на дорожках, клумбах и скамейках сада. Немного подремав, принялся сам с собой играть в прятки. А когда это ему надоело, едва слышно длинной серой лапой постучал в мое окно. Выглянув в сад, я обрадовалась туману – ведь он редкий гость в наших краях.

Вышла во двор и увидела: туман осторожно стер с земли все лишнее, некрасивое, покалеченное…

За какие-то полчаса огромный мир он сделал маленьким и ручным.

Осторожно бреду по тропинке сада, будто по краю Вселенной. Туман знакомым псом радостно кидается мне под ноги!

Упрямый ветер

Мокрый и холодный ветер мечется по кустам и деревьям, по земле и небу – ищет, рыщет, но нигде не может найти запропастившееся солнце.

Ветер жесткими пальцами обхватывает стволы деревьев, скользкие от дождей и туманов, трясет их до головокружения, пытаясь согреться.

Он заглядывает в пустые дупла деревьев, старые гнезда, покинутые норы…

И некому подсказать упрямцу, что летним солнце в мрачную осеннюю пору, увы, не бывает.

У розового моря

У розового моря, берущего свое начало в изголовье рассвета, назначила мне Любовь свидание. Легкими и размеренными, как дыхание спящего ребенка были в тот час мои шаги.

Я не спеша проходила мимо домов, которых, как мне казалось, прежде здесь никогда не было. Мимо клумб с цветами, лишь для меня раскрывающих свои ароматные бутоны. Мимо фонтанов, чьи прохладные брызги освежали лицо своей бодрящей свежестью!

Неведомое прежде ощущение новизны до неузнаваемости преобразило все вокруг!

На свидание к себе, давно все это забывшей, спешила я тем летним утром!

Один день

Как бы мне хотелось этой летней ночью оказаться высоко в горах. Пусть рядом журчит ручей, возле ног неспешно тлеют пахучие сучья старой арчи…

А звезды не спешат занять места, указанные астрономами в небесных атласах.

Сидя на прогретых солнцем камнях, чистых от дождей и туманов, больше всего мне бы хотелось облокотиться о спину незнакомого мужчины – ничего не знать о нем и о себе ему не говорить ни слова…

Если бы я могла украсить свое одиночество хотя бы одним таким днем!

Река

Ушла большая вода из реки. Не осталось в ней буйных стремнин, от которых кружится голова и кажется, будто земля уходит из-под ног.

Жаркий ли песок выпил ледниковую воду? Кувшины ли женщин разнесли ее по горным аулам? Стала ли она зеленым ковром душистого клевера?

Ушла большая вода из реки. А берега, крутые и неприступные, с прежней тревогой и осторожностью держат ее в своих каменных объятиях, словно она прежняя: стремительная, могучая, никем не укрощенная!

Пицундские сосны

Медные стволы древних, как сама земля, пицундских сосен, тянутся ввысь трубами вселенского органа!

Поют они о том, что найдено да утеряно, что нужно сегодня, а завтра может оказаться лишним…

Медные стволы древних, как сама земля, пицундских сосен заставили меня дотянуться взглядом до высоченных вершин, отыскать в них те мечты, которые время с жестокой настойчивостью все эти годы изгоняло из души.

И вдруг показалось, будто юные мечты никуда не исчезали, всегда были вместе со мной!

Как и волнующая мелодия вечности, которую неизменно поют морю пицундские сосны – трубы вселенского органа!

Успокоенность

Юной всадницей, оседлавшей горячего скакуна, мчится горная река вниз, не выбирая дороги.

Сколько непокорности, злости, отваги в каждом всплеске изменчивого русла! Как спешит она прочь от ледников-домоседов, вспоивших ее!

С каким презрением швыряет на крутые берега валуны! Как старается непокорных перетереть в песок, будто они – надоедливые мысли, от которых иначе невозможно избавиться!

А сколько шума создает горная река на перекатах?! С какой ловкостью рвет в клочья утренний туман и с каким безразличием проносится мимо водопадов, развесивших для нее нежнейшие шарфы из радуг!

И насколько неузнаваема эта же река в низине… До чего легко и охотно утратили силу и смелость ее стремительные волны, стоило им только войти в уютные берега, устланные песком и илом. Как замутило реку спокойствие!

… Вот и нас с тобой, любимый, не должны страшить преграды, которых не становится меньше.

Знай, пока мы нужны друг другу, чувствам только крепнуть, преодолевая их!

Ведь успокоенность несет гибель не только горным рекам…

Кактус

На ночной улице разъяренный февральский ветер в клочья рвет спешащие к горизонту тяжелые облака. Они опускаются на землю неровными снежными полосами низовой поземки, наполняют душу тревогой и торопят прохожих скорее обрести свой теплый кров.

Наконец-то и я дома! Все дела в сторону! Слушаю новый диск, с которого из динамиков льется неспешная мелодия. Полумрак светильника всей комнатной обстановке придает особое очарование. Особенно в нем преобразился громадный кактус. Его чуть наклоненный в мою сторону ствол вдруг показался танцором, галантно приглашающим меня на танец.

Когда спокойную мелодию сменила страстная румба, я, забыв об усталости, вскочила с кресла и, чуть прикрыв глаза, принялась кружить по комнате в импровизированном танце с воображаемым партнером-кактусом.

Неожиданно погас свет, оборвалась музыка. Вытянув руку, чтобы ничего не уронить, направилась к шкафу за фонариком. Едва сделала шаг, в ладошку вонзились острые иглы кактуса.

Во вновь вспыхнувшем свете на пораненной ладони увидела крохотные капельки крови. Вот так всегда – за свои фантазии мне приходится расплачиваться собственной кровью!

Капель

В сумасбродном не унимающемся перестуке капели воцарилась тишина. Я прикрыла глаза, сделала глубокий вздох и прыгнула в ее манящую голубизну. А вынырнула босоногой девочкой-тростинкой на островке весенней сказки.

Там цвели маки, гордой петушиной походкой прогуливались незнакомые птицы. А в тени платана слегка раскачивались ветерком мои любимые качели. Тут же подбежала к ним, ловко вскарабкалась и, оттолкнувшись от земли, полетела в небо!

В ушах звенел ветер, все вокруг запестрело яркими красками, моим безудержным смехом мгновенно заполнился весь островок весенней сказки!

Но… опять по подоконнику торопливо застучала озорная капель. Исчезла манящая тишина, а от сказки-малютки в памяти уцелела только моя детская улыбка, ничем не напоминающая нынешнюю.

Сколько же должно было этим весенним днем истаять снега, чтобы оживить ее в моей памяти всего на мгновение!

Без зонта

Уже темно, хотя по времени довольно рано. Вдоль всей улицы зажглись фонари. На их яркий свет со всего неба слетаются огромные стаи первых в эту зиму снежинок.

Я иду следом за пожилой женщиной с тяжелой сумкой в одной руке и большим черным зонтом – в другой. Путница еле слышно бранит непогоду, которой я искренне радуюсь. Кажется, будто летящие навстречу снежинки шепчут мне что-то свое – сказочное, невесомое, опускаясь на брови, ресницы, щеки… Их шуршание навевает неясные мечты, родит чарующие мелодии.

В прошлом году, когда мой зонт еще не был потерян, ничего подобного первые снежинки мне не нашептывали. Может, они так доверчивы и откровенны только с теми, кто даже в непогоду не держит над собой раскрытого зонта!?

Декорация в чужой весне

Цветет урюк. Прохожу под старыми деревьями фруктового сада, дотрагиваюсь руками до их стволов и… не ощущаю тепла.

Будто кто-то завязал мои глаза, чтобы не заметить этой, возрожденной природой, красоты.

А уши нарочно зажал ладонями, чтобы ее призывные песни до меня не долетали. Тело же – заковал в стальную кольчугу, чтобы сквозь нее не посмело пробиться ничье живое тепло.

… Слишком многое, прежде приносящее радость, померкло, удалилось. Даже цветущие деревья собственного сада сегодня мне кажутся всего лишь декорацией к чьей-то чужой весне.

Снег

Я на выставке в фойе кинотеатра. Несколько свободных минут до начала сеанса равнодушно брожу по фойе и рассматриваю натюрморты с фруктами, вазы с цветами, пыльные дороги… Но вдруг!

На мою улицу выпал снег – розовый, как первое детское платье. Этот необычный снег я узнала сразу, хотя видела его всего раз в жизни!

Художник оказался моим соседом. Не раз встречала его с этюдником в малолюдном переулке, где он с вдохновением писал старую орешину, возле родника, на пляже… Меня всегда поражала сосредоточенность, с какой пожилой человек всматривался в нашу повседневную жизнь.

И только узнав на одном из его полотен свой розовый снег, поняла: его кисть стремится в буднях каждого отыскать – ПРАЗДНИК!

И подарить его людям просто, ненавязчиво.

Сиреневый зонт

Сиреневый зонт лежал у обочины дороги сломанный, никому не нужный…

Мимо него проносились машины, расплескивая мутные лужи, торопливо шли прохожие, пробегали бездомные собаки…

Свинцовые капли осеннего дождя настырно барабанили об его увядший купол, но у зонта не было прежних сил, чтобы распрямиться и сбросить их с себя.

Вскоре зонт из сиреневого стал серым, как размытая дорога, как безразличие, как несправедливость…

Яблоки на снегу

Облюбовала на пестром, даже в зимнее время, российском базаре, пурпурные яблоки. От них шел аромат минувшего лета, солнца и еще чего-то неуловимого, придающего неповторимый аромат именно этим вкусным плодам.

Уложила яблоки в сетку и не спеша направилась к своему дому по только что выпавшему снегу. Я шла и мечтала о том, как разложу свои яблоки на красивом блюде, поставлю его в центре стола, как преобразится сумрачная комната от ярких красок и аромата моих любимых плодов!

А яблоки, между тем, неслышно падали из прорванной ячейки на уличный снег. Пропажу обнаружила лишь возле калитки – оглянулась и увидела: мои яблоки рассыпанными бусинами лежали в неглубоком снегу. И это было прекрасно! Нарушить красоту отчего-то не посмела. Подняла лишь последнее яблоко – с ним и вошла в дом.

Без сердцевины

Как часто благополучные с виду деревья оказываются изнутри пустыми. Деревья без сердцевины – все равно что человек, живущий одним днем, у которого нет опоры в пережитом.

Ему кажется, отрекаясь от былого, все в нем перечеркивая, он этим облегчает дальнейшую жизнь. Но ведь есть немало обстоятельств, которые требуют возврата к себе, прежнему, и жестоко наказывают за чрезмерную забывчивость.

А только сегодняшний день – это все равно, что кора дерева, прикрывающая недавнее.

Сколько таких деревьев-великанов погибает в бурю!

Неподдавшееся огню

Далеко за окраиной города поздней осенью кто-то поджег старое дерево, ствол которого был распахнут, будто чапан у пастуха во время быстрой ходьбы.

От частых невзгод, от времени, стало дерево кряжистым и узловатым. Его не пугали ни вьюги, ни засухи, ни крепкие морозы. Не поддалось оно и огню, хотя он и заполонил сухую пустоту дупла.

Весна не обошла стороной старое дерево – подарила обожженному стволу новые упругие побеги. С ними дерево вновь помолодело и опять куда-то заспешило легкой походкой пастуха.

Черешня

Выросла у обочины дороги черешня-великанша. Ее плоды, напоминающие маленькие сердца, поспевали одними из первых в самом начале лета. Она склоняла свои, отяжелевшие от сладкого бремени ветви путникам. Черешня угощала ими и птиц – которые склевывали их с раскидистой вершины.

Однажды заприметили дерево сезонные рабочие, сооружающие неподалеку мост через реку. Мигом ими была обобрана черешня с нижних ветвей. Железными прутьями сбиты плоды с веток, что повыше.

Вволю полакомившись сочной черешней, работяги не успокоились. Они принесли пилу, топор и срубили плодоносящее дерево, чтобы обобрать еще и вершину, предназначенную для птиц. А когда полностью опустошили дерево, вернулись сезонщики к своим времянкам.

И ни один из них не обернулся на поверженное дерево. Не задался вопросом:

– По какому праву мы убили плодоносящее дерево, не нами посаженное у обочины дороги?

Холодная вода

Девушка коснулась кончиками пальцев прибрежной волны, а мне показалось – она шелк на платье выбирает.

Вода оказалась слишком холодной. Пальцы резко сбросили солоноватые капли обратно в море. Шелк не понравился.

Девушка не стала любоваться кружащими над ее головой чайками, лучами солнца, с трудом пробивающими мрачное низкое облако. Не заметила она и крохотный парусник, бесстрашно скользящий по вспененным волнам у самого горизонта.

Нахмурив бровки, девушка ушла прочь от берега – будто покинула магазин, витрины которого зазывали ее напрасно.

Оцепенение

Снегу за суровую зиму надоело покорно лежать на крышах домов, сминаться под колесами автомобилей, хрустеть под ногами прохожих…

Ему не терпелось как можно скорее сорваться с карнизов домов беззаботной капелью, упасть на тротуар, взмыть струйкой пара в поднебесье.

Снег не боялся исчезнуть. Оцепенение, мучившее его так долго, было куда страшнее.

Седому человеку

Чем выше поднимаешься в горы, тем жестче ветер, ярче солнце, больше снежных шапок на смуглых утесах.

… Голова у тебя холодная, белая. На ней выпала поземка за много дней до нашей встречи. Боюсь рукой коснуться легких хлопьев, боюсь губами… Вдруг все растает и пропадет.

Чем выше поднимаешься в горы, тем жестче ветер, ярче солнце и больше снежных шапок на смуглых утесах.

Голубые лошади

Самые веселые – зеленые лошади! Они встают рано-рано и первыми сбивают изумрудными копытцами серебристую росу и долго пьют пенистое молоко цветущих яблонь.

Самые стеснительные – оранжевые лошади. Уши у них разные, глаза – разные, а задние ноги длиннее передних. Наверное, поэтому они такие стеснительные.

Самые смирные – сиреневые лошади. Они быстро привыкают к грубым окрикам наездника, к его скупым ласкам. Сиреневые лошади живут дольше всех и незаметно умирают.

Самые гордые – голубые лошади! Трудно отыскать их среди искрящихся снежных вершин, но еще труднее приручить.

До слез в глазах изо дня в день вглядываюсь в горную дорогу, спускающуюся с перевала. Не едет ли по ней ко мне всадник, которому удалось оседлать голубую лошадь?!