Юрий Карпушов

Лучи солнца невидимо, но вполне осязаемо пронзали прозрачность воздуха и сияющим пятном отражались в окнах и балконах девятиэтажки. Жильцы, чьи квартиры оказались под избыточным «вниманием» светила, нехотя ворочались в кроватях, скрывая глаза от яркости света и сквозь сон исследуя кровать на наличие более прохладных областей, куда можно было бы перекатиться, спасаясь от неожиданно нахлынувшей жары. Так делало большинство, но не все.

 

— Женя, ты что, уже встал? — вопрос донесся из-под одеяла, из пограничной зоны между сном и бодрствованием.

— Спи, спи, — негромко и мягко ответил своей жене Женя, застегивая клетчатую рубашку. С кухни доносился запах кофе, варившегося в турке, и шкварчание яичницы, готовящейся на соседней конфорке.

 

Уже в прихожей, где стояло большое — в человеческий рост — зеркало, Женя закатал рукава и расчесал аккуратную бороду, окантовывающую овальное лицо и заостряющуюся на подбородке. Нагнулся, чтобы надеть и завязать свои коричневые кожаные ботинки, в которых он возвратился из недавнего путешествия по Германии, после чего вернул в правильное положение съехавшую лямку от подтяжек, гармонирующих с цветом его обуви. Он уже повернулся к двери и вышел бы, не обратив внимания на звуки, оттого что в кровати происходят какие-то движения, если б не последующий за этим глухой хлопок тяжелого предмета об пол.

 

— Ты опять не убрал книгу с кровати?! — полусонный женский голос раздавался из спальни. — Посмотри, Гегель так низко пал… Из-за тебя!

— Каюсь, грешен! — отозвался Женя, — но кто из нас не без греха? Я ушел!

Хлопнула дверь, лифт поднялся до седьмого этажа и опустился, открылась дверь подъезда — и Женя оказался на улице.

 

Легко скользящий над землей воздух колыхал листву, а еще державшаяся в нем прохлада особенно располагала к пешей прогулке, а не поездке в душной маршрутке. Асфальт пока что не отдавал жаром — значит, времени было достаточно. Так же подумал и Женя, поглядев на свои часы.

Через час ходьбы летне-утренняя легкость атмосферы, в которой перемещался Женя, сменилась на круглогодичную тяжесть влажных полов и хлорки. Вокруг, вместо подъездных, появились ряды кабинетных дверей. В одну из них и зашел Женя.

 

— Ну что, бумаги готовы? — спросил он у полной женщины лет пятидесяти (примерно, так как «на вскидку» было сложно определить точный возраст), с мощными подбородком и голосом.

— Не бумажки, а документы! Как вы к нам — «с ранья», Евгений Вениаминович! — тут секретарь ухмыльнулась своей шутке. Евгений хитро посмотрел из-под своих квадратных очков в толстой оправе, которые надел, чтобы изучить полученные листы, и снисходительная улыбка промелькнула на его губах

— Разумеется, Галина Владимировна! Как говорится: «кто рано встает…», — тут уже своей, как он считал, шутке ухмыльнулся он сам.

— Рано пришли, первым — соскучились уже по студентам?

— А как же иначе! Пожалуй, не просто так сказано: «Учиться, учиться и еще раз учиться». Мы учим их, но, на самом деле этот процесс — обоюдный. Мы взаимно передаем знания друг другу. Ведь развитию быть должно.

— Ага, — ответила секретарь, достав пакетик чая из своей полулитровой емкости — она называла её чашкой — и с усердием и сноровкой выжимая впитавшуюся в него заварку обратно. — Чаю?

— Спасибо, не откажусь. — Компания была не самой приятной и желанной, и он знал, что это мнение взаимно, однако это и была одна из главных причин, по которым он решил остаться. Среди прочих были: время, чай, да и давно он здесь не был.

— Вы понимаете, сейчас у нас столько работы: эти новые формы, что нам прислали. А тут еще и переименование это (заведения). Мне так много приходится переделывать! А у меня нога болит уже третий год, вот в спину еще вступило. Про головную боль от этой работы я уж молчу. Но я не жалуюсь, нет… — открывшаяся дверь прервала этот монолог.

 

Может показаться, что это едва уловимый аромат пакетированного чая или хруст печенья в форме цветков со сгущенкой на месте, где должны быть пестики и тычинки, мог привлечь сюда еще одного человека. Возможно, данное предположение и было бы верным, если бы в этом месте такие запахи и звуки не обитали постоянно. Так или иначе, в кабинете оказался еще один посетитель.

 

— А что вы тут, чаи пьете? — вопрос задает Елизавета Абрамовна, преподаватель.

— Да вы не стесняйтесь, проходите! — пожилая женщина невысокого роста не постеснялась и прошла.

— Ой, а что это у нас, формы новые?

— Это они, конечно, лихо придумали: менять формы, будто сами какую-то работу выполняют, а нам все переделывай. — Мнение Жени совпадало с общим.

— Мне переделывай. — Секретарское уточнение.

— А я собственно за ними и пришла, — Елизавета Абрамовна уже садилась за стол, набрав кипяток из кулера.

— А вы знаете, у меня же так спина болит, и нога уже который год… — продолжила Галина Владимировна

— Евгений Вениаминович, а вы сейчас как время проводите? — спросила Елизавета Абрамовна, отломила кусочек печенья и поднесла его аккуратно, над ладонью, ко рту.

— Да вот, из Германии вернулся. Ездил к товарищу, удивительный человек: немец, а русский почти как родной знает. Вместе с ним проехались по многим городам: посетили в Трире музей…

— Хах, что ж вы как, по заграницам. У нас же тоже неплохо, особенно теперь, — хмыкнула Галина Владимировна с уверенностью в приоритетности своих комментариев.

— А что сейчас? — продолжала задавать вопросы Жене Елизавета Абрамовна.

— А сейчас, на выходных, планируем с одноклассниками встретиться, — отвечая, Женя заметил, что элегантный костюм в клетку, в который была одета Елизавета Абрамовна, отлично гармонировал с ее же волосами — каре (на ножке), отливающим красным цветом. Хотя, скорее всего, так задумано не было.

— Рановато вы, не февраль же, — вернула мысли Жени в русло диалога спрашивающая.

— Да, зато сейчас отпуска у людей есть. Почти полным составом соберемся.

— Это вы потому, что не уезжали из города, вот и можете собираться, — прозвучало безапелляционное суждение секретаря.

— Да нет же. Я и, правда, не уезжал, но многие приедут из-за границы, не говоря о других городах. В этом году все удачно складывается: юбилей, отпуска у людей. Где-то совпало, кто-то спланировал все. Поэтому и почти полным составом. Должен съездить в ресторан, все согласовать. Когда еще так соберемся?

 

Восьмибитная мелодия вмешалась в разговор, и Женя был вынужден ответить на звонок. Звонили Евгению Вениаминовичу из Правительства области — там у него тоже была работа. Деловые разговоры прервали чаепитие, которое и так подходило к концу, и он отправился работать и заказывать ресторан. С обеими задачами справился решительно и успешно.

 

Через день наступила суббота, и к половине седьмого вечера не очень большой банкетный зал не самого дешевого ресторана (кремового цвета стены, натюрморты на стенах, золотые тяжелые шторы и скатерти в тон, а у стен имитация античных колонн) был заполнен людьми. Они ели, немного пили (для мужчин, например, был качественный коньяк), общались. Говорили много, ведь было о чем и с кем. Стоял гул от голосов, к которому примешивались позвякивающие звуки от обращения со столовыми приборами. Ели жульен, мясо, таящее во рту, — на этом Женя особенно настаивал — салат мясной с солеными огурцами, салат «Нежность», разумеется, картофельное пюре — набор, проверенный годами. И это не весь список блюд. Женя был доволен тем, как все ловко и хорошо вышло, и на то были основания. «Как хорошо ты все устроил, просто замечательно!» — лишь одна из фраз, которые, к его чести, были сказаны ему «однокашниками». Так же было множество вариаций на эту тему.

 

До этого они, хоть и не все, съездили на кладбище — посетить могилу своего одноклассника. В девятом классе мальчик утонул. Надежного товарища, отзывчивого, подающего большие надежды человека не стало в одночасье. Его звали Сережа Симаков. Тогда компания друзей, среди которых был и Женя, потеряла душу.

На кладбище высились над зеленой, но уже начинающей желтеть травой кресты. Но шум от ветра вместе с собой приносил звуки отдаленной дороги и щебетание птиц, смешивался с колыханием растений и гулом насекомых, работающих в них… — примерно об этом, почему-то (возможно, из-за нескольких выпитых рюмок коньяка), задумался Женя, сидя за столом.

 

— Женя, вот ты в Германии был, ну что, как там? — спрашивал Женю начинающий лысеть, чуть ниже среднего роста мужчина в очках и дорогом костюме. Это был Толя, хороший школьный друг Жени.

— Да, был. Хорошо там. Дороги, люди — все здорово! Ведь у меня там товарищ живет, мы с ним половину страны объездили. Это конечно, не так сложно, как в России, но тоже не мало. Слушай… — и тут он начал пространный рассказ о Германии, который привлек внимание не только Толи, который спросил, но и нескольких других одноклассников. Но, ведь понимаешь, чем рассказывать — лучше все это самому увидеть.

— И правда, а ведь я постоянно в Москве. Вроде, несколько аэропортов есть, а все нигде не был. Раньше-то не мог никуда поехать, сам знаешь, а теперь вот времени свободного больше стало, хотя и за домом приходится самому следить. — Видно было, что Толя был впечатлен рассказом своего друга.

— Знаешь, а поехали в следующем году вместе. Я планирую посмотреть всю Европу, а не только одну страну. Заодно узнаем, насколько правда то, что нам рассказывают!

— Посмотрим, до этого бы времени еще дожить.

— Да доживем, куда мы денемся! А если нет — то тогда уже все равно будет. — Друзья вместе посмеялись.

Вечер продолжался, и разговоры перетекли в воспоминания о «школьных годах чудесных». Воспоминания были и веселые, и грустные. С такими разговорами и отправились домой Женя и Толя.

 

На эти выходные Толя, прибывший в обед этого дня, остановился у Жени, поэтому разговоры продолжились на улице, под чистым вечерним, переходящим в ночное небом. Домой шли пешком, хотя было и не очень близко — не было никакой спешки.

Через парк, в котором встречалась молодежь и семьи с колясками, вдоль девятиэтажек со светом из окон и мимо киосков с беляшами и шаурмой пролегал путь друзей. Прохладный ветер бодрил, но не был еще неприятным. Проглядывали первые звезды.

 

— А помнишь, мы ходили здесь, а тут были сады? — волна воспоминаний плотно накрыла Толю. — Бегали пацанами, гуляли с девчонками. Кстати, где мои очки? — он рассеяно пошарил по карманам, но ничего не нашел.

— Да, помню, было и правда здорово. Хотя такие разговоры у нас, будто мы старики совсем! — посмеялся Женя.

— А помнишь, катались на велосипедах, а потом я наехал на корень, сам свалился и еле дошел, и потом колесо у велосипеда аж менять пришлось. Подлетел я тогда, дай боже! Еле до дома дошел, ногу подвернул

— Да, ты рассказывал, но это было без меня.

— А, ну да. Тогда еще Сережа взялся тащить мне велосипед — в итоге получилось, что и меня, и велосипед. А ведь это далеко от города было.

На полминуты, наверное, друзья замолчали. Оба задумались. К свету фонарей, освещавших тротуар вдоль широкой дороги, прибавились звезды и луна.

— А пришли только под ночь домой. Было как сейчас примерно, и месяц, и время. Только год не тот. И небо будто такое же безоблачное было, — продолжил Толя.

Женя помолчал еще немного, а потом вдруг заговорил:

— И правда. Посмотри, как ярко светят. Вот не станет меня, в том понимании, в котором сейчас я есть, а свет этот все тем же будет. И садов нет, где мы гуляли, а они все равно есть. И не будут стоять дома, которые на месте этих садов, но все равно будут они еще. Но потом ведь не будет и их. Ничего не будет. А свет звезд еще долго будет. Вот только мы с ним бродили вдоль этих садов — и звезды были все там же, все те же. А сейчас ничего этого нет, но звезды остались. Понимаешь? Здесь и сейчас мы — живые — и это здорово, понимаешь?

— Угу

— Надо и сейчас жить, и после себя оставить что-то хочется. Столько всего надо успеть. Как быть везде и сразу? И вот не станет меня, а работа моя останется — и все равно в ней я буду. Вот посмотри, Сережи сколько нет, и все равно он с нами. А мы здесь, и надо этим пользоваться, преумножить во сто крат то, чего уже достиг. Я же не о деньгах, но мы в развивающемся мире живем, и не хочу исчезнуть, ничего не поняв и ничего не оставив.

— Как ты лихо завернул! За это мы тебя и любим, — посмеялся Толя. — Не промахнулся ты с тем, что преподаешь людям, ох не промахнулся! — И, улыбаясь и будто бы журя, помахал пальцем Жене.

 

В обед следующего дня раздался телефонный звонок. Женя отложил новые документы, которые заполнял, и взял трубку.

 

— Добрый день, вы вчера у нас отмечали. У нас тут официанты очки нашли, сказали, забыл какой-то дедушка. Не могли бы забрать?

 

Ручка из рук Жени чуть не выпала, на удивленном лице появилось больше морщин, он машинально потрогал острый клинышек своей седеющей бороды.

Запах барсучьего жира и тройного одеколона наполнял пространство трехкомнатной хрущевки. Уличным фонарем подсвечивались морозные узоры на окне. А за ним стояла уже заправленная кровать.

Из висевшего на стене радио грянул гимн. Он никого не разбудил. Да и чей сон он мог бы нарушить? На три комнаты был всего один жилец. Но в то время он уже мыл картошку, чтобы засунуть её целиком в микроволновку и приготовить себе завтрак. Третий раз за неделю была картошка, и всё время она казалась ему одинаково безвкусной.

 

До этого он уже успел умыться, почистить зубы и закинуть рубашки в стиральную машину. Пока тарелка с едой крутилась, он решил, что перед приемом к врачу надо принять душ. Залезть в ванну было трудно — ноги еле сгибались, а боль по всему телу еще сильнее сковывала движения. Было нелегко, но он все-таки совершил задуманное.

 

Решил побриться. Раньше делал это каждый день. Оказался вынужден воспользоваться зеркалом. Из-под густых седых бровей на него смотрел старик, который с каждым днем все увереннее одерживал верх над еще полным энергии шестидесятилетним мужчиной, которым он ощущал себя, но который остался в девяносто седьмом году.

 

Покончив с делами личной гигиены и обильно надушившись «Тройным», он обнаружил еду уже скорее теплой, нежели горячей. Когда с завтраком было покончено, вся посуда была тут же вымыта.

Прозвенел заведенный по привычке будильник. 6:30. Он пошел в спальню и выключил его. Пора собираться. Больница была достаточно близко, но путь предстоял долгий. Он знал это.

 

Застегивать бежевую рубашку было не просто: пальцы тяжело выполняли отдаваемые им команды, а мизинец и безымянный на левой руке вообще практически не двигались, застыв в каком-то неестественно изогнутом положении. Но неизвестно, что было трудозатратнее: застегнуть шесть пуговиц или завязать шнурки на полуботинках. Взяв клюшку, он вышел в подъезд.

 

В воздухе витал такой стандартный для домов, ставших жертвой борьбы с архитектурными излишествами, запах табака и кошачьей мочи. И хотя практически вся жизнь прошла в квартире этого подъезда, он все еще не мог принять этот аромат. Между вторым и третьим этажом в пролете валялся полный мусора пакет. «Даже себя не уважают, свиньи», — с такими светлыми мыслями вышел он в темное зимнее утро.

***

В больнице было невозможно обнаружить что-то новое. Очереди, напряженные люди и белые халаты. Даже закрыв глаза, он не мог отстраниться от места: запах и полные недовольства и жалоб интонации не давали этого сделать. Но на сей раз один недовольный голос выделялся особенно сильно.

 

— Вот пришли на ЭКГ, с работы отпросились, а ждать сколько можно-то?! — бросала вопрос недавно подошедшая женщина с короткими волосами цвета «хна», толстыми губами и вторым подбородком одновременно и в пустоту, и всей очереди сразу. На секунду ему показалось, что он уже видел эту женщину, то ли в восемьдесят четвертом году, то ли в девяносто четвертом, а может, даже и в семьдесят шестом. Но это точно не могла быть она — он очень хорошо знал, что человек не может столь хорошо сохраниться.

 

— Женщина, вы куда лезете? Мы тут занимали, а ну отойдите от двери, — тот же резкий голос нашел конкретного адресата.

— Да я стою тут просто, не иду же.

— Стойте в другом месте, вон тут коридор целый. Или вон сядьте. Молодой человек, уступите женщине место.

— На этот раз причиной мгновенного раздражения ощущающей себя жертвой нерасторопности врачей особы стал парень, сидящий в наушниках на скамейке.

— Вы посмотрите, делает вид, что не слышит. Да сколько ждать-то?

— Да, долго они, — ответил ей мужчина, занимавший сразу за ней.

— Наверное, чай там сидят-пьют, нет уважения к людям совсем.

— Да, уважать людей надо.

— А вы тут как?

— На медосмотр с работы пришел.

— Да, и я… Мужчина, в очередь встаньте!

 

Казалось бы, со временем человек привыкает ко всему: но слушать эти речи было так же противно, как и раньше.

 

— Стрельцов! — грузная медсестра с короткими седыми волосами и тяжело сходящимся халатом, которую скорее надо было бы назвать «медмать», наконец назвала его фамилию.

Опершись на свою клюшку, он совсем не быстро зашел в кабинет.

— Петр Семенович, раздевайтесь, ложитесь.

В тот момент ждущая в коридоре решила, что времени и так было потрачено достаточно.

— А ну пойди, раздень деда, — сказала она своему соседу по очереди. А то мы тут еще год стоять будем. И так битый час тут. Поможешь ему.

 

Без лишних слов и не теряя ни секунды на колебания, лысоватый мужчина вошел в кабинет. Да и почему он должен был задерживаться? Ведь у него не возникло ни тени сомнений в том, что он делает благое дело: помогает пенсионеру совладать с его собственной одеждой. К тому же сохраняет всем время.

 

— А ну, дед, давай-ка я тебе помогу. — На рубашке Петра Семеновича четыре пуговицы еще были застегнуты.

— Да я… — тут пациент осекся.

— Да ничего, нормально, — ответил его благодетель и быстро расстегнул рубашку, стянул её, оголяя затертый синий якорь на плече объекта своих действий, да еще и стащил майку. — Ну, штаны как-нибудь сам.

С чувством выполненного долга и преисполненный гордости за свою благодетель, мужчина с залысинами вышел.

 

Процедура была проведена, а результаты получены.

Петр Семенович понес результаты дальше по направлению.

 

— Ну как, не помираю еще? — спросил он врача — мужчину лет сорока пяти, с нагловатым взглядом, говорящим, как он устал от этой рутины.

— Еще живы. Но сердце не очень, хотя вы и сами должны знать. Ну, а чего хотели, в вашем-то возрасте? Вот вам направление. Следующий.

 

***

На ужин Петр Семенович ел гречневую кашу с молоком. Только он доел, как раздался телефонный звонок.

 

— Да?

— Привет, батя!

— Здравствуй, Лёша! Как ты, как Лена?

— Да мы-то нормально. Только вот что-то колено болит у меня, ну это возраст, сам понимаешь. Тут, кстати, Сережа хотел спросить: они приедут к тебе после Нового Года? И с правнуками пообщаешься. Да и год не виделись вы.

— Да уж два. А сам-то чего?

— Да мы работаем. У тебя еда-то есть? Не голодаешь?

— Да какой там голодаешь. Вот в больницу ходил утром только.

— И что сказали?

— Да как сказали: живу пока. Сегодня один пацан попытался с меня рубашку-то стянуть, пока я у врача. Так я ему мол: «Ты что, молоко еще не обсохло! Пошел отсюда!». Еще не давал я с себя портки стягивать. Уважение к себе быть должно, милый мой.

— Это да, ты такого не позволишь.

— Я вот тут как думаю — на Волгу бы сходить, посмотреть, а то рядом живем, да уж столько не был. А проработал-то там! На море-то уж не посмотрю теперь, поди.

— Да брось, бать. Захочешь — посмотришь еще. Мы тебе и денег можем скинуть, съездим.

— Это ты брось, милый мой. Деньги лучше Сережке дай, раз девать некуда.

— Ладно, бать, не ругайся.

 

***

Перед сном Петр Семенович как всегда пошел умываться. Чистя зубы, он видел в отражении себя в восемьдесят один год. Он вспомнил, что не вымыл тарелку после ужина, но решил, что сделает это потом.

 

В кровати лежал долго и никак не мог уснуть. Такое случалось часто, но сегодня все ощущалось как-то иначе. Петр Семенович решил, что подхватил что-то в больнице: в груди было как-то тяжело, да, к тому же, еще и шея с плечом болели сильнее, чем обычно.

 

Наконец, сон застиг его. Давно он не наступал так спокойно, совсем без этой ноющей боли, сковывающей движения. Хотя сны случались редко, чаще всего видел он то, как учился в мореходке, или еще совсем молодую жену, из-за которой он оставил море и перешел в речное судоходство. Но впервые за очень долгое время ему снилось детство: как они в сорок восьмом с друзьями бегали на речку и купались весь день. И был Петя очень весел. А когда начало вечереть, развели костер. В золу закинули картошку. Горячая и пачкающая пальцы, еда эта была самой вкусной из всей, что он ел в своей жизни. Все было пропитано водой, костром и летом.

 

***

Фонарь подсвечивал замысловатые рисунки, оставленные морозом на окне.

На кухне заиграл гимн.

Зазвенел будильник.

Улицам больше не нужен искусственный свет. Наступил новый день.

Яркое июльское солнце жаркими лучами наполняло землю жизнью, и с каждой секундой вода испарялась из почвы, высушивая и запечатлевая след змеи рядом с лужей. Среди дач и садов кипела жизнь: старики ухаживали за садами и огородами, дети их и внуки, в большинстве своем, расслаблялись в тени крыш веранд и раскидистых крон плодовых деревьев.

 

Не исключением был и Ванечка, голубоглазый малыш пяти лет, спасшийся от назойливого света под «зимней» яблоней. Он познавал мир, то глядя на водомерок в принесенной откуда-то чугунной ванне, то наблюдая за полетом бабочки, то прислушиваясь к жужжанию и гудению насекомых, живущих своими делами и заботами среди листвы фруктового дерева. Его кучерявая светловолосая голова крутилась то в одну сторону, то в другую. Компанию мальчику составляла собака Чапа — добродушное существо чудного вида — с маленьким желто-бурым телом и короткими лапами, но несоразмерно огромными черепом и хвостом. Можно было бы сказать, что это помесь таксы и немецкой овчарки, но на самом деле это был ребенок дворняги и дворняги. Все дачники в этом квартале знали Чапу: она была ничейная, но, в то же время, домашняя.

 

Среди грядок высился светлый халат, устремленный вниз, к земле — это Ванина бабушка суетилась в огороде. По участку разлетались звуки от очередных ремонтных работ «пятерки» дедушки, которые раздражали сидящую на веранде маму и ничуть не мешали сну отца. Сам же Ванечка посвятил всего себя игре с собакой — мир каждый день все еще преподносил ему много удивительного и радостного. Чапа крутилась и виляла огромным хвостом-опахалом, а задор сверкал в двух парах глаз: человеческих и собачьих. Огромная голова то подпрыгивала в воздух, под звуки детского смеха, то тыкалась в грудь мальчику. От избытка чувств Ванечка схватил Чапу и прижал ее к себе.

 

Два взвизга, сначала пронзительный – собачий, а потом переходящий в затяжной вой детский, разлетелись по участку и, словно сигнал тревоги, разнеслись почти для всех, кто там присутствовал. Мама и бабушка первыми прибежали под яблоню — к эпицентру завываний. Несложно догадаться, что источником этих звуков был Ванечка. Чапа с раскаянием тыкалась понурой головой к нему, но мальчик выл и плакал, а из-под подбородка упали несколько капелек крови.

 

— Что такое? Кто обидел? — пыталась успокоить внука добрая бабушка.

 

Дети бывают чрезвычайно сильны для своих лет — это факт. Но также факт то, что никто никогда не ожидает от них такого, возможно, забывая об этом из-за нахлынувших волн умиления. К тому же, проявляют они свою силу тогда, когда это совсем неуместно. Так или иначе, но Ванечка, в своей детской самозабвенной игре, стиснул объятия так сильно, что для неказистой Чапы не было никого способа ни вырваться, ни вздохнуть. Ее огромная голова размерами ничуть не уступала Ваниной и была как раз на одном с ней уровне. Тиски, в которые она попала, сжимались все сильнее, и, не имея сил сдерживать визг, она издала пронзительный звук и цапнула его куда попало — под подбородок.

 

— Это кровь! — кричала мама, подбирая ребенка на руки. — Уберите эту псину! — приказ звучал подоспевшему деду. На веранду вышел заспанный отец.

— Что случилось?

— Дим, ты глупый? Посмотри, твоего сына укусило это животное! Тащи зеленку, звони в скорую!

 

Дима попытался поспорить, что можно и самим добраться, но было это бессмысленно. Минут через тридцать подъехала скорая, пытавшаяся успокоить маму улыбавшегося во время осмотра и крутившегося во время обработки раны Вани. Мама же буйствовала: обвиняла врачей в халатности, в том, что долго ехали, и в том, что они не компетентны. Так или иначе, выдав назначение на уколы (для Вани) и справившись со своей работой, врачи уехали с испорченным настроением, а мама и не думала успокаиваться.

 

— Это животное – опасный зверь. Вон оно куда целилось, в самое горло! Хищник! — высказывала Лена, мама Вани, своему мужу.

— Да брось ты, это же просто он схватил так собаку, — отвечал дед.

— Да вы ее еще и защищаете, у вас внука чуть не загрызли, а вам все равно!

— Лен, ну не надо, — отвечал Дима.

— Да что не надо? Это ты своему отцу скажи, которому наплевать на родных.

— Машину сделали?

— Да, — ответил дед.

— Ну так, Дим, возьми эту собаку и убери ее.

— В смысле «убери?»

— В смысле ликвидируй.

— Лен, ты чего? Убить ее?

— Это вы все чего?! Совсем ума нет? Ванечку загрызть пыталось животное, а вам всем зверь дороже сына.

— Мне сын дороже.

— Тогда разберись с этим.

— Ну я же не живодер.

— Так тогда отца попроси ее убить, вон, пруд недалеко.

 

Дед был добрым, но не особо разговорчивым, да и вообще не мастером выражать свои ощущения и мысли, поэтому сделал то же, что и делал всегда — ретировался, думая, что, как умный, просто избежит конфликта.

Лена понизила голос:

 

— Что, как отец твой убежишь? Мне это самой сделать?

— Нет, не надо. Хорошо, завтра утром я поеду. Уже поздно. Пошли спать.

С чувством выполненного долга Лена легла спать. Утро принесло новые настроения. Не найдя рядом мужа, она взяла телефон.

— Алло, я тут подумала, может, я вчера немного…

— Тебе не стоит беспокоиться, любимая, я все уже сделал.

— А…

 

Странно, но изменившиеся, было, настроения будто улетучились как утренняя роса. Лена почувствовала удовлетворение и радость. Угроза была ликвидирована.

 

***

Двенадцать лет спустя, на одном из семейных застолий, среди разговоров о родственниках, предложений Ване выпить — «Ведь семнадцать лет уже! Учиться надо!», о настоящей учебе и о том, как хорошо будет и дальше жить всей семьей после поступления в университет, и прочей болтовни, речь незаметно зашла о событиях дней минувших.

 

— Ты знаешь, Дим, наверное, тогда, в 2005, не надо было поступать так с той собакой.

— Чапой? — Дима покосился, отвел глаза, потупился, а потом улыбнулся. Он уже знал, как поступать. — Так я тогда ее отпустил просто в городе.

— Ах ты мой молодец, все ты знаешь, как надо!

— Да, я такой. — И толстоватый отец потянулся к своей худой жене с выбеленными волосами.

 

Ваня потер свой уже поддающийся смесью пушка и щетины подбородок со следами укуса и в очередной раз укрепил свои намерения поступать в другой город.