Александр Ралот

          1987 год. Министерство хлебопродуктов одной из среднеазиатских республик СССР

 

           Начальница Первого (секретного!) отдела, она же неосвобождённый секретарь первичной организации КПУ[1] Мария Кирилловна Сарымсакова или просто — Маркир, внимательно посмотрела на только что прикреплённое ею объявление, разгладила несуществующие складки бумаги и удалилась в свой кабинет, отличающийся от остальных наличием редкой для того времени массивной металлической дверью.

           По случаю законного обеденного перерыва, мы, молодые специалисты среднего комсомольского возраста, тут же обступили стенд с красивым названием «Новости Министерства. Приказы, распоряжения и указания».

           В обычные дни наличие этого стенда в длинном коридоре нас мало интересовало, но сегодня.…

            Дело в том, что казённые бумаги всегда вешала Айгуль, молоденькая секретарша самого министра, но чтобы на такое действо сподобилась Маркир! Это событие из ряда вон выходящее!

 

           «….. числа, в 19-00, в зале коллегии Министерства состоится общее (открытое!) партийное собрание. Начальникам управлений и отделов под персональную ответственность обеспечить стопроцентную явку сотрудников! Повестка: Личное дело коммуниста Егоркина Ивана Тимофеевича. Основание: письмо его жены, Егоркиной Зинаиды Петровны» 

 

           — Во, невезуха! А я на свиданку намылился. С Лолкой из областного управления собирался в киношку сходить на индийский фильм. Она их обожает. Билеты купил на последний ряд, — мой друг Акбор с досады уже протянул руку, чтобы сорвать ненавистную бумагу, но тут же схлопотал по пальцам от Алёны Киршенко, молодой специалистки, направленной на работу по распределению, после окончания Львовского института. Между прочим, с отличием.

           — Зовсим крышой поихав! Люди ж кругом. Якщо хто в перший отдел стукне? Ты же настоящу антипартийну делу затеваэш!

           — Тебе хорошо. Таких, как ты, на свиданку не зовут. Отработала — и в общагу: борщ готовить да варэныки. А как мне Лоле такой форс-мажор объяснять? Я, между прочим, эти билеты с боем доставал. Знаешь, сколько у нас в городе желающих на Капура[2] поглядеть? — горячился Акбор, потирая ушибленную руку.

            На глазах девушки выступили слёзы, и она, развернувшись на каблучках, умчалась в другое крыло огромного здания.

           Забыв про объявление, все присутствующие набросились на обидчика:

           — Алёнка-то здесь причём?

           — Да тебя за срыв партийной писанины запросто из комсомола, в момент.

           — А уж из министерства так вообще в три шеи!

            Я вытянул Акбора из толпы:

           — Давай, догоняй, извиняйся, олух царя небесного! Ты хоть иногда думай, что говоришь!

           — А что она... — неуклюже попытался оправдаться товарищ.

            Но я его перебил:

           — Если кто и виноват во всём этом, так только Зинаида Петровна.

           — Кто? Не понял? — мой друг стоял и смотрел на меня с открытым ртом.

           — Ты хоть объявление до конца дочитал, свисток от кипящего чайника? Это жена нашего ведущего инженера из Техуправления. Телегу в партком накатала. Вот из-за неё Маркир аутодафе[3] и организует.

           — А может, ты за меня, того, с украинкой переговоришь. Объяснишь, что я не со зла... У тебя же лучше получится, — друг умоляюще посмотрел на меня, — а за мной не заржавеет. Билет на очередную игру «Пахтакора»[4] раздобуду. Гарантирую.

 

            Забегая вперёд, скажу, извиняться перед коллегой Акбору пришлось самому.

           Случилось это потому, что нашей комсомольской ячейке было высочайше доверено рассаживать всех служащих министерства в зале коллегий. Конечно же, моему другу досталось самое козырное место в дальнем углу, у стенки, но зато рядом с Киршенко!

 

            День Икс. Открытое партийное собрание

 

           — На повесткэ дъня сегодня одын, я бы даже сказал, нэ сопсем тыпичный варпос. И нэчего тут, панимаешь, зубы паказывать, — министр погрозил пальцем начальнику АХО[5], — у нас, узбеков, такое тоже случается, но редко, ошень. Все мы сейчас спешим дамой. Поэтаму, сразу даю слово патерпевшей.

 Он заглянул в лежащий на столе листок и прочёл вслух:

— Таварищ Егор-ки-на прашу сюда. Далажитэ лудям ваш бальшой праблем.

            Женщина, похожая на ведущую собрание Марию Кирилловну, несмотря на солидные габариты, резво вскочила с первого ряда и метнулась к красивой трибуне, украшенной большим гербом республики:

           — Понимаете, товарищи, он почти никогда не бывает с семьёй, обещал племянников в зоопарк сводить, так до сих пор и не сводил. По дому ничегошеньки не делает. Полка упала, да так и лежит. И вообще, от него чужой женщиной пахнет, — на одном дыхании выпалила Зинаида Петровна и набрала полные лёгкие воздуха, чтобы продолжить свой монолог.

           — Зинуль, ну ты же знаешь, у меня триста командировочных дней в году. Я только... когда отпуск, ну или на красный день календаря... — перебил её супруг, сидящий рядом с президиумом на стареньком стуле.

           — Добре, що в зале немаэ металлической клетки, а то б вони його туди засунули як настоящего пидсудного, — пробормотала Алёна, но на неё цыкнули впереди сидящие, и девушка замолкла, низко опустив голову.

           Между тем собрание набирало обороты.

           — Наличие у вас такого количества командировочных дней обусловлено острой производственной необходимостью. Вы коммунист, да к тому же ещё и ведущий специалист! И партии виднее, где и как использовать ваш опыт и знание, — Сарымсакова двумя руками облокотилась на стол, покрытый зелёным сукном, и метала молнии в сторону обвиняемого, — и ещё! Общественность министерства интересует факт наличия у вас запаха посторонней женщины! Вы можете это как-то объяснить?

           — Могу, — буркнул Егоркин, не поднимая головы.

           — Ну, излагайте! Мы ждём! От коллектива у вас не должно быть секретов, — Маркир ударила кулаком по столу, тем самым разбудив начавшего подрёмывать министра.

           — Детьми, — чуть слышно вымолвил Иван Тимофеевич, — нет у нас деток. И всё тут. Одни племянники, причём её. Вот если бы у нас был мальчишка, тогда ...

           — Так в чём проблэма? Помощ в этом дэле нужна? — вмешался в разговор министр.

           — Она не хочет. Говорит, что от детского шума голова болит и, вообще, пелёнки не для неё. А племянники уже того... взрослые почти, — при этих словах Егоркин попытался, подобно черепахе, втянуть голову в плечи.

           — Причём тут это? — перебила его Сарымсакова, — советский человек, а тем более коммунист, обязан неукоснительно выполнять каждый пункт «Морального кодекса строителя коммунизма»[6], быть примерным семьянином и...

           — Она осеклась, так как заметила, что начальница Технического управления Видинеева тянет руку, заглянула в список назначенных выступающих, этой фамилии не увидела, но всё же громко произнесла:

           — Маргарита Сергеевна, очень рада, что вы тоже собираетесь сообщить всем нам по поводу безобразного поведения пока ещё сотрудника вашего управления! Только убедительно прошу вас, соблюдайте регламент!

           Женщина поднялась, окинула взглядом переполненный зал, и в этот момент полы её пиджака распахнулись, и в свете чешских хрустальных люстр сверкнули многочисленные боевые награды. Бывшая лётчица, младший лейтенант Маргарита Видинеева, никогда не носила не только ордена и медали, но даже орденские планки. Однако в этот день пришла на работу, как говорится, при полном параде:

           — Как запишете в протоколе сегодняшнего собрания? Ему дальше жить с женой по любви или по приказу? — хорошо поставленным командирским голосом произнесла начальница Техуправления.

            От негодования у Сарымсаковой синхронно затряслись сразу два её подбородка.

           — Маргарита Сергеевна, не поняла вашего сарказма, что вы конкретно хотите нам сказать по поводу поведения этого аморального человека?

           — Жаль, что высокочтимому суду непонятны простые истины, — чеканя каждое слово, продолжила Видинеева, — какое право мы имеем вмешиваться в личную жизнь не только Ивана Тимофеевича, но и вообще любого советского человека? Если любовь прошла, то разве можно её вернуть приказом или постановлением?

            В зале тишина стояла такая, что, если бы в это мгновение в помещение влетела всего лишь одна маленькая мушка, то её жужжание было бы слышно во всех концах аудитории.

            Закончив свой короткий монолог, начальница Техуправления более не проронила ни слова. Стояла, как на военном плацу, седая, стройная, полностью уверенная в своей правоте.

            Министр первым сообразил, что продолжение этой дискуссии может очень далеко завести, с весьма возможными болезненными оргвыводами.[7]

           — Таварыщи. Мы здесь сидым, апосля трудоваго дня. Устали, ошень. Давайтэ пайдём дамой. А решэние по этаму Ивану Тимафеэвичу мы вынэсэм, когда остынэм.

 

           Пять лет спустя. Областной центр одной из сСуверенных Республик Средней Азии

 

           — Дорогая, будь добра, припомни, пожалуйста, чем тогда закончилось судилище над Егоркиным?

           — А ничем. Иван Тимофеевич — специалист от бога. На следующий день швырнул заявление на стол. Со своей мымрой развёлся и умотал в провинцию, там нашёл свою ненаглядную, женился, и они вдвоём основали модное в то время ТОО.[8] Я читала недавно, что нынче он возглавляет крупный холдинг. А к чему ты это спрашиваешь? — Лола подошла ко мне и обняла за плечи.

           — Да вот, сама погляди, — я протянул супруге телеграмму, — Акбор с Алёной приглашают на крестины первенца. Хотят, чтобы мы стали его крёстными родителями. Молодая мать настояла, чтобы всё было в церкви, по-христиански. Как видишь, мой друг не возражает.

           — Киршенко, она такая настойчивая, — усмехнулась Лола, — обязательно поедем, иначе и быть не может. Ведь если бы не их тогдашняя размолвка, мы бы с тобой могли и не пожениться.

           — Судьбоносное получилось собрание, — согласился я, — а потом съездим на денёк-другой к Ивану Тимофеевичу. Есть у меня кое-какие коммерческие задумки. Глядишь, с его помощью и осуществятся. 

 

[1]- Коммунистическая партия Узбекистана.

[2]— известный индийский актер, кинопродюсер и кинорежиссер.

[3]— публичное сожжение на костре еретиков по приговорам инквизиции в средние века.

[4]— один из самых известных клубов Узбекистана и бывшего СССР.

[5]— Архивно — хозяйственный отдел.

[6]— свод принципов коммунистической морали, вошедший в тексты Третьей Программы КПСС и Устава КПСС, принятые XXII съездом (1961).

[7]— Сокращение: организационные выводы конкретные меры (обычно касающиеся должностных перемещений)

[8]— Товарищество с ограниченной ответственностью. 

Инна, хозяйка небольшого кафе «Гоголь и кофе», машинально переложила с подоконника на полку забытую кем-то из посетителей книгу Райнова «Тайфуны с ласковыми именами» и выглянула в окно.

Холодный декабрьский ветер спешно домывал дождём зазевавшиеся листья и складывал их аккуратно, вдоль трамвайных путей.

— Вот и год позади. Да ещё какой, — размышляла Инна, доставая из ящика новую пачку ароматных зёрен. — А ведь двенадцать месяцев назад ни один прорицатель даже и не намекнул об этом треклятом каронов... – Додумать мысль женщина не успела. Звякнул колокольчик, и в кафе ввалилась стайка завсегдатаев-литераторов.

— Нам твоего эспрессо, — с порога выпалил писатель, потирая озябшие руки. — Сегодня чев-ство-вание! — по слогам молвила известная (в узких кругах) поэтесса. — Будем награждать лучших. Жаль, что здесь с этим (она стукнула наманикюренным пальчиком по горлу) проблема. Но если честно, то мы уже. Немножко. Самую малость. – Женщина хихикнула и икнула почти одномоментно.

Хозяйка кафе обожала этих непосед, несмотря на изоляцию, регулярно посещавших заведение. Поддерживая на плаву её маленький, выстраданный бизнес.

— Дамы и господа! Прошу тишины! – обратился он к присутствующим. Сами же знаете, что из-за этого, не к вечеру помянутого вируса, объявлен комендантский час. И все должны завершать мероприятия... до последнего трамвая.

— Ага, конечно, – перебила критикесса (на общественных началах) со странной фамилией Ханатекстова. – Сидит себе вирус тихохонько в подъезде. И только с наступлением темноты как выскочит, как выпрыгнет. И мгновенно вцепится в того, кто до комендантского часа в квартире скрыться не успел.

Писатель укоризненно покачал головой и продолжил.

 — Итак, на правах самого маститого из присутствующих, я перехожу к первой номинации. Пожалуйста, послушайте запись одного телефонного разговора. — Он вставил в гнездо флешку и нажал кнопку «play» на стареньком музыкальном центре. В помещение ворвалось сопрано известной в городе литераторши.

— Подцепил-таки! Умудрился!

— Да! – прокашлял писатель. – Но я же не специально. Пригласили, понимаешь, в Крым. Интересная конференция.

— Выпороть тебя, несмотря на заслуги, по число по первое. То есть, начать уже сегодня и лупастить до января. Для улучшения кровообращения.

— Так заразишься же, — робко возразил оппонент.

— Ты прав. Но что положено, то отдай. Вот поправишься, тогда возьму хворостину. Так и знай. Твоя лауреатская спина и всё, что пониже...

— Мария! Мне и так тяжко, а тут ты ещё с палаческими или, как там правильно, по-русски, замашками. Давай сменим тему. Дышать трудно.

— Врача вызывал?

— Угу.

— И что?

— Приехала минут на десять. Говорит, вызовов выше крыши. Если можешь, то ползи в поликлинику. И неча участковых по пустякам беспокоить. В лёгких хрипы не прослушиваются! Правда, это когда больной не дышит! Пейте малину, бруснику и прочий витамин «С», ибо в аптеках антибиотиков нету. Предприимчивые горожане всё заранее скупили. В общем, дело больного..., короче, я уехала. Если уж совсем невмоготу, то вызывайте «Скорую» или там, катафалк. Те быстрее приезжают. Хотя сейчас и у них запарка.

— Поняла! Будем лечиться самостоятельно! И немедленно! Значит так! Соды раствори в воде пол на пол! И полоскать горло.

— Но оно же не болит.

— Неважно. Для профилактики. Через содовую броню ни один коронавирус во внутрь не пролезет.

— Так я же носом дышу.

— Во-во. И туда тоже.

— Соду?

— Нет. Лук! Нарезать и дышать, дышать, дышать. И ещё обязательно анализ на коронавирус.

— Но ведь мне уже шестьдесят пять. Я на изоляции, нельзя выходить.

— Тогда остаётся одно – «Скорая». Вызывай. Пусть везут тебя на прибор. Как там Горький говорил, нельзя ждать милости от медицины, взять их наша задача.

— Это он о природе.

— Неважно. Главное не сидеть, сложа руки.

— Но врач прописал постельный режим.

— Это для здоровых. А для больных – движение и ещё раз движение. Сам же знаешь, в ём жизнь. Вызывай такси и поезжай в соседний город. Я посмотрела, в тамошней аптеке завалялась пачка Арбидола! Хватай, пока другие не сцапали. Затем в поликлинику. К педиатру.

— Но я же по возрасту.

— Неважно. Зато к нему талончики наличествуют. А врач, он и в Африке доктор. Покажешь горло. Скажешь – ааааа.

— Зачем?

— Вот чудак. Потребуешь у неё анализы на кровь. А это, почитай, уже полдела сделано. У тебя в анализах обязательно чего-нибудь да найдут. А там и до КТ недалеко.

— Но.

— Ещё раз нокнешь, я сам к тебе приеду. И уж поверь, тогда малиновым вареньем или мёдом не отделаешься. Буду банки ставить! Во всю спину. Китайцы так делают. И где у них коронавирус, а?

Писатель остановил запись. Выждав театральную паузу, продолжил.

– На номинацию «Мать-Тереза» нашего литературного объединения предлагаю…

— Нашу Инночку, — бесцеремонно перебила Ханатекстова.

Все дружно посмотрели на хозяйку кафе. А затем захлопали, соглашаясь.

— Кто поддерживает каждого из нас в трудную минуту? Кто заставляет поверить в себя, когда не пишется и не сочиняется? Кто вообще готовит лучший кофе в городе? – галдели завсегдатаи.

***

Ветер услышал слова критикессы и дважды стукнул входной дверью!

В знак согласия!

  Светлой памяти

                 Александра Тавадова

Сорок пять лет назад август в моём родном Краснодаре был таким же жарким, как и нынешний. Пот с меня, абитуриента Политехнического института, катится градом. И не только потому, что в скверике, где я сижу, очень жарко. А ещё и потому, что я сижу и смиренно жду своей участи.

Всё! Вступительные экзамены позади. В листке, что лежит у меня на коленях, красуются три пятёрки по устным экзаменам и одна пустая строчка. В графе № 4 – литература (сочинение, письменно) пока что прочерк.

Ещё утром секретарь приёмной комиссии безучастным, металлическим голосом объявила: «Результаты сочинений и список поступивших будет в одном приказе. У нас страна хоть и богата лесами, но неча на вас, олухов царя небесного, казённую бумагу изводить. Чай не баре, разом всё и узнаете. Кому, значит, в нашу доблестную армию, а кто на ликвидацию кустов амброзии и прочие сельхозработы. И ещё неизвестно, что лучше!»

Стрелки часов «Победа», подаренных мне отцом, вообще перестали двигаться. Пытаюсь читать захватывающую «Эру милосердия». Бесполезно. Жиглов и Шарапов не в состоянии мне помочь.

Кто-то пустил слух, что в этом году проходной бал 18. Выходит, если не двойка по литературе, то я, стало быть, студент. А ежели пара? Тогда года через два, а скорее всего, спустя три (Морфлот СССР будет чрезвычайно рад заполучить в свои ряды такого верзилу, как я!).

 

*** 

Кто-то бесцеремонно и больно шваркает меня по плечу.

— Сидишь, потеешь! Пошли пивка тяпнем, я угощаю! — рядом стоит коренастый парень с ярко выраженными кавказскими чертами лица.

— С какой это радости? С минуту на минуту списки вывесят! — я скидываю его руку со своего плеча и раздумываю, провести ли в ответку силовой приём с её захватом или нет?

Но парень улыбается так искренне, что я, отложив книгу, спрашиваю:

— Тебе что, не интересны результаты письменного по литературе?

— Неа! Неинтересны! Меня Александром зовут, как и тебя. Тёзки мы, понимаешь. Но ты называй меня просто, Маэстро. С самого детства все так кличут. Привык уже. Короче, пошли пиво пить. Жарко же ведь! — выстреливает он как из пулемёта, не давая мне возможности вставить хотя бы слово. — Да пошли же. Сейчас к ларьку знаешь, какая толпа набежит! Поступление обмывать. Не протолкнёшься!

— Не понял. Объясни всё толком. С какой такой радости ты меня пивом угощать собираешься. И вообще, сказал же тебе, никуда не пойду, вот-вот приказ вывесят.

— Саня, я из Баку, но тебе не на армянском и не азербайджанском, на твоём родном русском языке объясняю. Меня Маэстро зовут. Ма-э-стро.

— И что из этого?

— А то, что я битый час крутился возле деканата, зайду — то одно спрошу, то другое. С меня, кавказца, какой спрос? Человек с гор спустился. Вот и терпели, взашей не гнали. Короче, студенты мы с тобой! Сечёшь! Сту-ден-ты! Да за это да пивка не дерябнуть! — И он чуть ли не силой потащил меня на соседнюю улицу к заветному ларьку «Пиво-воды».

Я упирался, но не сильно. Какая, по сути, разница, с чего пить, с радости или с горя. Горло ведь уже давно пересохло.

— Давай, излагай во всех подробностях, Ма-эст-ро.

— Какие тебе ещё подробности нужны? Приказ напечатали. Сейчас к ректору на подпись понесли. У тебя девятнадцать балов, у меня шестнадцать, но я по спецнабору, вне конкурса. Мне лишь бы двойку не схлопотать. 

 

*** 

Быстро пролетел первый семестр. Не сказать, что мы с Маэстро стали закадычными друзьями. На курсе образовалась своеобразная кавказская диаспора. У нас, местных, краснодарских, своя ватага. Но зимняя сессия вновь сблизила нас. Возобновили дружбу на этот раз по несчастью. Оба не сдали экзамен по высшей математике. Не знаю, как там в Баку, но у нас в школе её преподавали из рук вон плохо. Да и не давалась она мне, в отличие от химии и гуманитарных наук. Решили нанять репетитора. Одного на двоих, чтобы подешевле вышло.

С большим трудом выпросил у родителей небольшую сумму. А у Маэстро кое-какие денежки водились всегда. Это сейчас объявления о платных услугах в любой газете отыскать можно, я уже не говорю о всемогущем интернете. А во времена развитого социализма подобная информация передавалась из уст в уста. То есть строго конфиденциально. Потому как нетрудовые доходы, со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами.

Прибыли мы по адресу, указанному в замусоленной бумажке. Дружок раздобыл, неведомо где. Позвонили, никто не выходит. Час прождали. Затем второй. Холодно. Январь в Краснодаре разительно отличается от августа, причём в худшую строну. Ветер с моря, хоть и ослабевший, но пронизывает основательно. Стали искать, где бы согреться. Столовую не нашли, зато поблизости отыскали ресторан. Да и оставили там все денежки, предназначенные для неведомого репетитора. Придя домой в совсем не лёгком подпитии, я выслушал длиннющую родительскую лекцию. На тему как хорошо, отслужив положенное в армии, доблестно трудиться разнорабочим или дворником, самоотверженно строя при этом долгожданный коммунизм и светлое будущее всего прогрессивного человечества.

В итоге я хвост по математике-таки без всякого репетитора обрубил. Даже стипуху заработал. Маэстро нет. Смог перевестись на заочный, с потерей курса. Виделись мы с ним редко, да и интересы у нас были различные. Он весьма обеспеченный бакинский служащий. Я студент, правда, с незначительно повышенной стипендией. 

 

*** 

Прошло тридцать пять лет. Маэстро разыскал меня на Одноклассниках. Пригласил к себе в Москву. Жил у чёрта на куличках, в Бутово. Много лет назад попал в чудовищную аварию, на всю жизнь остался инвалидом. С большим трудом передвигался на костылях. Жена оставила семью. Александр, как мог, растил двух славных пацанов. 

 

*** 

По роду своей деятельности я частенько летал в белокаменную и далее, за границу. В любое время суток, в любом столичном аэропорту, в любую погоду меня встречал Маэстро. Из машины не выходил. Сидел и ждал, пока я уложу свой нехитрый багаж. Зато в вождении автомобиля ему не было равных. Зачастую мне казалось, что мой друг и транспортное средство — единое целое. Огромный город знал как свои пять пальцев. Не было такого закоулка и тупика, куда бы Маэстро не смог подъехать. 

 

*** 

Несколько номеров в отеле, где я останавливался, арендовало консульство одной из западных стран. Понятное дело, что протолкнуться к заветным дверям было практически невозможно. Жаждущие увидеть красоты этого государства ночевали прямо на полу, и все, как один, вскакивали при слове «Перекличка». А мне срочно нужна была виза. Времени в обрез. Там, за кордоном, я, кровь из носу, должен был принять участие в очень важных переговорах.

— Ты чего такой грустный или просто голодный? Тогда поедем к моим друзьям, бакинцам. У них свой ресторанчик, на Кольцевой. Хочешь шашлык из седла барашка? — Маэстро пытался поднять моё настроение. — Нет, ты мне скажи, кто из нас двоих инвалид? Ты можешь взбежать по лестнице, я уже нет. В конце концов, можешь дать хорошего пинка, кому захочешь, я нет! Так кто здесь должен нос опускать? Отвечай сейчас же? Давай быстренько излагай свои проблемы. Чего у тебя там не получается? Ты, наверное, забыл, как твоего друга зовут? Так я напомню — Ма-э-стро!  

*** 

Прошло полчаса.  

*** 

— Граждане пропустите инвалида и его сопровождающего!

Из одной двери, как ошпаренный, выскочил служащий консульства и помог мне провести Маэстро в заветное помещение.

— Ой, вы знаете. Я вот прямо сейчас передумал. В вашу страну в этом году не поеду. С климатом, говорят, у вас там не всё в порядке. Опять же отношение к нам, россиянам, не ахти какое. Санкции против нас поддерживаете. Нехорошо. А нужные лекарства мне вот этот господин быстренько доставит. Я ему полностью доверяю остаток своего здоровья. Не сочтите за труд, выдайте господину Александру годовую визу, чтобы мы вас лишний раз своим присутствием не беспокоили. 

 

*** 

Помахивая визой, покупаю билет на ближайший рейс. Вылет завтра в пять утра. Прощаюсь с Маэстро.

— Саша, спасибо тебе огромное. Буду лететь назад, привезу, что закажешь.

— Юность нашу привези. Скверик перед Политехом помнишь? А вкус того разливного и разбавленного пива помнишь?

— Скверик помню, пиво нет, — честно признаюсь я.

— Плохо. Стареешь, брат. Короче, выходи из своей гостиницы в два ночи. Час будем ехать, если без пробок. За два часа до вылета, как и полагается, будешь в аэропорту. Ещё чего удумал — такси он будет заказывать! Такие деньжищи платить! Транжира! Навязался на мою голову. 

 

*** 

Всю ночь шёл снег. Выхожу, как и положено, в два часа. Возле отеля пусто. Ни одного следа от проехавшей машины.

Опаздывает мой Маэстро. Оно и понятно, дороги-то ещё не все очистили. Вот как теперь быть? Ждать его или срочно такси вызывать?

Из снежного бугорка на обочине высовывается голова моего друга.

— Привет, брателла. Я тут подумал. И чего мне в такую погоду в Бутово переться, а потом назад трястись. Лучше я прикорну подле твоего хо-тэ-ля часок-другой.

— Маэстро! Ну ты мог мне об этом сказать? Я бы тебе номер снял. Чего же ты тут скрюченный, да ещё под снегом.

— Не ворчи, дружище. Кончай стареть! Садись, скорее. Сам видишь, дороги какие, а путь нам с тобой предстоит неблизкий. Опоздаешь. Мне тебя на машине за границу везти прикажешь? Так я, дружбан, позволю себе напомнить. Визы у Маэстро нет, а если честно, то и загранпаспорта тоже. 

 

*** 

Осенью прошлого года я вернулся из Узбекистана. За время моего отсутствия в доме переломалось всё, что могло переломаться. Бросаю неразобраный чемодан и бегу в магазин за запчастями. В кармане знакомой мелодией играет телефон.

Ба! Господин Маэстро звонит. Как хорошо. Сейчас он мне ничем помочь не сможет. Но хоть выслушает стенания друга — и то полегче будет.

— Московский бакинец, привет. Несказанно рад тебя слышать. Как поживаешь, мой Маэстро?

— Дядь Саш, это не Маэстро, тебе звонит его сын. Похороны завтра, прилетишь? 

 

*** 

Перебираю фотографии. Их у меня совсем немного. Как-то за повседневной суетой не досуг было фотографироваться. И на всех Маэстро улыбается. Счастливый человек, умевший дружить и дарить всем частички своего большого и доброго сердца.

Наверное, нет в нашей стране человека, который ни разу не слышал знаменитый хит группы «Ялла» про город в пустыне «Уч-кудук» или по-русски «Три колодца». Так вот про этот самый город я вам рассказывать ничего не буду, потому что там нет ни одной мельницы, а расскажу я вам сегодня про соседний город с не менее красивым имеем — «Навои».

В своих скитаниях по бескрайней Средней Азии я ни разу не встречал город, который проектировали целенаправленно именно как город, с великолепным искусственным озером, прямыми как стрела улицами и тенистыми скверами. Когда едешь по Кызылкумам, то Навои возникает перед глазами неожиданно, словно оазис в безбрежных песках, как оживший мираж восточных сказок. Кремово-белый город с изумительной архитектурой всех своих зданий. Не верите, ну так поезжайте и посмотрите сами. Вот его координаты: 40°05′00″ с. ш. 65°23′00″ в. д.

Город построили военные строители и многочисленные зэки, обитающие в бесчисленных зонах различной степени строгости, плотным кольцом окруживших этот урбанистический оазис. Именно к ним и лежал мой путь. Так как местное УИТУ (Управление исправительных учреждений) и было на этот раз подрядчиком на строительстве мельницы. Скажу сразу, описываемые в этом рассказе события имели место очень давно, в году этак 1984-м.

 

***

— Мне нужен помощник, а лучше помощница, — обратился я к главному инженеру местного комбината хлебопродуктов обрусевшему немцу Ивану Ивановичу Лирнеру.

— Ты, часом, не спятил или съел чего непотребного, — голос Лирнера дрожал от негодования. — Чтобы я вот этой самой рукой человека в зону послал. Там, между прочим, убийцы закоренелые сидят, насильники разные, и территория зоны не один гектар занимает, а охрана у них только по периметру, да и то солдатики сопливые не на земле, а на вышках стоят. У служивых, к тому же, ещё и автоматы имеются. Всё. Короче, не дам я тебе никого. Звони хоть самому министру. Пусть меня увольняют, но людей я за колючую проволоку не пошлю, и не надейся.

Монолог Ивана Ивановича был чистейшей правдой, на строительстве мельницы работали зеки, а по какой статье они были осуждены, нам, конечно, никто не докладывал. Стройка огромная, и персональной охраны ни мне как председателю рабочей комиссии, ни, тем более, моей команде  не полагалось.

— В таком случае позволь мне поискать в техотделе добровольцев, авось кто и сыщется. — Я тоже начинал «кипятиться». Одному мне такой большой объём работы никак не вытянуть. Да и по такой специфической стройке вдвоём ходить как-то сподручней.

— Гуд, — пробасил главный инженер, — weiter, viel Glück (вперёд, удачи). — Только, скажу сразу, что-то Александров Матросовых, готовых за зарплату малую бросаться на амбразуру, я там не замечал.

Диалог был закончен, и я поплёлся в техотдел комбината. На что рассчитывал, бог его знает. Скорее всего, на удачу и везение. Меня-то самого в зону министр своим приказом послал, куда же деваться. А я что им могу предложить? Даже небольшие премиальные, и то руководство комбината выплачивает.

Работали в техотделе, в основном, молодые выпускники различных профильных ВУЗов нашей необъятной страны. Народ весёлый, можно даже сказать — бесшабашный. Ковыряться целый день в чертежах и схемах, скажу я вам, та ещё работёнка, порой засиживались за кульманом до поздней ночи. Что поделать. Партия скажет надо — комсомол ответит «есть»!

— Кто пойдёт со мной за колючку, — сам не узнавая свой голос, произнёс я. — Златых гор, конечно, не обещаю, но работа явно не сидячая, подвижная. Возможно, что иногда очень даже подвижная.

В кабинете повисла гробовая тишина. Дело в том, что уже несколько недель, с тех пор как появилась зона, по конторе из уст в уста передавались слухи, что там, за забором, работают такие упыри, что не приведи господь.

— Я пойду, — ответила бойкая девушка в салатного цвета платьице с погончиками, модного в то время фасона «милитари».

— Ты что, сдурела, — одёрнула её подружка. — Тоже мне, мать Тереза выискалась. Сядь сейчас же на место. Никуда я тебя не пущу. Ещё чего не хватало, чтобы мы всем отделом деньги на венок собирали. Пусть этот малахольный сам туда и топает. Он пришлый, ташкентский, его не жало. Ну, почти не жалко.

Спустя неделю, оформив все документы и получив специальные пропуска, мы, вооружившись…. блокнотами и шариковыми ручками, шагнули за колючую проволоку.

— Значит так. Я буду диктовать, а ты записывай, — обратился я к своей помощнице. (Давайте будем в дальнейшем именовать мою добровольную помощницу просто Оля, для краткости). — Это будущая шахта грузового лифта, здесь, согласно проекту, должен быть сооружён жёлоб для прокладки силового кабеля, а вон там надо установить светильник аварийного освещения. Записала?

С самодельной лежанки, сооружённой в этой самой шахте, поднялся коренастый мужик небольшого роста в идеально чистой спецовке с квадратиком белой тряпочки, пришитым на груди. Вероятно, на ней была написана статья и срок сидельца, но я этой аббревиатуры в то время ещё не понимал.

 — Дай сюда свои писульки, — буркнул он. Мне поглядеть надо.

— Чего, — не понял я, глядя на зека сверху вниз и радуясь тому, что он почти вдвое меньше меня как по росту, так и по весу.

— Баклан, значит так. Ты сейчас оставляешь мне все эти записи и свалишь отсюда шеметом, скажем, в кинотеатр. Дамочке твоей культпоход будет приятен и полезен. А к концу дня приходишь и ставишь свои галочки, что всё выполнено. Хотя можешь и не приходить. Ежу понятно, что здесь полный ништяк будет. Кстати, запомни, моё погоняло — Сила, Силуянов по-вашему. Если что у тебя здесь вдруг не так пойдёт, просто скажи братве «меня Сила знает». Запомни эту фразу, очень даже может пригодиться. То, что не удрал отсюда и не наложил в штаны, меня увидев, делает тебе честь. Следовательно, не робкого десятка. Короче, ступай, сейчас мне пайку принесут, а ты всей своей массой проход загораживаешь.

Уже вечером, покидая зону, я поинтересовался у дежурного офицера, сидящего в будке.

 — А кто такой Сила?

 — Вор в законе, — коротко ответил тот.

— В чём, — не понял я.

Но капитан не ответил, махнул рукой, мол, проваливай, не до тебя.

 

***

Декабрь, он и в пустыне декабрь. Бесконечный, нудный, холодный противный дождь. План по вводу в эксплуатацию большого мельничного комплекса трещит по всем швам. Рапортовать наверх надо, а нечего. Но нет предела совершенству и находчивости чиновников, как в те стародавние времена, так и в нынешнее время. Объект было решено разделить на множество маленьких объектиков. Железнодорожный стрелочный перевод — объект ввода № 27. Отдельно стоящая будка путевого обходчика — объект № 43. Сами понимаете, что за ввод в эксплуатацию объекта, пусть даже небольшого, премия полагается. Какая уж — маленькая или большая, то великая тайна есть. Нам, смертным людям, неведомая. Приёмная комиссия в полном составе, промокнув до нитки, ходит от объекта к объекту. Разговорный язык понятен всем. Из тридцати произнесённых фраз — двадцать семь матерных. Наконец, исчерпав весь словарный запас, кое-какие объекты было принято считать окончательно построенными. И для констатации этого исторического факта надо срочно подписать соответствующие акты. А они-то и оказались запертыми в обычном сейфе, стоящем в бригадирской комнате. В общем, случилась совершенно патовая ситуация. Комиссия, промокшая до нельзя и готовая подписать акты, наличествует, и бумаги нужные, заранее подготовленные, есть, но в сейфе, ключи от которого находятся у прораба. А прораба нет, потому как рабочий день давно закончился, и его никто не предупредил, что консенсус будет сегодня достигнут. А посему тело прораба благополучно переместилось с промозглой зековской зоны в тёплую и благоустроенную квартиру, правда, совсем на другом конце города.

— У тебя что, тут на зоне ни одного «медвежатника» нет, — в сердцах произносит чиновник высокого партийного ранга, стуча от холода зубами и глядя очень недобрым взглядом в сторону майора, начальника этой самой зоны.

— Есть, конечно, и не один, — как-то нерешительно отвечает майор.

— Так зови. Пусть быстренько эту консервную банку, мать её ети, вскроет. Если за прорабом посылать, так мы тут совсем до смерти околеем.

Минут через пять в комнате появился тщедушный мужичонка в перепачканной извёсткой робе.

— Ну, демонстрируй своё мастерство, — прорычал чиновник. — Только живо. За это с меня тебе дополнительная пайка будет.

Мужичонка молчал. Только переминался с ноги на ногу и мял в руке свою кепку.

— Выйдите все, при вас не вскроет, — раздался сзади голос неслышно вошедшего Силуянова.

— Что ты сказал, мать твою, перемать, опять на дождь выходить, ну уж нет — взревел чиновник.

— Не вскроет, — понурив голову, согласился майор. — Он такой, на людях не работает.

Отчаянно матерясь и проклиная и зеков с их понятиями, и зимний навоинский дождь члены комиссии потянулись к выходу. Не успела закрыться дверь за последним из них, как через секунду и отворилась.

Возле распахнутой настежь дверки сейфа стоял мужичонка и, по-прежнему переминаясь с ноги на ногу, мял в руке свою кепку.

— Сила, в конце концов, когда это прекратится, — прораб негодовал. — Я сам лично как простой сторож хожу и закрываю на ключ каждую дверь. Кучу времени на это, между прочим, трачу. А утром хоть ключи на вахте не бери. Все кабинеты открыты. В чём дело! Когда это безобразие закончится.

— Из твоих кабинетов что-то пропало, — невозмутимо парировал Силуянов.

— Конечно, пропало. Спирт пропал, им прикомандированные московские наладчики контакты протирают, консервы рыбные пропали, хлеб, печенье.

— Прораб, мать твою, я тебя серьёзно спрашиваю, что конкретно пропало.

— Ну, плексиглас пропал, целый лист, между прочим. Пластмасса цветная пропала.

— А как ты думаешь, из чего мы ручки финок делать должны. У нас ведь никакие госпоставки не предусмотрены. И вообще, твои дети в школу ходят?

— А причём тут мои дети, — возмутился строитель. — Ходят, конечно.

— Вот и мои ходят. Твои в свою, мои в мою. Хорошо. Скажу братве, чтобы пыл малость поубавили. Мы же не без понятия, сечём момент, что нужное дело делаем. Мука она всем нужна, может, когда мельница заработает, хлебная пайка слаще станет. Хотя это вряд ли.

 

***

О, майн гот! — негодовал Иван Иванович Лирнер, — я всегда подозревал, что ты рано или поздно устроишь навоинскому комбинату некоторую пакость, но чтобы до такой степени! Как вообще ты посмел уводить с предприятия такого ценного работника. Между прочим, она, согласно штатного расписания, заместителем главного инженера числится! Это тебе не хухры-мухры, а ответственный инженерный кадр.

Лирнер всё ещё крутил в руках письмо на бланке Министерства хлебопродуктов УзССР о переводе Ольги в распоряжение центрального аппарата. Потом снял очки в толстой роговой оправе, прищурился и внимательно посмотрел на меня. Устало опустился в кресло и размашисто наложил резолюцию — «В приказ».

Я повернулся и пошёл к двери.

— Александр, постой, — окликнул меня главный инженер. — Вернись.

Он достал из шкафа початую бутылку настоящего дефицитного французского коньяка «Камю». Наполнил по-русски — полные до краёв стаканы.

По-отечески обнял меня.

— Ты, это, ты, в общем, береги её там. И совет вам да любовь. Черти вы этакие, меня, старика, хоть изредка вспоминайте. Да и ещё, детишек вам побольше, — это он мне уже вдогонку прокричал. 

Нет, ну вы посмотрите на него, — возмущалась министерская дама неопределённого возраста. — У нас четыре этажа полные незамужних барышень на выданье. А он, на те, из пустыни себе кралю привёз. И где ты её там в песке откопал. Надо обязательно сказать министру, чтобы прекратил эту практику, неженатых парней в командировки посылать, особенно в пустыню.

 

Что я вам хочу сказать в заключение. Парни, если вы ищете себе невесту достойную, то поезжайте обязательно в Кызылкум. Уверяю вас, там уж точно жабы не водятся!

 От автора.

«Элеватор — сооружение для хранения больших партий зерна. Представляет собой строение силосного типа высотой от 40 до 60 метров».

Википедия.

 

Справка.

Взрыв зерновой и мучной пыли — самое страшное, что может произойти на предприятиях системы хлебопродуктов.

Ежесекундному риску подвержены все предприятия отрасли, какого бы размера, типа, конструкции они не были!

Органическая и неорганическая пыль даже при минимальной концентрации в воздухе обладает гораздо более разрушительной силой, чем динамит. Такой взрыв внутри замкнутого пространства создаёт избыточное давление, в 12,5 раз превышающее точку, при которой разрушаются и крошатся сверхпрочные железобетонной плиты. 

***

Ранним февральским утром 198… года пассажирский поезд Ташкент-Бухара остановился на станции Д…..бай. Мне не спалось. За окном тёплого вагона моросил холодный и нудный зимний дождь. До станции Каттакурган, на которой мне, согласно выданному командировочному предписанию, надлежало сойти, оставалось ещё километров двести пятьдесят. Но и Д…..бай, и Каттакурган это уже Самаркандская область, а значит, я уже почти приехал. Испокон веков повелось, что все наши мельницы и элеваторы всегда строятся рядом с железнодорожными станциями. Количество грузовых вагонов, подаваемых на предприятия системы хлебопродуктов, впечатляющее. Поэтому на всех крупных и не очень станциях всегда имеется отдельная железнодорожная ветка, ведущая прямиком в наши «конюшни».

 

***

Что ищет глаз ткача и портного, вошедшего в большой магазин, правильно – платье, ну или, на худой конец, – ткани. А пекаря в большом универмаге – отдел хлебобулочных и кондитерских изделий. Это уже профессиональное. Вот и мой взгляд уставился на совершенно тёмную громадину маячившего за вагонным окном элеватора.

Я очень прилично учил спецдисциплины в родной «альма-матер», а потому давным-давно зарубил себе на носу, что элеватора без огней не бывает. Его рабочая башня всегда должна светиться как новогодняя ёлка. Работающие там агрегаты и механизмы обязаны денно и нощно выдавать сотни тонн зерна для производства муки, крупы и комбикормов. Здоровенные светильники, смонтированные на самой крыше этой громадины, обязаны в любую погоду предупреждать низколетящие самолёты о приближении к опасному высотному объекту.

Д…...ский же элеватор не подавал признаков жизни! Я даже опустил створку вагонного окна. За что сразу же услышал всё, что обо мне думает сосед по купе.

Тишина. Ни рокота машин, ни отблеска фонарей. «Такого не может быть, потому что не может быть вообще», – подумал я. Но в этот самый момент состав тронулся, и уже через минуту силуэт тёмной громадины пропал из виду.

А ещё через четыре часа, сойдя с поезда и переступив порог приёмной Каттакурганского комбината хлебопродуктов, я получил бланк телеграммы.

«Вам надлежит незамедлительно прибыть в посёлок Д…...бай, в расположение тамошней мельницы, в связи с взрывом, произошедшим сегодняшней ночью на элеваторе! И короткая, но очень убедительная подпись – Заместитель министра».

 

 ***

За несколько лет до описываемых событий электромонтажники, устанавливая на крыше строящегося элеватора мощные лампы «габаритного освещения», ломали головы. Остановить работу и сидеть дожидаться, когда «неспешные» снабженцы раздобудут и привезут, наконец, положенный по проекту дефицитный медный кабель или заменить его на ломкий и непрочный, но имеющийся в наличии алюминиевый? Как была решена эта проблема, я думаю, тебе, дорогой мой читатель, объяснять не надо. Тем более, что работы надо было срочно заканчивать к очередной годовщине. Неважно, к какой.

Задача рабочих элеватора не только хранить зерно, но и чистить его. Поэтому за годы работы этого предприятия на той самой крыше зерновой пыли скопилось предостаточно. Короче, в один совсем даже не прекрасный день ветер-таки победил алюминий, и «коротнуло», ещё раз «коротнуло», а потом и бабахнуло. Сильно так бабахнуло. Людей по счастливой случайности не поубивало, только слегка контузило. Но вот та самая крыша, на которой и стояли габаритные огни с подведённым к ним злосчастным непроектным кабелем, перестала существовать. Как и два этажа, располагавшиеся ниже. Вы, наверное, не раз слышали выражение «лестница в небо», так вот я эту лестницу видел. То есть лестничные пролёты и марши, ведущие в помещения элеватора, которых уже нет!

 

***

 Перед прибывшими специалистами, вроде меня, была поставлена оперативная и конкретная задача. Облазить всё, что осталось, и представить подробный доклад о том, что нужно сделать. Понятно, что всё это исполнить в кратчайшие сроки, то есть, немедленно! Так как все входы в здание были завалены бетонными глыбами, нам предстояло на некоторое время стать цирковыми акробатами, ну или монтажниками-высотниками, это кому как больше нравится. По наклонной, раскачивающейся на дожде и ветре лестнице пожарной машины подняться на самый верх и прыгнуть с неё на ту самую чудом уцелевшую «лестницу в небо».

Адреналина в нашей крови было столько, что наверное никто из нас не отказался бы прыгнуть и с парашютом на этот самый пятачок. Ведь каждому из срочно вызванных «спецов» в те годы не перевалило ещё и за четвертак! Не отказался никто. Поднялись по лестнице и сиганули на пятачок размером примерно 2 х2 метра.

 

***

Почти целый день НАСКВОЗЬ промокшие под холодным, так и не прекратившимся февральским дождём мы лазили по руинам того, что ещё сутки назад было красивым и мощным Д….ким элеватором. Потихоньку адреналин из организма куда-то улетучился. Одежда стала тяжёлой и липкой. Настроение – хуже некуда. А тут ещё стало как-то быстро темнеть. Короче, пора выбираться. Но вот как. Вниз хода нет. Там всё завалено кусками бетона и искорёженной арматурой. Мы молча смотрели друг на друга и так же молча задавали один и тот же вопрос. На лестницу пожарной машины, которая тихонько покачивалась метрах в двух от края уцелевшей площадки? От этого самого пятачка до земли метров этак сорок, не меньше. Увы, выход единственный – прыгнуть без разбега и ухватиться за холодную и мокрую металлическую лестницу на высоте сорок метров, а может быть, и по-более, да ещё в тяжёлой и мокрой зимней одежде. (Курток из непромокаемых и лёгких тканей в то время в нашей стране что-то в продаже не наблюдалось, ну а «блатом» в силу нашего возраста и убеждений мы, увы, не обзавелись!)

 

***

Поскольку я сижу и пишу сейчас эти строки, мой прыжок на качающуюся лестницу пожарной машины можно расценивать как весьма удачный. Наши мокрые записки-каракули легли на стол «кого надо». В скором времени именно они послужили основой для срочного «Проекта восстановления». Какой уж там проложили кабель: ломкий алюминиевый или эластичный медный, то мне, увы, не ведомо.

Со временем моя шевелюра поредела, потом ещё поредела и засверкала обширной лысиной. А то, что-таки уцелело от неё по краям, сначала из чёрного стало серым, а затем и совершенно белым. И каждый раз за чашкой чая (или чего покрепче), рассказывая своим друзьям и родственникам об этом своём прыжке в Д….ких сумерках, я добавляю в него всё новые и новые юмористические нотки. Хотя, поверьте мне на слово, в тот февральский вечер мне и моим друзьям «молодым спецам системы хлебопродуктов» было совсем не до смеха!

Краснодар, август 2020 года, плюс тридцать восемь градусов в тени.

 

Ну, нет в доме кондиционера! Всё, что угодно, есть, а он отсутствует. Хронический тонзиллит не позволяет. Подхватил эту дрянь в Средней Азии и теперь уж до конца дней не отделаюсь. Малейший перепад температур — и всё. Горло, нос и прочие «радости». 

К чему это? Да к тому, что я в этаком пекле сочинять не могу. Вспоминать былое — запросто, порядок в своих «Авгиевых конюшнях» навести тоже, а сложить буквы в слова — никак.

 

***

Клавиатуру в сторону, влажную тряпочку в руки и вперёд. Да здравствует борьба с пылью! Пусть не победоносная, но хотя бы — ничья. 

Беру изрядно покрытый пылью предмет. Ба! Да это же вольтметр. Старинный — СССРовский. Надо же — тридцать пять лет прошло. 

Борьба с «мелким врагом» приостановлена. Временно. Завариваю любимый зелёный «девяносто пятый» чай. И перемещаюсь в прошлое. В не менее жаркую Бухару.  

 

198... год. Узбекская ССР, Министерство хлебопродуктов.

 

Директора комбината арестовали прямо на заседании коллегии. 

Об этом чрезвычайном событии шёпотом поведала секретарь парторганизации. И добавила уже громко — командирским тоном: 

«Молодёжь из мукомольного управления сегодня вечером летит в Бухару. У этого... на предприятии родни, что у Жучки блох. Возможен срыв производственного плана и даже диверсия, — это уже шёпотом. — Город туристический. Иностранцы!  В общем, отправляетесь не на прогулку, а на передовой фронт. Задача. Забыть, что вы сотрудники министерства, заступить в смены. Бдить! Наблюдать! Упреждать!»

 

Бухара. Кукельдаш

 

Домой мы в тот день не попали. Министерский РАФик доставил группу специалистов как почётных гостей прямо к трапу старенького АН-24, совершавшего рейс по маршруту Ташкент — Бухара.

 

***

Паспортов не оказалось у двух человек. У меня и у Гали из соседнего отдела.

Я не обладал сей корочкой по причине того, что комендант общежития забрала его на прописку. Да всё никак. А Галочка не носила с собой «молоткастый-серпастый», так как он не входил в малюсенькую (импортную) сумочку.

 

***

«Прибывших поселить в гостиницу «Бухоро» по обкомовской брони, — распорядился начальник местного управления хлебопродуктов. — А этих двух несчастных туда нельзя. Интуристы живут. Даже из капстран. Могут возникнуть проблемы. Там же КГБ. В общем, их в Кукельдаш. И не смотри так! — это он своему шофёру. — Не баи, комсомольцы. Недельку, другую перетерпят. Дехкане наши живут, и ничего. Не жалуются».

 

***

Кукельдаш оказался домом колхозника, то есть, постоялым двором, сооружённым во времена предпоследнего эмира. Разделённым (как и полагается, по шариату) на две половины — мужскую и женскую. 

В моей келье громадный тараканище (без кавычек!) — прототип героя из бессмертного произведения Корнея Ивановича, с удивлением уставился на негодяя (то есть, на меня), посмелевшего согнать его персону с далеко не белой простыни. Раздавить бы, да сил нет. Полночь. Спать хочется. Через шесть часов на смену заступать. Пусть живёт. Насекомое. И благодарит представителя высшего разума. 

Но заснуть не удалось. Минуту спустя из открытого окна донёсся вопль Галочки:

— Саша, забери меня отсюда! Иначе через пять минут изнасилуют! 

Описывать, что я говорил водителю начальника областного управления, и как нас возили в отделение милиции, чтобы получить справку о том, что прибывшие из столицы республики личности им известны, не буду. 

***

В итоге, к утру нас заселили в приличную гостиницу «Согдиана». Правда, в спешке в один номер. Однако рассказ не об этом (приятном) событии, а о приборчике, лежащем передо мной.

 

***

В Советском Союзе то и дело что-то пропадало.  В тот год в республику не завезли батарейки. Круглые, под названием «Элемент 373». Ни магнитофон возле арыка послушать, ни транзисторный приёмник в командировку взять. 

Раз их нет в магазинах, значит, надо искать! Где? Правильно. На базаре. Бойкие торгаши в тюбетейках выложили дефицит на расстеленной на земле газете. Налетай, разбирай. 

Только вот проблема. Есть ли у них заряд в полтора вольта или нет? А чтобы «не опростоволосится», нужен маленький прибор под названием вольтметр. Он, конечно, в категории «Дефицит» не числился, но в то время в свободной продаже не наблюдался. 

***

«Согдиана» располагалась аккурат возле ворот знаменитого бухарского базара. Известно, там можно приобрести всё, что угодно, включая ракету «Союз». Правда, в разобранном виде и в разных углах этого досточтимого рынка. 

***

Отработав положенное на мельнице, я отправился искать заветный вольтметр. И, конечно же, нашёл. 

Лежал родимый на газете, вкупе с другими приборами, возможно, что с того самого «Союза». 

— Бу нарх азиз сотувчи (Столько стоит, уважаемый продавец(узб.)? —поинтересовался я. 

— Десять рубл. И только для тебя, — увидев в моих глазах заинтересованность, буркнул торговец. 

— Алаҳ қўрқиш. Бир рубл Емуc жуда яхши нарх (Побойся Бога. Ему красная цена один рубль)! 

— Бери за пять. И уходи. Быстро. Ты — парень здоровый. Своим видом всех отпугиваешь. 

Торг начался. 

— Больше полтора рубля не заплачу. Всё равно на базаре на него покупателей не сыщется. 

— Откуда ты знаешь?  Приезжий. Может быть, сейчас два десятка желающих набегут. 

Я ничего не ответил. Командировочных нам в спешке не выдали, и поэтому вопрос, купить еды или вольтметр, решался в пользу продуктов питания. 

Повернулся и побрёл к старинным воротам. Торгаш нагнал у входа. 

— Так возьми. Денег не надо. Вижу, тебе очень нужен. Дарю. Прослужит долго. Будешь меня вспоминать. С добрым сердцем. 

***

И правда. Когда подарок от души, то не ломается и работает много лет. Спасибо тебе, торговец из славной Бухары! 

Я отхлебнул из цветастой пиалы ароматный напиток и достал из ящика с десяток аккумуляторов. Надо проверить. Вдруг разрядились.