Антон Соколов

Жертвы

Запах победы

Сколько надо водорода в бомбах,

Окровавленных аэропортов,

Сколько мусульман и сколько коптов,

Чтобы оценить, что ты живой?

(Мара)

 

            Сирена выла с надрывом, не переставая, улицы стремительно пустели, горожане прятались по бомбоубежищам и подвалам. Опять на город откуда-то из-за горизонта неслись ракеты. Неважно даже, откуда, «самопалы» на «сахарном топливе» из Сектора Газа, «Скады» из Ирака или Египта... Неважно, какие ракеты, их уже захватили локаторы «Железного купола», автоматика принимала контрмеры... Навстречу атаке уже неслись ракеты-перехватчики, да и прятаться по подвалам уже не было, по сути, обязательным – "Железный купол" безотказно выполнял свою работу, – но порядок требовалось соблюдать. Война на Святой Земле была всегда.

            Боаз глянул в небо и спустился в бункер. Там было тесно, порядком народа уже набилось, люди устало рассаживались по скамейкам, некоторые что-то горячо обсуждали. Чертовы палестинцы опять оказались во всем виноватыми, или еще кто... Боаза это мало интересовало. Выходной эта тревога навряд ли испортила, но полчаса времени он потерял. Он сел на какой-то табурет у входа и прислонился затылком к прохладной стенке бункера, пытаясь задремать, чтобы как-то скоротать время. Но поспать ему не дали.

            - Боаз! Капитан! Сколько лет, дружище! - Боаз приоткрыл глаза и вскочил как ошпаренный:

            - Абдул?! Наводчик? Какими судьбами? Вот уж не думал, что встретимся! - он резко встал, опрокинув табурет, и два старых приятеля заключили друг друга в объятия, - Что, Абдул, опять твои единоверцы портят нам выходные... - Боаз осекся на полуслове, - прости...

            - Ладно, не извиняйся, командир... Сколько времени с Ливана прошло, а ничего не меняется, да и говорил я тебе, что они мне не братья... Не в вере даже тут дело, а в том, что нельзя быть скотами... Кто-то может, кто-то нет. Я не смог.

            - Ты прав, Абдул, нельзя быть скотами... Но нас ими сделали, не наша в том вина... Тридцать лет прошло, а я до сих пор слышу крики по ночам... Чем мы отличаемся от них? Тебе ведь было, за что мстить им, а вышло совсем наоборот...

            - И тебе часто не спится, командир? Я тебе скажу, чем мы отличаемся, эти гады нами воспользовались... И мы стали такими же....  Жажда мести - глупое чувство... Тогда я это понял. Мы даже не знали, кто эту кашу заварил.

            - Только хлебать ее нам пришлось... Я даже спустя тридцать лет привкус гари во рту чувствую... До сих пор не знаю, правильно ли было идти с войной против войны... Война-то так и не кончилась...

 

*  *  *

            Боаз помнил. Помнил, как ночью шестого июня восемьдесят второго их подняли по тревоге, как в свете прожекторов экипаж прыгнул в люки новенькой «Меркавы», как Йося, мехвод, матюкнулся на русском, запуская дизель. Как колонна взяла курс на север. Впереди лежал Ливан, раздираемый гражданской войной, а над головой уже проносились «Фантомы», «Кфиры» и «Скайхоки». Войну ждали, к ней готовились, но началась она, как всегда, внезапно. В одиннадцать утра танки пересекли границу. В ход пошел план «Мир Галилее».

 

*  *  *

            Колонна длинной змеей ползла по шоссе вдоль побережья, поднимая тучи пыли. За танками тащились гусеничные БТР М-113, следом шли грузовики, заправщики, машины обеспечения... Над головой то и дело пролетали вертолеты. Господство в воздухе ВВС Израиля было подавляющим - предыдущие войны многому научили, ПВО сирийцев было подавлено практически в первые часы после начала вторжения. По сути, ЦАХАЛ снова претворяли в жизнь очередной блицкриг. Но ЦАХАЛ на то и ЦАХАЛ, чтобы учитывать опыт всех войн, независимо от того, кем и когда они начинались. Иначе и не могло быть в стране, которая жила на военном положении от самого своего основания. Но в этот раз все должно было пройти куда как проще, ведь давний враг, Египет, уже перестал выступать на стороне противника, а с войсками Сирии и частями ФАТХ разобраться было куда легче. Ну и опять-таки, новое оружие – «Меркава», детище генерала Таля, - заставляло верить в успех.

            Танк был шикарный. Вообще, появился он случайно, хотели британские «Чифтены» покупать, но не срослось чего-то, потому решили делать сами. Но результат себя оправдал. Двигатель спереди, пусть и не очень мощный для шестидесяти тонн массы, но чрезмерно живучий, воздушного охлаждения. Разнесенное бронирование, укладка снарядов в огнеупорных капсулах... Кондиционеры, фильтры, бак с питьевой водой, все на высшем уровне! Примитивная пружинная подвеска вся «на улице», - для простоты ремонта и надежности. Первый в мире танк, сделанный с заботой о танкистах. Башня утоплена в корпус, в корме которого - двустворчатая дверь, куда более удобная, чем традиционные люки в «брюхе» для аварийного покидания машины.  На толщине разнесенной в несколько слоев брони тоже не экономили. То, что машина не могла и пятидесяти километров в час развить, никого не волновало - в бою все равно быстро не покатаешься, целиться и стрелять надо, а не гонки выигрывать. Довершала картину ставшая традиционной для НАТО пушка L7, прекрасно способная уничтожить практически любой танк противника, и миномет по правому борту. Да и пулеметами явно не обидели. Для Ближнего Востока - то, что требовалось!

 

*  *  *

Танк - просто кусок железа.

Люди - это сталь.

(Популярный афоризм израильских танкистов)

 

            Пока колонна перла по шоссе, Боаз продолжал читать наставления:

            - Не забываем, кто мы и зачем! Это миротворческая операция. В присутствии прессы - молчать, не болтать лишнего! Репортеров посылайте куда подальше, пусть с ними командир бригады треплется, у него голова большая! В числе прочих у нас фосфорные снаряды загружены, так вот, называть их только ДЫМОВЫМИ!!! Фосфорные боеприпасы запрещены Женевской конвенцией, если кто не в курсе. Воду особо не хлестать, не в отеле. Выйдем на шоссе Бейрут-Дамаск, задача считается выполненной...

            - Капитан, а что с фалангой? - перебил командира наводчик.

            - Абдул, успокойся, вечно ты во всем сомневаешься! Фаланга - местные христиане, они с палестинскими террористами борются. Это наши союзники. Как ты не привык только?

            - Ну Боаз... Веры в этих войнах никому нет... - пробухтел тот.

            Абдул всегда, во всех и во всем сомневался. Даже в присяге, вообще во всем, он просто по жизни никому не верил. Сам он происходил из общины друзов, им не запрещалось служить в армии, чем и воспользовался. На службу попал добровольцем, сказалось то, что армия часто являлась хорошим «социальным лифтом», но мало кто ему симпатизировал, считая его иноверцем. Даже в экипаже нашлись недоброжелатели, тот же Игаль, заряжающий, постоянно доставал сержанта глупыми вопросами по поводу и без. Зависть, что тут поделать... Правда, все признали, что лучшего стрелка во всем мире сыскать трудно было. Не знал он, что такое промах, и все тут.

            Абдул много раз хотел демобилизоваться и все передумывал, а незадолго до войны у него случилось что-то, о чем он никому не рассказывал. Потому он и остался в очередной раз сверх срока службы, словно сам стремился на войну, которая снова не заставила себя ждать.

            Боаз остался по другой причине. У него, капитана, все складывалось прекрасно, пока поселок, где жили родители, не расстреляли из «катюш» фанатики ООП. Ему было стыдно, что родители остались без крыши над головой, и он просто сбежал на войну от собственной совести. Даже зная, что дом им все равно отстроят. А ведь тоже «на гражданку» хотелось... Обидно было, но и удивляться особо нечему, война тут никогда, по сути, не прекращалась. Очередная война и для него не стала чем-то удивительным.

            Заряжающий и водитель служили не так долго, в экипаж попали сразу с «учебки». Хохмач-водила, веселый коротышка двадцати лет, приехал из Одессы (там он промышлял воровством), но подкопил валюты и решил начать новую жизнь, причем радикально. Заряжающий был лентяй редкостный, маменькин сынок по сути, но в танке показывал чудеса трудолюбия, швыряя в казенник снаряд за снарядом. Он хорошо усвоил, что от этого будет зависеть его жизнь. Заряжающий ненавидел наводчика, но боялся Боаза. Боаз не доверял наводчику, но давил в себе недоверие... Абдул просто был лучшим в своей роли. Водитель от такого «коктейля» офигевал молча, но предпочитал не вмешиваться. А наводчик Абдул прекрасно понимал всех и просто делал свою работу.

 

*  *  *

            ФАТХ в той войне были пушечным мясом. Сирийцы оставили их прикрывать западный фланг, но, по сути, отправили на убой, выигрывая время для предполагаемой обороны Дамаска. Противостоять бронированному кулаку ЦАХАЛ способных не было. Но тут дело решали пропаганда и наркотики, коих у «палестинских партизан» было в избытке. Давно не секрет, что если нет сил воевать, лучшим способом продолжить войну явится тот, что уничтожит мозг участникам.

            - К БОЮ!!!! Танки! Пятьдесят пятые!!!!! - донеслось из трансляции.

            Боаз довернул башню влево, его машина шла третьей в колонне, но он заранее нарушил строй, чтобы освободить себе обзор.

            - Вижу цель! - отрапортовала башня голосом Абдула, - сопровождаю! Пятьдесят пятый!

            - Влепи ему БФС! - а тут голосом Игаля: - Заряжен БФС!!!!

            Следом ухнуло орудие:

            - Сдохни, ублюдок!!! - Абдул не скупился на ругань, а Т-55 палестинцев, поймав в лоб бронебойно-фугасный, сначала задымил, потом полыхнул целиком, сдвинув башню набекрень, словно уголовник кепку.

            Колонна рассыпалась, перестраиваясь в боевой порядок, заухали пушки вразнобой, но схватка была короткой, засаду заметили и уничтожили сходу. Второй Т-55 тоже сгорел.

            - Жри тварь, жри!!! - Абдул колотил из спаренного с пушкой пулемета, кромсая все, что попадало в прицел.

            Боаз хлопнул его по плечу раз, другой, потом подзатыльник отвесил:

            - Да успокойся ты!!!! Они уже сдохли!

            Наводчик таращился на него невидящим взглядом:

            - Да?

            - Ты мне вменяемым нужен! Прекрати, фанатик чертов! - рявкнул Боаз, плеснув тому в лицо водой из фляги: - С чего так взбесился??? Едем дальше!

            Танк вдруг поехал:

            - Так я и еду, - мехвод Йося был спокоен, как и ведомый им танк.

            - Хи-хи-хи...

            - Ты вообще молчи, сопляк! - два подзатыльника от командира и наводчика прилетели заряжающему одновременно: - Смешно ему, ослу!!!!

            - Ну вы еще подеритесь! - откуда-то спереди крикнул Йося, выдав суровую правду: - В одной коробке едем! Двери закрываются, следующая остановка - рай!

            Распри прекратились сразу, каждый остался наедине со своими мыслями, оставаясь частью шестидесятитонного железного ящика.

            Колонна поперла дальше. Боаз глянул в перископы, провожая взорванный его экипажем Т-55. Из люка мехвода торчало обугленное тело, безглазый черный череп раскрыл пасть в немом крике, закинув голову. Труп цеплялся обугленными пальцами за небо. Но небо было слишком далеко, оно давно уже никого не слышало.

 

Бог создал Небеса.

Человек создал Ад.

(автора не знаю)

 

 

*  *  *

 

И жить бы, - да времени мало,

И даже умереть не успеть...

Осталось лишь опустить забрало,

И кровь за кровь! Смерть за смерть!

(Марш смертников, украдено с Ютуба)

 

            Палестинцы напросились сами. Причем напросились не первый раз, и не первый раз подставляли тех, кто давал их формированиям приют. Еще в шестидесятые-семидесятые, ООП и ФАТХ, возглавляемые Ясиром Арафатом, базировались в Иордании, но обнаглели настолько, что попытались свергнуть местного короля, заговор был раскрыт, и король Хуссейн выставил их восвояси. Воевать с Израилем у него никакого желания не было, армия его, традиционно для арабского мира слабая, не смогла бы сдержать бронированных лавин, и терять власть он был не заинтересован. Выставленные восвояси палестинские формирования осели на юге Ливана, где, вполне ожидаемо для себя, нашли хорошую кормушку в лице соседней Сирии, щедрой рукой подкармливавшей их оружием. Что добавилось к уже имевшемуся безграничному потоку денег, отсыпаемому им из СССР. Ливан тогда был «Швейцарией Ближнего Востока», местным курортом и средоточием финансовых потоков, страна процветала.

            Но Арафату этого показалось мало, его молодчики фактически оккупировали юг страны, навтыкали блокпостов на дорогах и принялись рэкетировать проезжавший транспорт с требованием «пожертвовать на спасение Палестины». Местная власть боялась их настолько, что ничего не предпринимала или не могла предпринять, но бизнес-элита страны этого не стерпела и стала создавать собственные наемные армии с опорой на христианскую диаспору. Основой этих армий стала ранее малопопулярная «Кетаиб», или, проще, фаланга, основанная еще в тридцать седьмом.

 

            Конфликт набирал обороты, палестинцы начали этнические чистки на занятых территориях, фалангисты «зачищали» палестинцев, и к восемьдесят второму году правительство Ливана окончательно погрязло в кровавой анархии, полностью утратив контроль над страной. Сирийский диктатор Хафез Асад мгновенно воспользовался ситуацией, введя «миротворческий контингент», а фактически оккупировав страну, что добавило радости террористам Арафата и чуть не положило конец фалангистам, которые были неспособны сопротивляться еще и армии Асада. Самыми популярными способами заработка стали контрабанда наркотиков и оружия да еще похищение людей. Правительство Израиля не сразу решило вмешаться в конфликт, но, как уже было сказано, палестинцы напросились, да и хотелось поставить наконец в Ливане сильную и лояльную хотя бы какую-то власть, потому Израиль принял кураторство над фалангистами, чем по сути, спас их от окончательного уничтожения. Артобстрелы с юга Ливана, провокации и теракты следовали один за другим, и когда-то этому следовало положить конец. Из всех планов был принят самый радикальный, вошедший в историю как «Мир Галилее». Тщательно отлаженная военная машина не давала сбоев, ПВО на оккупированных территориях перестало существовать за сутки, а территорию истерзанной многолетним конфликтом страны вспороли стальные клинья ЦАХАЛ.

 

*  *  * 

            В районе Сайды или, иначе, Сидона, стоял целый танковый полк ФАТХ. Перед штурмом город изрядно обработала авиация, его намеревались пройти сходу, ибо сам город штурмовали десантом с моря, но палестинцы просто так сдаваться не собирались. Для них не было секретом, что удержать город они не смогут, но у них и не было такой задачи, они просто оттягивали время. Десант свою задачу выполнил, но стрельба продолжалась, частей противника оставалось хоть пруд пруди.

            Танковая колонна шла по пятьдесят первому шоссе, но попала под огонь гранатометчиков, засевших в многоэтажках, стоявших в нескольких кварталах от площади Мурхан.

            Боаз видел, как снаряд РПГ угодил второй машине в правый борт, сорвав гусеницу, и как танк с заносом встал, лишившись хода, из решеток моторного отсека его полезли черные клубы дыма. Радио было забито бранью, мало что можно было понять, а в перископы мало что было видно.

            - Прикрыть подбитых! Взять экипаж на борт! И вперед! - откуда-то орал в трансляцию командир бригады. А по броне уже щелкали и колотили пули снайперов и пулеметчиков.

            - Абдул! Два фугасных по балконам пятого этажа! - Боаз успел рассмотреть там какие-то вспышки. Он нажал на приводы, и орудие довернулось к высотке.

            - Есть цель! Пулеметы там!

            - Заряжено!

            Орудие глухо ударило, послышался лязг выпавшей гильзы.

            - Заряжено! - И еще один залп.

            Толстенное стекло командирского прицела покрылось сеткой трещин. Явно снайпер. В этот момент что-то ухнуло в носовой части, и в танке резко завоняло гарью. Послышалось шипение автоматических огнетушителей.

            - Твою мать! Они в моторный засадили! - Йося остервенело пытался оживить двигатель. Тот скрежетал, чихал и хрипел, наконец завелся снова. Водила крикнул:

            - Мы масло теряем!!!

            - Фосфор... Твою мать, дымовым по пятому этажу!

            - Есть! - И снова ухнуло орудие.

            Из разломанного балкона вырвалось белоснежное облако, горящие гранулы фосфора, словно миниатюрные кометы, полетели из него в разные стороны. В прицел было видно, как сожженный фосфором гранатометчик, оставляя жирный дымный шлейф, летит вниз. Вот уж на чьем месте не хотелось бы оказаться, подумалось, было. Но предаваться сантиментам было некогда. Они подошли к подбитой «Меркаве» и открыли кормовую дверь. В танк втиснулись двое перемазанных копотью, они волокли контуженного мехвода:

            - Где четвертый?

            - Его первая машина подобрала, ходу!!!

            Дверь снова задраили, в танке стало тесно. В кормовой отсек были загружены дополнительные боеприпасы, и разместить там кого-то не представлялось возможным, но эти как-то впихнулись в узкий проход между стеллажей. Было слышно, как шипит и ругается очнувшийся мехвод с подбитой «Меркавы», он получил ожоги. Боаз перевел прицел влево, там из-за жилых домов выкатывалась старая «тридцатьчетверка», а об лоб его танка уже разбился прилетевший из нее бронебойный:

            - БФС, танк!

            - Есть цель! - в следующий момент верный Абдул снес башню этому антиквариату на гусеницах. Внезапно стало тихо, было слышно только, как воет поврежденный двигатель. Стрельба стихла так же внезапно, как и началась, палестинцы сбежали, или погибли. Боаз приоткрыл командирский люк, и прислушался. Над колонной прошли две «кобры», где-то впереди по шоссе послышался треск их скорострельных пушек, пару раз ухнули взрывы, вертолетчики дали ракетный залп по засевшей где-то бронетехнике. Откуда-то издалека доносился грохот, словно кувалдой по земле колотили - по Сидону била артиллерия, но путь вперед был очищен. Колонна тронулась дальше. Из трансляции донеслось:

            - Прислать вертолеты для эвакуации, у санитаров пять ангелов! Повторяю, БТР санитаров ПТУРом накрыли, у них пять ангелов...

            Абдул внезапно вырубил радиостанцию:

            - Извини, командир, пусть заткнутся, пока я тут все подряд дома складывать не начал. Не жилось гадам спокойно, и другим не дают...

            По красным крестам били как всегда, словно в удобную мишень.

 

*  *  * 

            Бои в городах - ад для танков. Даже самый защищенный танк можно пробить в крышу или корму, в конечном итоге, их не для городов делают. А теперь добавилась новая напасть - бомбы в машинах. Набьют спорткар взрывчаткой, водителя-фанатика накачают наркотой, чтоб совсем страх потерял и вперед, в атаку за «правое дело»! После нескольких подрывов, совершенных такими смертниками, все идущие навстречу и на большой скорости машины стали расстреливать сразу и без предупреждения. Разумеется, далеко не всегда в них ехали террористы, паника среди местного населения тоже давала о себе знать... Линия фронта, как таковая, перестала существовать, теперь передовая была везде. Палестинцы рассчитали все точно, жертвы гражданских росли каждый день.

            На окраине Сидона поврежденный двигатель окончательно подох, выработав все масло. Как Йося не матерился, воскресить мотор не представлялось возможным. Снова встали, теперь для того, чтобы сменить двигатель. Спасенный экипаж увезли на вертолете, заряжающий Игаль завидовал им - они ехали в тыл. Подоспевшие мотопехотинцы оцепили район, подогнали машины техслужбы, инженеры принялись за работу. В это время к ним подлетел санитарный М-113, из которого незнакомый сержант вытолкал кого-то чумазого, бородатого, с кровоточащим носом и в бетонной крошке:

            - Кто здесь Боаз?

            - Ну я...

            - У меня тут вам подарочек! Эта мразь положила ПТУР в наш БТР, пятерых на тот свет отправила! Я слышал, у вас арабоговорящий в экипаже? Надо бы допросить! Пускай у вас побудет...

            - Да навряд ли мой наводчик захочет с ним говорить, зная такие подробности... Эй, Абдул! Посмотри, к тебе гостя привели!

            - Мне его сразу пристрелить или поразвлечься? - Абдул слышал весь диалог и явно не испытывал к пленному симпатий: - Раз по санитарам стрелял, то я его сам на шаурму порежу!

            Наводчик подошел к связанному пленному, схватил чумазой рукой за подбородок, вздернув к своему лицу, и что-то тихо ему проговорил по-арабски. Тот внезапно начал молотить что-то скороговоркой, да так, что Абдул едва успевал переводить:

            - Это говно не палестинец, это сирийский десантник, оператор-наводчик противотанковый. Они оторвались от своих, попали в окружение, а тут наша колонна. Он остался один со всего взвода, говорит, что скучает по дому, у него дети... Да заткнись уже!!! - наводчик пнул сирийца в живот так, что тот свалился на спину: - На жалось давит, крыса. По санитарам стрелять не жалко было...

            - И куда нам эту вшивую свинью девать теперь? - спросил Боаз санитара-сержанта.

            - Нам он тоже без надобности, девай куда хочешь, своих забот хватает, - медик залез в свой БТР, и тот, скрежетнув гусеницами, полетел куда-то в хвост колонны.

            Связанного сирийца уложили в кормовой проход в танке, между стеллажами со снарядами. Сопротивляться он не стал и пытаться бежать тоже. Рядом в проходе валялась чья-та «разгрузка» с магазинами и автомат «Галиль».

            - Игаль, а это чья хрень тут?

            - Наши спасенные танкисты оставили...

            - Возьми, повесь на себя и присматривай за этим придурком! Делать пока все равно нечего. Машину нам оживят, сообщим, пускай начальство с ним разбирается... Черт, кровищей весь пол заляпает...

 

*  *  * 

Сколько веры надо нашим пленным,

Сколько воли - верным и неверным!

Сколько нефти протекло по венам...

(Мара)

 

            Ехать дальше пришлось с сирийцем. Начальство сказало по рации «спасибо»... И забыло о нем. Пристрелить ни у кого рука не поднялась, забирать его тоже никто не стал, так и потащили его с собой в кормовом отсеке, связанного. Уже в пригороде снова встали, головной танк напоролся на мину и поломал подвеску. Пока саперы прочесывали дорогу, пока чинили поврежденный танк, Боаз вылез из танка, повесив табельный «узи» на шею, и осмотрелся. Пригорода больше не было. Всюду сожженные дома, явно бедняцкий район был. Обгорелый каркас бензовоза «Урал». Несколько горелых танков-тридцатьчетверок, из открытых люков которых скалились черепа. Валялись повсюду гильзы от вертолетных пушек, брошенные тубусы от противотанковых гранатометов. Вертолетчики и артиллерия снесли все, что не добили авиабомбы, гражданские трупы валялись вперемежку с трупами ФАТХовцев. Боаз вспомнил гул канонады, которую слышал после боя в городе. Рядом с горелой «тридцатьчетверкой» все еще тлел израильский «Магах», получивший ПТУР в моторный отсек, люки «Магаха» были открыты, из них все еще сочился дымок с запахом горелой соляры. Местные стаскивали откуда-то уцелевший скарб, пытались какие-то палатки сооружать... Глупые дети их играли с пустыми гильзами и стреляными «трубами» от РПГ... Ветер разносил по окрестностям сладкую трупную вонь...

            Боаз глянул в кювет. Там валялся разорванный в лохмотья автоматными пулями «мерседес», здесь явно мотопехота постаралась, приняв его за машину с бомбой. А богатая тачка была, «пульман» как-никак... Двери отвалились, стекол, когда-то в хлам тонированных, по сути, больше не было, а в салоне так и сидела прибитая к сиденьям свинцовым шквалом целая семья. Отец, мать и двое детей. Боаз услышал жалобное мяуканье и спустился к машине, на руках одной из девочек сидел совсем еще маленький полосатый котенок, боявшийся уйти от своей мертвой хозяйки и только глаза в пространство лупивший. А к «мерсу» уже подкрадывались, порыкивая, оголодавшие бродячие собаки, возглавляемые породистым доберманом, они уже совсем перестали бояться людей...

            Танкист сорвал «узи» с ремня, упер откидной приклад в плечо, скрежетнул зубами и перещелкал собак одиночными, в голову, а в добермана выпустил остатки магазина, просто не зная, куда еще отправить свою ярость и ненависть ко всему вокруг, да и к самому себе тоже. Странно, но после расправы ему стало легче...

            - Эй, что там??? - на помощь уже бежали Йося и Абдул.

            - Псы... - просипел Боаз, подбирая котика на руки. Тот зажмурился и повис на «разгрузке». В танк вернулись молча. Тут подал голос заряжающий:

            - Ваш сириец что-то бормочет.

            Наводчик перевел:

            - В сортир просится. Говорит, у него руки связаны, хочет, чтоб помогли.

            Боаз поднял пленного, достал нож и перерезал веревки, выпиннув его под зад из танка:

            - Катись! Ссы иди! На дорогу! Игаль, присмотри за ним! - тот выбрался следом, взяв автомат наизготовку. Пока сириец отправлял нужду, собрались местные, привлеченные пальбой по собакам. Кто-то швырнул в сирийца камень, поднялись крики. Наводчик едва успевал переводить:

            - Кричат, что это все из-за них, ограбили их дома, убивали, а теперь они вообще все потеряли, хотят, чтоб мы его им отдали.

            Пленный лупил глаза от ужаса. Он упал на колени рядом с собственной лужей, что-то бессвязно лопоча, и протянул сомкнутые руки танкистам, явно требуя, чтобы его снова связали. Пришлось затолкать его обратно в танк, по счастью, колонна снова тронулась. Когда разрушенный поселок почти скрылся из виду, Боаз приказал снова встать, отобрал у заряжающего «разгрузку» и «Галиль», всучив все это сирийцу, и выпихнул его снова:

            - Ты нас достал!!! Катись обратно в свою чертову Сирию! Тебе с этим автоматом там медаль дадут! Абдул, переведи!

            Тот перевел, дверь задраили, тронулись снова. Голос подал заряжающий, глядевший наружу через приоткрытый люк башни:

            - Ваш придурок бежит за танком! - а тут еще и радио добавило голосом командира бригады:

            - «Тройка», что у вас там за задержки еще? Че за кретин с «Галилем» за вами скачет??? Мы и так от графика отстали!

            - Пленный дурит! - ответил Боаз.

            - Так пристрели его! - донеслось из радио. В колонне, похоже, уже забыли про сирийца, а тот продолжал бежать за танком и орать, размахивая автоматом, ноги его уже начали заплетаться. Пришлось остановиться снова. Наводчик затащил сирийца через кормовую дверь, отобрал автомат и «разгрузку», потом обругал его явно последними словами на родном языке, сириец же продолжал что-то бормотать, уже сквозь слезы:

            - Говорит, его гражданские даже с автоматом на куски порвут, если увидят! И еще боится, что фалангистов пригласят. Связать его?

            - Да хрен с ним, пускай сидит... Возиться с этим ишаком достало... - Боаз с пальца кормил тушенкой висящего на своей униформе котика. Тот слизывал желе шершавым языком, жмуря от удовольствия круглые зеленые глазки. Снова затребовали вертолет, выяснилось, что про пленного снова все забыли. Через полчаса летуны догнали колонну и забрали сирийца. Все вздохнули с облегчением, не забыв содрать с него куртку «на прощание», чтобы оборудовать коту лежанку. Тот блаженно уснул в проходе между снарядами, даже грохот дизеля и тряска ему не мешали...

 

*  *  *

            Ближе к ночи началось снова, но совсем не внезапно. Атака, как в учебниках. Рассыпались по полю и пошли развернутым строем на окопы сирийцев, или ФАТХовцев, это было не важно даже кого, засевших вокруг какой-то водокачки. Кота Боаз засунул в пустой огнеупорный контейнер от снаряда, а потом снова прильнул к оптике, чтобы продолжить привычную работу. Но здесь был не город, здесь у танков была родная стихия. Да, в лоб «колесниц» летели снаряды, но лоб у «Меркавы» пробить далеко не каждому снаряду под силу, и не каждое пробитие гарантировало поражение. Да, на водокачке сидели гранатометчики, но ее тут же сравняли с землей, огнем пушек не оставив камня на камне. Абдул превзошел сам себя - он «уложил» кумулятивный прямо под башню едва торчавшему из окопа «пятьдесят пятому», тот рванул так, что на километр вокруг стало светло, как днем. По танку словно кувалдой били, на броне явно прибавилось отметин, но грозной «колеснице» это было не страшно. Побежавшую пехоту покрошили из пулеметов. Врага просто раскатали за десять минут, оставив позади только десяток разбитых Т-55 в окопах и свежие трупы. А два Т-55, как оказалось, экипажи бросили целиком, даже снаряды все так же лежали в укладках. Позже Боаз осматривал свой танк, тот был страшен. Закопченный, секция экрана с борта сорвана, броня в сколах и вмятинах, в траках одной из гусениц забились остатки чужой униформы, заляпанные кровью. Даже желтый камуфляж танка стал какого-то странного серого цвета. Но чинить было, по сути, нечего. Новые дыры заваривать не пришлось, их просто не было. Освобожденный же из «укладки» котик снова улегся на куртку сирийца и тихо заурчал...

            Но до Бейрута они все равно не дошли, им просто не дали. В войну вступили политики и вездесущие репортеры... Кадры бомбардировок и обстрелов городов, показанные по телевизорам, сорвали все планы, и плевать тем репортерам было, что в городах горели в танках солдаты, которые пришли прогнать террористов из уничтоженной страны... Началась осада, а политики все продолжали и продолжали трепать языками в своих кабинетах...

 

*  *  * 

            Не нужно путать доброту

С тем, что называют «слабость»,

Я лучше пулю в лоб пущу,

Чем жить, как все, изображая радость,

В глазах - пожар, а в сердце страх,

Надежда в то, что время лечит,

Мы под огнем, курок взведен,

И каждый верит, что он вечен.

(SEVER – «Война»)

 

            Когда-то это должно быть кончено. Политики дотрепались до того, что Арафат со своими прихвостнями, и было их аж десять тысяч, безопасно свалил в Тунис, но, естественно, оставил целую армию на кого-то из подручных, по сути продолжив то, от чего, якобы, отрекся. Понятно, что Израиль тоже не торопился выводить войска, надо же было кому-то хотя бы иллюзию порядка поддерживать. Договоренности сыпались, теракты продолжались, военные торчали на блокпостах, танки били подкалиберными в движки дорогих и быстроходных легковушек, вышибая душу то из террористов-смертников, то из сошедших с ума от отчаяния беженцев, которые уже блокпосты были готовы штурмом брать, лишь бы сбежать из продолжавшей истекать кровью страны... Только чертова пресса бесилась в восторженных конвульсиях, продолжая смаковать очередные взрывы и расправы... А потери росли и росли, причем, по большей части, потери гражданских. Террористам было выгодно взрывать их, ведь военные еще когда к себе подпустят... Фалангисты опять повадились резать палестинцев, опять-таки гражданских, ООПовцы и ФАТХ также кромсали христианские кварталы городов и деревень.

            Странно, как вообще в Ливане выборы провели, но результат был ожидаемым, президентом избрали Башира Жмайеля, лидера фалангистов. Это вообще никого не удивило, палестинцы довели страну до края пропасти. А четырнадцатого сентября страна в эту пропасть прыгнула. Башира взорвали в собственном штабе, а заложил бомбу сирийский наемник Хабиб Шартуни, чуть ли не подручный Башира. Мало кто обратил внимание, что был он такой же христианин, как и Башир... Деньги сделали свое дело.

 

            Танки снова понеслись по пятьдесят первому шоссе, и в этот раз Бейрут не устоял, спасать город трепачам в кабинетах уже не хотелось.

 

*  *  *

            Любимец экипажа, получивший гордое имя «Фосфор», к тому времени подрос и уже с трудом влезал в лоток от снаряда, но во время обстрелов старательно прыгал в безопасный кевларовый кожух. Один снаряд, как раз-таки фосфорный, в боекомплект специально теперь не грузили. Дымовыми их тоже перестали называть, всем надоела брехня для репортеров.

            Вход в Бейрут был страшен. Пехота попадала под пулеметный и снайперский огонь из высоток, когда-то роскошных отелей, солдаты гибли и гибли, и тогда им в поддержку отправили танки, чтобы выбивать снайперов из-за бетонных стен. По улицам просто реки крови потекли. Гражданские, вместо того чтобы прятаться, сами сбегались под огонь, дабы поглазеть.

            «Меркава» Боаза все так же была потрепана тем давним боем, и ни у кого не дошли руки обновить машину - работала она исправно, чего суетиться? Так их и послали в Бейрут.

            Теперь его танк шел по проспекту этого истерзанного города, прикрываемый спецназом. Вот один из солдат упал, каска, пробитая пулей снайпера, скатилась на асфальт. А следом за этой пулей с высотки за очередным перекрестком полетели реактивные гранаты, и ударил пулемет.

            Йося врубил дымовую установку, не дожидаясь команды, из выхлопной трубы поперла пелена паров соляры, заволакивая проспект. В асфальт перед носом врезалась ракета от «мухи», солдатня пряталась за броней, беспорядочно колотя из автоматов, и никто не заметил еще одного пуска.

            Ухнуло так, что в ушах стало больно, танк наполнился едким дымом, какой-то сыростью, мехвод рванул заднюю, чуть не передавив спецназовцев, и сразу отскочил на целый квартал, а в крышу моторного снова ударил еще один кумулятивный. Прямо в жалюзи воздухозаборников левого борта. От этого удара у всех просто чувства отказали. Двигатель заглох, из решеток повалил дым. В наступившей тишине были слышны только свист огнетушителей и жалобное мяуканье Фосфора, заглушавшее даже пальбу с улицы. Оно и разбудило контуженый экипаж.

            Боаз понял, что еще жив, он стер какую-то липкую жижу, залепившую ему глаза, и понял, что в хлам рассадил обо что-то лоб, крови натекло как от некошерной свиньи. Из кормы все так же мяукал Фосфор, на полу валялся Игаль и хлопал глазами, а Абдул таращил на Боаза вконец обалдевший взгляд, сверкая белками глаз с закопченной морды:

            - Ты живой????

            - Мля, твари, нам всю крышу раздырявили! - хрипел мехвод, стягивая бинтом ожог на левом плече.

            Радио орало диким голосом, спецназовцы, спрятавшись за брошенными автомобилями, пытались доораться хотя бы до кого-то, поняв, что попали в ловушку.

            - Йося, ты как?

            - Работать могу, командир... - мехвод был злобен, а по покрытым копотью щекам катились слезы, - Извини, мне хреново...

            С этими словами Йося раскурочил аптечку и вкатил себе морфий. Его голова моталась, как у китайского болвана, он явно дыхнул газа «хэлон», которым сам себя только что потушил двигатель.

            Игаль встал и шарил по укладкам, чего-то пытаясь найти, а с потолка в корме падали последние капли мутной воды - кумулятивная граната, пробив крышу, продырявила и бак с водой. Он их и спас, все было предусмотрено самой конструкцией машины. А раз так, то:

            - Йося, оживи чертов двигатель! Зарядить фугасный! - Боаз оглядывал свой экипаж и видел, как они теряли остатки человечности, готовые исполнить самый жестокий приказ, готовые намотать на гусеницы и разорвать кого угодно. Командир оскалил зубы в жуткой ухмылке:

            - Я хочу, чтобы... Эта. Чертова. Высотка. СЛОЖИЛАСЬ К ХРЕНАМ СОБАЧЬИМ!!!!!

            Вот Абдул блеснул пожелтевшей радужкой глаз и отвернулся к прицелам. Вот загудела перезагруженная заново СУО, приборы ожили. Вот Игаль нашарил фугас и швырнул в казенник. Вот спереди донеслось:

            - Я его завел!!!!

            И они перестали быть людьми, теперь это была одна машина, только что погибшая, но не до конца. Искавшая возмездия.

            Мотор харкнул солярой, бросил струи пламени в выхлопной коллектор и взревел так, что остатки спецназа где-то впереди просто охренели. Башня со скрежетом поводила дулом из стороны в сторону, словно стряхивая с себя остатки смертного сна, а потом заскрежетали под брюхом гусеницы. Мертвый танк воскрес!

            Пальба внезапно прекратилась. «Меркава» в клубах мерзейшего черного выхлопа подлетела к перекрестку, но наводили совсем не по балконам, танк уставил дуло в стены первого этажа и принялся ДОЛБИТЬ. Танк швырял снаряд за снарядом, дробя стены и перекрытия на первом этаже, на улицу вылетали облака пыли и каменной крошки. Первый этаж загорелся. Стрелять с высотки давно прекратили, те, кто минуту назад чуть не сжег танк и радовались, что перебили почти взвод, от отчаяния теперь простирали на балконах руки к небу, побросав пулеметы, РПГ и «калаши». Но небо услышало только рев танковой пушки и оглохло от залпов, теперь небу вообще срать на все хотелось.

            Даже спецназовцы, погибавшие минутой раньше, не стали стрелять в террористов. А может, их схватил столбняк от всего, что они увидели. Танк продолжал колотить по высотке и продолжал. А потом высотка сложилась.

            Экипаж повалился на пол без сил, засыпали как попало, смертная усталость переполнила всех одновременно. Мотор снова заглох. А Боаз бережно достал из разодранной струей РПГ укладки Фосфора. Кот был весь мокрый, на него почти вся вода с потолка вылилась. Но кот был невредим, ему только слегка шерсть на правом ухе опалило. Он вцепился в «разгрузку» Боаза и тихо заурчал. А с соседней улицы выкатывались сразу пять «Меркав» в сопровождении целого батальона пехоты. Свои.

            Кот баюкал хозяина, и тому было наплевать на вопли священного ужаса из рации:

            - Мать вашу всех, «тройка»... Ну, навоевали вы тут... Все, отдыхайте, к вам подкрепление идет.

            Боаз вырубил рацию и открыл башенный люк, глядя в ослепительно синюю высь. Следом и он провалился в сон.

 

*  *  *

            Остатки сопротивления к вечеру загнали в пригороды Сабра и Шатила. Беднейшие районы, заселенные теперь беженцами из той же Палестины. Танки стояли на дорогах, ведущих в низину, огороженную заборами и проволокой. Солдатня устроила блокпосты около боевых машин, до поселка было километра два. Ясно было, что там полно ООПовцев, но приказа выдвигаться не было. Выяснилось, что «зачистить» остатки террористов вызвалась фаланга. Танку Боаза снова поменяли двигатель и перезарядили огнетушители, но ему на это было наплевать. Плевать он хотел и на пеструю пехоту фаланги, которая зачем-то везла в лагеря бульдозеры. Он просто радовался, что не надо лезть с танком на узкие переулки. Если вообще мог радоваться, теперь даже он в этом сомневался. На город опустилась ночь. Откуда-то из-за спины доносились хлопки минометов - из города били осветительными снарядами, а над лагерями повисали «люстры». Били осветительными, чтобы помочь фалангистам во время зачистки.

            Откуда-то из танка подал голос наводчик:

            - Ты это слышишь?

            - Что, Абдул?

            - Эти скоты гражданских режут.

            Боаз внезапно понял. Стрельбы из города почти не было, зато воплей и криков - предостаточно. Боаз нырнул в люк и уставился в оптику:

            - Черт, ни хрена не вижу!!!

            Он водил прицелом из стороны в сторону, наконец, заметил какой-то дворик, а на нем... А посреди двора фалангисты, хохоча, прикончили пятерых женщин штыками, детей сбросили в колодец и закинули следом гранату. Патроны экономили:

            - Это что еще за ЕПРСТ????

            - А ты не понял? Мы сами развязали им руки, - наводчик потер воспаленные глаза: - Перед войной... Палестинцы захватили автобус, там и мой старший сын был. Семь лет всего. Первая поездка без родителей. Туристы, летний лагерь... Они тринадцать детей тогда из автоматов перестреляли, вместе со взрослыми... Мне хотелось найти их и перебить лично... Но, черт, не так хотелось... Не детей же.

            - И как теперь??? Наши-то начальники что, не знают?

            - Начальникам плевать, они солдат экономят, а террористов в лагерях просто нет.

            - А где же?

            - Да по туннелям ушли, что, не помнишь репортажей этих репортеришек? Телек не смотрел? Фалангисты за своего Башира гребаного мстят, и как всегда тем, кто стрелять не станет.

            - Получается, что мы им помогаем... А мне отец рассказывал про лагеря в Европе, тоже за проволокой. Это называлось Холокост... И кто же мы с тобой теперь, Абдул?

            - А ты не понял? Нам только глубоких черных касок теперь не хватает. Мы скоты, Боаз, просто скоты в горелом танке... Нет, я не такой мести хотел... Я просто хотел, чтобы дети перестали умирать. А что получил??? Вот так оставаться сверх срока в армии, капитан...

            - Нас бы все равно мобилизовали... И мы все равно бы это увидели.

            Из танка выглянул Игаль, он держал бинокль и тер заспанные глаза свободной рукой:

            - Что за вопли, командир? Откуда? - минут десять он таращился в сторону лагерей, потом сполз в танк, негнущимися руками сгреб «Галиль» когда-то спасенных танкистов, отдраил дверь в корме и вылез на воздух:

            - Я в этом участие принимать не собираюсь! Гады, гады, да на кой хрен!!? Вы даже кота «Фосфором» назвали, а меня в кого превратили??? Я сам не человек больше, мля!!!! Только и умеете, что приказы выполнять, а сами...

            Боаз крикнул:

            - Эй, Игаль? Ты что творишь, твою мать, тебе до дембеля... - договорить он не успел, заряжающий взвел штурмовую винтовку, упер себе в подбородок ствол и нажал на спуск. Тело упало, с блокпоста никто даже ухом не повел. Там на Сабру и Шатилу таращились. Мехвод продолжал спать. Из рации донеслось:

            - «Тройка», что за стрельба??? - они издалека все видели и слышали. Боаз взял переговорник:

            - Мой заряжающий посмотрел на ваших сраных фалангистов в деле. Он сошел с ума и застрелился.

            - Бросайте блокпост, раз так, пехтура и без вас справится. Игаля вертолет заберет, оставь его там. Вам все равно давно надо в капремонт. Езжайте домой. Это приказ!

            - Принято! Йося, просыпайся, заводи, и валим отсюда, - командир с наводчиком шумно задраивали люки, лишь бы снаружи ничего не доносилось.

            Мехвод продирал сонные очи:

            - Завожу, командир, завожу, - заревел запущенный дизель: - А где Игаль?

            - Нет больше Игаля, поехали отсюда. Люк задрай!!!

            - Это как?

            - Не спрашивай, соня. Просто задрай люк и газуй в тыл, чем громче, тем лучше. Просто газуй. Нам еще есть, куда возвращаться.

 

*  *  *

            Танк катился в тыл, оставив лагеря позади, позади остались блокпосты, кровавая баня, разрушенный город. Абдул с Боазом курили, лежа рядом на полу, передавая друг другу последнюю сигарету. Остальные еще ночью кончились. В оптику пробивалось восходящее солнце, а на руках Боаза продолжал бормотать Фосфор, так и не понимавший, почему у хозяина сердце колотится, как пулемет, хотя стрельба вокруг и затихла. Из-под повязки на голове вяло сочилась липкая кровь, запекаясь под затылком. Кот пытался успокоить хозяина как мог, но у него не получалось. Кот не сдавался, тарахтел, словно маленький дизель, наконец, Боаз уснул прямо на загаженном маслом и собственной кровью полу боевого отделения, задавив сигарету в луже соляры. Абдул влез на свое сиденье.

            - Так что там было, Абдул? - снова спросил мехвод.

            - Не спрашивай. Просто газуй.

            И Йося газовал. Они возвращались домой.

 

*  *  *

Потери Израильского контингента составили около 657 человек.

ФАТХ и ООП потеряли около 1000. Точных данных нет.

Сирия умолчала свои потери, по разным данным - 357 человек.

Гражданских лиц погибло около 19000, точные данные неизвестны до сих пор.

Хабиб Шартуни казнен по приговору Совета Судей Ливана 20.10.2017г.

Война продолжается.

Пресса продолжает разжигать.

 

*  *  * 

ПТУР - Противотанковая Управляемая Ракета

СУО - Система Управления Огнем, по сути - бортовой компьютер.

БТР - Бронированный ТРанспортер

РПГ - Реактивный Противотанковый Гранатомет

«Кобра» - легкий ударный вертолет США, продавался по всему миру.

ООП - Организация Освобождения Палестины

ФАТХ - «Движение за национальное освобождение Палестины» - по сути, еще одно формирование ООП

ЦАХАЛ - Армия Обороны Израиля (в национальной аббревиатуре)

БФС - Бронебойно-Фугасный снаряд. Он же со сминаемой головной частью

«Магах» - средний танк ЦАХАЛ, переделка американского М-60

«Муха» - одноразовый РПГ советского производства

Кумулятивный снаряд - снаряд направленного действия, пробитие брони осуществляется струей плазмы, с последующим поджогом всего за броней. 

Подкалиберный снаряд - снаряд, пробивающий броню за счет кинетической энергии. Оболочка, как правило, отделяется, сердечник с большой скоростью летит в цель.

«Пердуны-истребители только воздух

портить умеют. Историю делают бомберы!»

 

(Х.ф. "Полет Интрудера")

 

          "Скайрейдеры" заходили на посадку. Первое звено, Митчелл с Килгором, как всегда, словно на параде, одновременно выпустив шасси, притерлись к избитой грунтовке. Один зарулил на стоянку, второй выкатился с полосы и клюнул носом в грязь, обломав винт. Техники с любопытством наблюдали за вылезшим из кабины капитаном Митчеллом, в просторечии "Митчем", рассыпавшим самые мерзкие ругательства – машина его была похожа на дуршлаг с крыльями, непонятно вообще, как он дотащил ее до полосы:

          – Факнутые вьеты! Откуда у них столько пятидесяток??? Я готовился летать на "Тадах", а мне сунули в руки эту тарахтящую рухлядь! – Он зверски пнул сапогом в корпус, руль поворота, и без того едва висевший на разодранных креплениях, отвалился и упал в грязь. – Твою мать!!!! – Из самолета в клубах дыма вылетело катапультное кресло, описав дугу, подобно тактической ракете, и хлопнулось куда-то за ограду аэродрома.

          – Офицер! Береги имущество! Это не твоя собственность! – из подлетевшей "санитарки" выскочил коммандер Стоунуолл. – Каковы результаты операции?

          – А то, мать его, не видно? Спасателей ваших сгрызли "МиГи", где этот факнутый F-100 упал, вообще не нашли, а по нам проехались зенитки! Твари! Пятый вылет за неделю – и снова в молоко! Вертолет спасателей потеряли, пилота "Сейбра" не нашли! Пошло оно все в жопу!!! Сэр!!!

          – Можешь радоваться, Митчелл! Ваша сладкая парочка мне надоела! Вас переводят в Таиланд, в эскадрилью "сто пятых". Получите там скорости столько, сколько сожрать сможете!

          – Благодарю, сэр, – пробухтел Митч. – С тарахтелки на "Тад"... Давно бы...

          – Митч, а вам вообще что-то в жизни нравится?

          – Моя зарплата!

          В затянутом облаками небе разносился гул проплывавших в звенящих высотах "Крепостей"...

 

*  *  *

 

  - Наши летчики обучены сжигать

  людей заживо, а мы запрещаем им писать на

                                самолетах слово "fuck", так как это - бранное слово!

 

     (Х.ф. "Апокалипсис сейчас", полковник Вальтер Курц)

 

          F-105D представлял собой плод гения грузинского авиаконструктора Александра Картвели, подавшегося в эмиграцию в 1919 году, и теперь трудившегося на благо фирмы "Рипаблик Авиэйшн". Изначально машина представляла собой огромный бомболюк под термоядерную бомбу В-28, вокруг которого были приделаны крылья, оперение, столь же огромный двигатель и кабина пилота. Почему эта загадка природы называлась истребителем, являясь, по сути, полноценным сверхзвуковым бомбером, оставалось тайной. Ядерной войны в ближайшем будущем не ожидалось, а любовь людей к войнам локальным, впрочем, от этого не менее страшным, заставила их оснастить сие чудо богатым спектром внешних обвесов, а некоторые – и мордой акулы, нарисованной на носу, – чтоб все боялись. "Тады" могли поднять внушительный груз – во время Второй Мировой таким мог похвастаться легендарный "Либерейтор", однако многие их недолюбливали поначалу за не совсем удобное управление. Впрочем, начавшаяся мясорубка во Вьетнаме все расставила на свои места. Самолет делался для войны, а удобство в данном случае было приемлемой жертвой, и именно "сто пятому" была уготована судьба стать символом начавшегося конфликта. Машины базировались на территории Таиланда, в основном на базе Корат. Для действий над Вьетнамом им требовалось две дозаправки в воздухе – одна на пути к цели, вторая – на обратном, потому в небе постоянно держали целую армию "стратотанкеров" всех мастей.

          На носу своего "Тада" Митч намалевал Смерть, летящую верхом на косе, сопроводив это загадочной надписью "Armata strigoi". Всем любопытным он объяснил, что это означает "Армия мертвецов" в переводе с молдавского. Очевидно, он полагал, что вьеты неплохо знают молдавский и смогут прочесть надпись на борту сверхзвукового истребителя перед тем, как им на головы полетят бомбы и баки с напалмом. Приятель Килгор ничего рисовать не стал – он не мог похвастаться творческим умом. Он просто был рад, что получил, наконец, машину, летать на которой учился. Поршневой "Скайрейдер" остался в прошлом... Время динозавров с винтами подходило к концу, на смену им приходили более совершенные орудия убийства.

 

*  *  *

         

Ошибочно полагать, что война в воздухе в те годы сильно отличалась от действий Второй Мировой. Управляемое оружие было грубым, практически бестолковым и примитивным, локаторы постоянно ломались, и только двигатели становились все сильнее и прожорливей. Скорости возросли, грузоподъемности тоже, принцип применения остался тем же – забросать противника огнем и железом, не заботясь особо о точности. Тем паче, что большая часть целей постоянно пряталась в джунглях, действия все одно – шли по площадям. Точечные цели обрабатывались в основном, так же – ковром из бомб. Отдельно взятый боеприпас в расчет не брался, дело делали десятки и сотни. Даже на совершенный "Фантом" начали вешать пушки – низкая точность ракет заставила сделать выводы, а от МиГов надо было чем-то отбиваться.

          Наступающее утро встретило взлетавшие "сто пятые" ослепительным солнцем, гладкой бетонкой и гроздьями напалмовых баков под крыльями. Работать предстояло в режиме "такси по вызову" – дойти до позиций ДРВ и сбросить груз, куда наведут наблюдатели. А если не наведут – на первое, что подвернется. Звено прогрохотало по полосе и ввинтилось в безоблачное небо. Впереди предстоял долгий путь.

 

*  *  *

         

– Жар-птица-один, это святой отец, вы на месте?

          – Так точно, святой отец, движемся к устью реки Нанг, будем через минуту! – забытье полета было прервано голосом наводчика. Митч покрутил рукоятки приемника, стараясь избавиться от треска помех. Не помогло.

          – Жар-птица, нашим парням нужна поддержка, партизаны засели в деревне, даем подсветку дымом, пройдитесь по ним как положено!

          – Херанем от души, святой отец, встречайте! Килгор, за мной, цель на тринадцать часов, полный залп!

          "Тады" прижались к земле, на полном форсаже набирая скорость на бреющем. На горизонте показалась деревушка, от которой врассыпную ринулись вертолеты, вокруг них носились трассы зенитных пулеметов. Фиолетовые клубы от дымшашек-маркеров красиво расплывались в воздухе.

          – Захват! Сброс! – Митч резко рванул рукоятку на себя, вздергивая избавившуюся от груза машину, одновременно глянув в зеркала заднего обзора – ведомый в точности повторил маневр. Там, где была деревня, теперь бушевало море огня, черные клубы дыма поднимались к небу. Вертолеты, минуту назад так нуждавшиеся в поддержке, в парадном строю уходили на свои базы – десант высаживать было просто некуда и более незачем. Напалм свою работу сделал за них.

          – Отличная работа, жар-птица-один!

          – Спасибо, святой отец! Идем домой...

          И снова долгий путь и дозаправка...

          Митчу такая работа нравилась куда больше, нежели полеты на тихоходных "Скайрейдерах", которые, при всей своей убийственной мощи, легко могли попасть под огонь любого стрелкового оружия. "Тандерчиф" был красив, изящен, стремителен. Он казался неуязвимым, взмывая в небо, ведомый мощнейшим в то время двигателем тягой более десяти тонн. Митч влюбился в эту машину, когда еще только осваивал азы пилотирования. Он искренне считал, что растущие потери "Тадов" можно было объяснить только неумением тех, кто их пилотировал. Он просто сросся со своим самолетом, прикипел к нему, считая продолжением себя самого. Нельзя сказать, что Митчелл с Килгором ненавидели вьетов, коммунистов, или еще кого. Они прибыли на войну просто потому, что того требовал приказ, а вовсе не из-за каких-то идеалов. Идеалов у них почти не было, а к службе они относились как к сложной и местами опасной работе. Их "Тады" теперь утюжили джунгли каждый день, и их абсолютно не заботило, в кого попадут их бомбы. Приди приказ – Митч бы отбомбился и по Президенту Соединенных Штатов, если бы на то выдалась инструкция. Ему просто было наплевать на то, что он делал, потому что он не обременял себя моральными терзаниями. Он считал, что на муки совести на войне времени нет, а те, кто занимает себя лишними чувствами – получают зенитную ракету в хвост, или трассу от МиГ-17. Митч считал себя технократом, влюбленным до самозабвения в свой "Тандерчиф". И тот отвечал ему тем же. Единственное, что его доставало – тот простой факт, что его новый начальник, полковник Уэсли, был негром. Потомственный южанин, Митч терпеть не мог черных на руководящих постах. Да и на любых других тоже. Тот факт, что его командир окончил Гарвард и говорил на пяти языках, Митчелла не интересовал, он считал своего командира врагом просто потому, что тот был черным. Странно, что тот считал Митчелла чуть ли не другом, прекрасно зная о расистских убеждениях капитана.

 

*  *  *

         

В наступившем 1966 году вьеты уже представляли собой силу, с которой приходилось считаться. У них не было ничего, чем они могли бы противостоять ВВС США. МиГ-17, основа ПВО Вьетнама, к началу войны устарел практически безнадежно, часто попадались и "пятнадцатые". "Девятнадцатые" и "двадцать первые" встречались редко – вьетнамцы старались беречь сверхзвуковые машины, чтобы в нужный момент поднять их для перехвата "B-52". Страшная вещь – ракета комплекса С-75, которую прозвали "летающим телеграфным столбом", была столь же редким явлением, вьеты имели много комплексов, но мало боеприпасов к ним.

          Но у них была воля. Вьеты шли на смерть, не заботясь о потерях, со всем присущим азиатам презрением к собственной жизни. Обилие "зелени" только играло им на руку, бравые пилоты устраивали очередной ад джунглям, но противник словно растворялся в растительности, чтобы через минуты снова начать колотить из всех стволов и калибров. Зенитной артиллерии у них было просто море. В пригород Ханоя сунуться было невозможно, не поймав пару-другую снарядов. Даже стратегические B-52, летавшие на недосягаемых пушкам высотах, несли потери. Идущие плотными группами стратобомберы часто становились жертвами "летающих столбов", которые облаками осколков вырывали из строя иной раз и по две, а то и по три машины. И тогда с расколотых взрывом небес сыпались дожди обломков, керосиновые дожди из прорванных баков и кровавые лохмотья тел...

          Пользы от налетов "стратегов" не было никакой, они перепахивали гектары джунглей, в то время когда спрятавшиеся там вьетконговцы спокойно отсиживались в сети туннелей и бункеров, накопанных ими повсеместно. А потери росли. В дело вступали вертолеты, "крылатая кавалерия", истребители и штурмовики. На поля, джунгли и деревни сыпался град ракет, баков с напалмом, кассетные бомбы, дороги перепахивались скорострельными пушками, диоксин выливали на деревья, чтобы листья опали, десантники прочесывали джунгли... Но спустя считанные часы проклятая пропитанная смертью земля снова оживала, выплевывая очередные тучи пуль, снарядов и даже примитивных стрел из луков, которыми били по низколетящим вертолетам.

          День за днем сценарий повторялся, конца и края не предвиделось. Редко когда эскадрильи возвращались в полном составе, редко кто возвращался без пробоин на корпусе.

          Митчелл страдал от безделья. Погода на всю неделю вперед была испорчена, дожди хлестали как из ведра, доставал ветер, полетов не предвиделось. На двери казармы он от безделья приколотил найденное неизвестно где распятие и вывел надпись: "Никто не останется наверху". Юмор был оценен – Уэсли пригрозил ему арестом, но снимать своеобразную вывеску не стал. Килгор же пьянствовал с техниками, пытаясь в философской беседе доказать им, что двигатели выводит из строя не погода и высокая влажность, а постоянная гонка на сверхрасчетных режимах. Впрочем, до конца войны было очень и очень далеко, и вскоре этот вынужденный отдых закончился.

 

*  *  *

 

          Однажды Митч увидел смерть. Их послали разбомбить очередной мост в пригороде Ханоя, по которому, якобы, вьеты перевозили стратегически важные грузы. На задание отправилось восемь машин, под крылья каждой подвесили по два "Сайдвиндера", ведь вылет считался опасным, "Тады" взяли по пять бомб "Snake eye", оснащенных аэротормозами – к цели надлежало подойти на бреющем, чтобы избежать обнаружения, и бомбить с минимальной высоты. Но до цели они не дошли. Их ждала целая дюжина "МиГ-19". Думать было некогда, пришло время реагировать.

          Бомбы мгновенно полетели в болота, сброшенные вместе с держателями, подвесные баки с керосином отправились следом – машины требовалось облегчить максимально, двигатели дыхнули пламенем, выходя на форсаж, мимо носились трассы – вьетнамцы не экономили снарядов. "Сайдвиндеры" оказались практически бесполезны в этой карусели – "МиГи" отлично уворачивались от несовершенных ракет. Пришло время пушек. Два "Тада" уже сыпались к земле, объятые пламенем. Митч заметил, как один "МиГ" оказался у него прямо перед носом, все вырастая в прицеле, явно пытаясь совершить самоубийственный таран, и успел нажать на спуск, распоров вьетнамский истребитель вдоль через кабину пилота до самых двигателей шестиствольным М-61, одной длинной очередью выпустив весь боекомплект.

          По машине прогрохотал град обломков, в крыльях появились прорехи, а половину фонаря залепила какая-то мерзкая серо-кровавая жижа. Митч понял, что это были мозги. Руки его затряслись, ему очень захотелось отправиться обратно в Ричмонд, глаза подернули слезы. Бой уже шел на приличной высоте, когда в кабине отвратно запиликал пеленгатор РЛС, а потом пиликанье перешло в непрерывную трель. Митч увидел, как где-то справа, почти у горизонта, с земли поднялись столбики белого дыма ускорителей. Один, второй, третий, еще, еще... Он знал, что это "летающие столбы", и жить ему теперь оставалось менее десяти секунд. Строй рассыпался, небо расцвело облачками шрапнели – в дело вступили зенитки. Вьеты не боялись попасть по своим, они считали эту жертву приемлемой – убить врага было для них важнее.

          Непонятно как, но верный друг Килгор продолжал висеть у Митча на хвосте. А на хвост Килгора уже пристраивался "МиГ-19".

          Митчелл отдал команду выйти из боя, две машины понеслись к земле, до предела форсировав двигатели, сирена пищала, вообще не переставая, наконец, где-то над кабиной ослепительно полыхнуло. Снова пробарабанило по обшивке, самолет затрясло, элерон с правого крыла отвалился... И попал в воздухозаборник "МиГа". Тот мгновенно превратился в огненный шар. Два "Тада" бежали с полным газом, наплевав на инструкции и приказы. В зеркалах было видно, как две, а может, и четыре ракеты смели с небес оставшиеся там четыре "Тандерчифа" и пять "МиГ-19", которые не хотели, или не могли прекратить свою смертельную карусель. Ракеты примирили их навеки, на землю посыпалось то, что когда-то было красивыми, такими изящными самолетами и живыми людьми. Но теперь все это было разорвано в клочья бесстрастными и бездумными боеголовками. Наверху никто не остался.

          Как добрались до Кората, Митч не помнил. Не помнил, как техники ломами разбивали заклинивший фонарь, чтобы выпустить его, не помнил он и Килгора, который выволакивал его из заблеванной кабины и никак не мог разжать пальцы, вцепившиеся в рукоятки управления, не помнил и полковника Уэсли, которого он даже не мог ненавидеть в тот момент. Он дотащился до своей койки и приложился к бутылке. Ему хотелось одного – забыть.

 

*  *  *

         

Две последующие недели они провели в кабаках. Может, алкоголь, а может, умелые тайские девки не сильно тяжелого поведения сделали свое дело, но вскоре приятели успокоились и смирились с тем, что на войне приходится терять своих товарищей. "Тандерчифы" их не просто залатали, их дополнительно приспособили к ставшему столь негостеприимным небу Северного Вьетнама. Машины оснастили станциями постановки помех и кассетами с тепловыми ловушками, и дипольными отражателями, да и пеленгаторы пусков ракет оснастили экраном-индикатором, показывавшим направление угрозы. Это напоминало своеобразный естественный отбор – слабые гибнут, выжившие эволюционируют. Обновленные птицы войны, залечив свои раны, были готовы вернуться в небо. На "Armata strigoi" под кабиной появились две маленькие оранжевые звездочки – память о двух сбитых "МиГ". Уэсли назначил его ведущим группы, а молодые пилоты из пополнения с завистью смотрели на его самолет. Митчелл же старался о той страшной победе не вспоминать.

 

*  *  *

         

Летали, в основном, парами, на бомбардировку тактических целей или ударов "бей-беги". К Ханою теперь ходили через холмы севернее города, получившие прозвище "Хребет "Тадов"". Под прикрытием высот локаторы их не видели, и у вьетнамцев было очень мало времени, чтобы среагировать. Но тогда "Тады" выручала мощь их двигателей, позволявшая быстро уйти после атаки.

          В этот раз Митчу с Килгором предстояло работать со старым знакомым –  "святым отцом". В одной из бесчисленных деревень локаторщики засекли скопление техники, – возможно, конвой, может и что посерьезнее. Под крылья подвесили пузатые кассетные бомбы, по восемь на машину. Это казалось рутиной, противодействия ПВО не ожидалось – "святой отец" доложил, что зона полетов сегодня свободна. Истребители шли к цели, а их пилоты засоряли эфир:

          – Эй, Митч!

          – Ну...

          – Слушай, а ты как в армии оказался?

          – Сказали, что летунам платят хорошо, а водителем школьного автобуса мне к тому времени работать надоело... Я своей подруге дом в Неваде обещал...

          – А как же "служебный долг"? Вроде нам часто об этом говорят...

          – Кто, Уэс? Этот ниггер? Да плевал я на этот долг, я работу искал... Нашел, мать ее, ах да, и на Уэсли я тоже плевал, полковник сам тут деньги гребет, а нам затирает, что мы демократию в мир несем... Я вот только бомбы в мир несу, например... Сегодня свежее блюдо – кассетные оптом. Осколочно-фугасные суббоеприпасы в красивых зеленых упаковках.

          – Слушай... А в тот вылет, когда ты два "девятнадцатых" свалил... Что ты увидел такого, что потом две недели пил без просыху?

          – Воюй дальше, может, и ты увидишь... Придурок ты, сам же пил вместе со мной...

          – Еще бы, на нас шесть ракет вышло! Я как в аду побывал! Непонятно, как мы вообще выбрались оттуда...

          – Тебе бы только ракеты считать... Бухгалтер, мать его.

          – А я пошел защищать свою страну... По зову сердца, так сказать. Не пойму вот, мы бомбим их каждый день, а все никак не побеждаем. Мне стыдно, Митч, я чувствую себя слишком слабым, когда эта война не двигается с места.

          – А я тебе открою секрет. Мы и не победим.

          – С чего ты так решил??? – было слышно, как Килгор закашлялся, поперхнувшись от такой неожиданности. – То есть как, не победим?

          – А это и не нужно никому... Вьеты знают, за что дерутся, потому и не боятся умирать, а мы за что деремся? Мне этот Южный Вьетнам с его дебилократией не нужен абсолютно, эти обезьяны не умеют ни воевать, ни управлять, а лезут в политику, пытаясь доказать всем, что они – вроде как тоже страна... Только гибнут за них наши ребята, а они сами... Знаешь, ведь и эта война закончится. Забавно то, что там, в Пентагоне, похоже, думают так же, иначе давно бы их в каменный век вколотили.

          – Да, Митч... Зря я с тобой болтать начал... Ладно, отключаюсь... ТВОЮ МАТЬ!!! СЕМНАДЦАТЫЕ МИГИ НА ДЕВЯТЬ ЧАСОВ!

          – Дерьмо, опять вылет сорван! Прикрывай, будем отбиваться!

          В этот раз схватка была явно неравной, двое против четырех. Причем неравной все равно, в пользу "F-105". "МиГ-17", при всей мощи бортовой артиллерии и прекрасной маневренности, не имел против "Тада" никаких шансов. Двигатель "сто пятого" давал тому абсолютное преимущество, а пушка "Вулкан" со скорострельностью шесть тысяч выстрелов в минуту в комментариях и вовсе не нуждалась. Два "МиГа" рухнули сразу, разорванные в куски первой же атакой, один попытался сбежать, но Килгор поймал его в прицел на вираже, отпилив крыло. Последнего зажали в клещи, он как-то неуверенно, словно обреченный, лег на курс, который ему навязали. Митч вырвался вперед, повернув голову в сторону врага. И увидел в кабине "МиГ-17" зареванного недокормленного сопляка семнадцати лет в выгоревшей китайской форме, не имевшего даже парашюта за спиной. По подбородку малолетки стекали сопли и рвота вперемежку со слезами и кровью, которая шла носом от перегрузок.

          – Килгор! На связь!

          – Да, первый!

          – Пусть уходит.

          – Не понял, первый! Живым возьмем!

          – Пусть уходит. Я солдат, а не убийца, а ему все равно топлива не хватит до Кората. Детей я не убиваю...

          – Митч! Такая добыча!!! С доставкой на дом! Да ты кредит на свою ферму в Неваде разом проплатишь!!!!

          – Пусть уходит, скорее я тебя пристрелю. Пусть уходит. Это приказ.

          Митч рывком поднес ладонь к шлему, откозыряв малолетке-китайчонку. Глаза того были полны животного ужаса, но он резко повернул в сторону, врубив полный газ, чтобы поскорее сбежать от "Armata strigoi". Митчелл качнул ему крылом на прощанье. В Корат вернулись молча, на базе Килгор, глянув только на товарища, предпочел воздержаться от вопросов. Стеклянные глаза и белое, как сама смерть, лицо, сказали все без слов. Митч еще не знал, что за этот вылет Уэсли дал ему звание майора.

 

Кто есть кто на этом пути,

Где кулак разжался в ладонь?

Кто готов убить, тот готов спасти.

Может ли огонь сжечь огонь?

 

                                                         (Мара)

*  *  *

         

К 1968 году свеженазначенного теперь уже полковника Митчелла все же выгнали в отпуск обратно в родной Ричмонд. Сказывалась хроническая усталость и последствия касательного ранения в голову, полученного в небе над Ханоем – он начал систематически кидать бомбы мимо цели практически в каждом вылете, и хотя счет сбитых им поднялся до шести "МиГов", включая даже "двадцать первый", его признали временно непригодным для полетов. Без глотка спиртного он практически ни в один полет не отправлялся. Да и "Тады", которые давно сняли с производства, в истребительных частях начали сменять непрерывно модернизируемые "Фантомы", которые Митчелл терпеть не мог, потому что считал, что самолет с двумя пилотами и двумя двигателями – уже не истребитель. Ну и кредит на собственный дом в Неваде – предел мечтаний – был давно погашен.

          В Штатах его встретили прохладно, многие, заметив медали и нашивки, просто отворачивали голову, обрадовался только старик-отец, воевавший еще за Мидуэй в сорок первом. Мало того, в аэропорту, куда их привез пузатый C-130, армейский оркестр забросали тухлыми помидорами какие-то волосатые придурки под радужными флагами и в вязаных оранжевых шапках. Более года он не получал ответов на письма невесте, ради которой когда-то бросил профессию водителя и пошел в ВВС, потому он решил и ее найти, однако квартирка ее была к тому времени куплена каким-то толстожопым поваром из китайского ресторана. Добравшись до ее родителей, он получил только очередную порцию слез от вероятно несостоявшейся тещи и короткую записку с адресом, а приехав на место, обнаружил вообще отвратную картину.

          Дома как такового у его невесты не было, был расписанный цветочками и радугами трейлер, естественно, без грузовика, стоявший посреди палаточного лагеря на окраине города. Палаточный лагерь был населен все теми же придурками разной половой принадлежности в радужных шмотках и фенечках, да еще и с длинными волосами, заплетенными в мерзкие ниггерские косички, а над лагерем был растянут транспарант с надписью "Мир вам и любовь". В воздухе висел стойкий запах горелой конопли, а население лагеря, встретившее его тупыми улыбками и мутными взглядами, явно не склонно было к здоровому образу жизни. Несколько раз он стукнул в дверь трейлера, уже понимая, что приехал зря. Дверь ему открыла... Нет, это уже была не его Салли, которой он обещал собственную ферму в Неваде. В волосы, выкрашенные теперь в какой-то абсолютно парашный фиолетовый оттенок, были вплетены все те же вездесущие рыжие ленты, дыхание воняло марихуаной, а довершал картину выпиравший живот месяца шестого беременности. Она, было, явно по привычке улыбнулась, но вдруг приосанилась, выпятив брюхо, и напыщенно заявила:

          – Мне не нужно счастье на крови невинных!

          Букет белых роз, купленный им по пути заранее, полетел на землю:

          – Подмойся, потаскуха, от тебя тухлой рыбой воняет.

          Он плюнул ей под ноги и направился туда, где ему всегда были рады. В ближайшую военную комендатуру. А потом в кабак. Неделю после этого ему пришлось отлежать в психушке – дал знать о себе алкогольный токсикоз, которым он наградил себя после неудачного свидания. Дом свой он продал, деньги вложил в золото и отправил на хранение в банк. Жить ему больше не хотелось, не осталось ничего, ради чего стоило жить. Хотелось убивать.

 

*  *  *

         

В летчики-истребители его больше не пустили, давнее ранение, может, и было касательным, но имело свои последствия, однако после серии петиций, направленных чуть ли не в Пентагон, его привезли, наконец, все в ту же Неваду, где показали абсолютно новую, только недавно пущенную в серию машину, на которой ему теперь предстояло летать. Там же он встретил и своего бывшего ведомого – теперь майора Килгора. Тот стал вторым пилотом-штурманом, после тяжелого боя над Северным Вьетнамом он остался без двух пальцев на левой руке и тоже был списан с "Тадов", но воспылал праведным гневом и напросился в штурманы-бомбардиры. Обоим пришлось разделить ненавидимый поначалу самолет с двумя пилотскими креслами и двумя двигателями, но не "Фантом", а новейший бомбер "F-111", который опять-таки, по какому-то недоразумению, выпускался под истребительным обозначением "F", словно в насмешку над теми, кто когда-то пилотировал красавцы "Тандерчифы". Рекомендации врачей о запрете полетов на истребителях выглядели теперь абсолютно анекдотично. Может, это и был бомбардировщик, но машина имела характеристики, намного превосходившие их любимый "Тад". Почти полторы тысячи километров в час у земли и два с половиной "маха" на высоте. Четырнадцать тонн нагрузки. Двухконтурные форсированные двигатели. Переменная стреловидность крыла. Электроника, автоматика и оборудование на грани фантастики, да и радиус действия – две тысячи сто с лишним километров – позволял покрыть весь Вьетнам в оба конца, скорее всего, даже без помощи танкера. Одна такая машина заменяла собой три, а то и четыре "Тандерчифа", и могла на скорости уйти от любого самолета вьетов. Пилоты ему нужны были, скорее как дань традиции. В Северном Вьетнаме он позже получил прозвище "шелестящая смерть". Когда его замечали, обычно было уже поздно прятаться. У него был один недостаток – в воздушном бою он был абсолютно бестолков, пушек (предполагавшихся, впрочем, на подвеске) на нем не стояло абсолютно.

В этот раз на носу самолета Митч старательно вывел оскаленный череп, пробитый ракетой от С-75 и подпись уже на родном языке – "Рожденный убивать". Спустя долгие недели и месяцы облетов, тренировок и доработок новой машины, старые приятели настолько срослись со "сто одиннадцатым", что превратились с ним в один организм, и сразу были направлены обратно в Таиланд, в этот раз на базу Тахли, где Митчелл получил под свое начало целую эскадрилью таких машин. С его неудачного отпуска к тому времени прошло уже два года, а на застывшем было фронте явно назревали события. Еще года два летали, в основном, на фоторазведку, нанося лишь редкие удары по лагерям диверсантов, пока 30 марта семьдесят второго Северный Вьетнам не начал наступление. И вскоре был объявлен приказ о новых бомбардировках, ограничений на которые становилось все меньше и меньше. Любимым грузом его теперь стали бомбы с белым фосфором, любимой целью – лагеря и деревни. А иногда, когда подворачивалась возможность, он приказывал вешать двенадцать стандартных фугасок "Snake eye" – для основной цели, и двенадцать фосфорных – на обратный путь, просто ради того, чтобы убить еще больше, сбросив их на палатки, поселки, или просто раскидав над дорогами, если по ним что-нибудь двигалось в должном количестве. Он начал свою собственную войну, не оглядываясь на директивы и предписания. Мораль и совесть стали пустыми звуками, удержать крылатого дьявола было невозможно абсолютно ничем. Должность командира эскадрильи позволяла ему вытворять практически все, что приходило в голову, а новый самолет его просто создан был для того, чтобы осуществить эти желания. Впрочем, желание теперь было одно. Сжечь весь мир.

 

 

*  *  *

 

          В декабре семьдесят второго последние ограничения на бомбардировки были сняты окончательно. Южный Вьетнам терпел поражение за поражением, американских войск на его территории более не находилось, сами южане воевать вовсе не умели, а от Северного Вьетнама постепенно отворачивались его союзники – и Советам, и Китаю эта затянувшаяся война с забытыми целями уже встала поперек горла. Схватки в воздухе теперь не носили столь яростный характер, у северян просто заканчивались истребители, а те, что оставались в строю, не могли взлететь, полосы были разбиты бетонобойными бомбами. Даже сорок дивизионов зенитных комплексов не могли остановить армады, бомбившие и Ханой с Хайфоном, теперь приоритетные цели, в которые ранее было запрещено летать. Война пришла в их собственный дом, в их города, теперь никто не мог остаться в стороне, никто не мог спрятаться от бомб, падавших круглые сутки. Днем в небе разносился утробный гул "дуговой лампы" – десятки "B-52" снова и снова высыпали бомбы, по двадцать пять тонн каждый, "интрудеры" охотились за ракетными комплексами, старые "Тады", оборудованные еще более совершенной электроникой, обзавелись вторым пилотом и нашли себе новую профессию – в области охоты на ПВО им не было равных, "проулеры" давили радары вьетов помехами, а по ночам приходило время "сто одиннадцатых", которые со сверхмалых высот продолжали засыпать бомбами все, что еще могло шевелиться. Долбили нещадно и соседнюю Камбоджу, через которую проходили линии поставок, забрасывали фосфором лагеря красных кхмеров, перепахивали дороги Лаоса, жгли все, не считаясь с потерями, жертвами гражданских и наплевав на остатки человечности. В дело шел фосфор, шариковые бомбы, фугасы, напалм, напалм и снова напалм. На джунгли выливались десятки, сотни и тысячи тонн диоксина. Нефтебазы горели, мосты рушились, аэродромы сметались коврами из бомб, электростанции превратились в руины, города ночью тонули в темноте, освещаемые только пламенем пожаров... По наступающим войскам ДРВ работали даже бывшие транспорты "C-130", переработанные под самолет артподдержки "спектр". Иногда транспортники сбрасывали "косилки маргариток", огромные BLU-82/B, массой почти семь тонн, взрыв каждой из которых опустошал площадь от трех до пяти футбольных полей. Юго-Восток Азии методично вбивали бомбами обратно в каменный век.

          Только сломить северных это не смогло. И тогда янки бросили южан на произвол судьбы окончательно. Война смертельно надоела всем.

 

*  *  *

 

Десять направлений не имеют оград,

Четыре части света не имеют ворот...

Если ты держишь Свет - у бога много наград.

Если ты кормишь Тьму - награды наоборот...

 

(Мара)

 

          Полковник Митчелл, наконец, напился крови досыта, сколько хотел, даже больше, чем мог. Рано ли, поздно, но жажда мести и ненависть его просто изжили сами себя. Он так и не вернулся в Штаты, предпочитая оставаться в Тахли, на базе, которая стала его домом. Возвращаться было некуда. Дом отца залили краской и забросали туалетной бумагой все те же чертовы хиппи, старик не вынес унижения и застрелился. Митчелл жил просто ради того, чтобы дальше продолжать летать, чтобы продолжать жизнь своего "F-111", ведь эта жестокая птица казалась живой, только когда рассекала небо своим стремительным телом. В фюзеляжные люки загрузили камеры, и его работой теперь стала фоторазведка. День за днем, вылет за вылетом, он проходил над землей, которую годами перед этим убивал, но так и не смог одолеть, чтобы запечатлеть на холодную пленку следы своих побед, поражений, убийств, снимал на пленку победу тех, кто так и не стал его врагом, ведь это были такие же, как и он, люди со своими бедами и чувствами, просто – другие... Снимал следы своей войны и войны страны, которая влезла в нее, не имея определенной цели. Страны, безымянным солдатом которой он оставался, потому что забыл, заставил себя забыть, что у него мог быть другой путь... Он привык, что вьеты иногда запускали "телеграфные столбы" ему вслед, но теперь он безразлично наблюдал за полетом ракет – электроника "сто одиннадцатого" привычно обманывала стремительно устаревавшие С-75. А в большинстве случаев даже "Рожденный убивать", успевший стать мрачной легендой, им был безразличен. Они ему тоже. Южный Вьетнам отдавал концы в стремительной агонии, бездарные его полководцы драпали во все концы света, кто-то пускал пулю себе в лоб. Артиллерия северян колотила уже по пригородам Сайгона, а Митч бесстрастно снимал на пленку последние судороги безвольного и глупого правительства, за которое много лет гибли его друзья и соратники. Путь к миру в Азии был страшен, но мир рано или поздно должен был наступить, пусть даже и на пепелище, пропитанном напалмовой и тротиловой гарью...

          Тридцатого апреля семьдесят пятого, когда "Рожденный убивать" уже выкатился на рулежку и приблизился к полосе, чтобы начать привычную работу, вылет внезапно отменили. Килгор выругался, затребовал подать трап, потом вылез из самолета и пешком пошел назад в казарму, кроя всех и вся самой паскудной бранью, даже не дожидаясь, пока к самолету подадут аэродромный буксировщик, который все запаздывал, чтобы затащить бомбер обратно в ангар. Митчелл заглушил движки, вылез следом, оставаясь рядом с машиной, и прикурил, глянув в небо. К полосе, растаскивая по небу черный дымный след, приближался транспорт "C-130" с опознавательными знаками Южного Вьетнама. Второй левый двигатель его стоял, рассыпая по воздуху дым и гарь, в крыльях и корпусе зияли пробоины от снарядов зениток. "Геркулес" плюхнулся на полосу из последних сил, сломав носовую стойку, и попёр по бетонке, рассыпая снопы искр, пока не остановился рядом со "сто одиннадцатым", около которого продолжал почти равнодушно курить его хозяин, на лице которого проявилась злобная ухмылка.

          Кормовой люк подохшего окончательно транспорта отвалился, на свет выходили покрытые копотью, спекшейся кровью и царапинами от осколков солдаты южан в грязной форме, какие-то перемазанные сажей женщины... Бывшие чинуши, пытавшиеся даже в рваных пиджаках держаться независимо, выносили трупы, выкатился даже жирный южновьетнамский генерал, пьяными свиными глазками тупо взиравший на "Рожденного убивать". Толпа оттерла толстяка и потащила с собой. Людей было много, транспорт явно пришел с перегрузом, все это стадо уныло побрело в сторону ангаров. Последней самолет покинула, шатаясь от усталости и страха, девушка лет двадцати, на хрупкой фигурке которой мешком болталась прокопченная, местами рваная форма почему-то Северного Вьетнама с лейтенантскими погонами. На боку висела пустая затасканная санитарная сумка, пробитая пулями. Она годилась ему в дочери, и он впервые почувствовал себя резко постаревшим.

          – В плен взяли, – проскочила мысль. – И на хрена сейчас-то?

          Никто не стал следить за ней, чумазые конвоиры, побросав автоматы, потопали, словно бараны, следом за толпой беженцев. Окурок полетел в пыль, Митчелл стремительно пошел к стоявшей в оцепенении пленнице, а когда дошел, выволок из чехла на бедре увесистый тесак.

          – Дура, дура, дура, как ты тут оказалась? – с этими словами он срезал с ее формы погоны и нашивки, девчонка же даже пошевелиться не могла от страха.

Он понял, что на голове его все еще одет тот черный шлем с оскаленным черепом, пробитым ракетой, в котором он сидел в самолете последние несколько лет. Полковник поднял забрало, стащил провонявший потом шлемофон и бросил на бетон полосы.

          Он спорол с нее все знаки отличия, рассовав по карманам, а кепку с красной звездой скомкал и швырнул далеко в траву, затем отправил тесак обратно в ножны:

          – Вот что тебе следовало сейчас сделать, малолетка ты глупая...

          Из полуссохшегося пореза на виске девчонки поползли по щеке капли крови. Митчелл вытащил из кармана "разгрузки" бинт, разорвал оболочку и кое-как намотал ей на голову, неся какой-то бред:

          – Тебе-то зачем это надо было? Уедем со мной, милая, уедем от всех... Бросай все, и поехали... Далеко от чертовой войны, далеко от проклятых джунглей... Плюнем на приказы и присягу... Пошло оно в задницу все... Поехали, а?

          Она уткнула лицо в его перехваченный ремнями комбез, не в силах смотреть в лицо того, кто еще так недавно был ее самым жутким кошмаром, а полковник ласково перебирал черные волосы, пытаясь вытряхнуть из них бетонную крошку, но только пальцы копотью вымазал. От волос пахло тротиловой гарью, пылью, кровью и бензином. Митч достал из кармана свою верную спутницу – флягу с коньяком и потряс, булькая.

          Девчонка робко подняла голову, вдруг улыбнулась и подпрыгнула, как-то по-детски чмокнув его в щеку. Взяла флягу, опасливо понюхала и глотнула, закашлявшись. Митч тоже выпил, потом закрыл крышку и сунул флягу обратно в карман. Впервые ему захотелось, чтобы там была обычная вода.

          Пленница, или уже не пленница, неумело положила ему руки на плечи, он попытался обнять ее в ответ, но тоже как-то коряво получилось.

          Они смотрели друг другу в глаза и впервые за много лет чувствовали что-то давно забытое, затоптанное сапогами, смятое гусеницами, обожженное фосфором и напалмом, посеченное осколками и вбитое бомбами всех калибров в самые дальние задворки души, но живое и готовое жить дальше то, во что оба давно отвыкли верить. Счастье.  

          Симбирск-Ульяновск 2017.

Илья (Sunday, 20 January 2019 10:00)

"Танк - просто кусок железа.

Люди - это сталь".

Верно!

 

#2

Вера Николаевна (Sunday, 20 January 2019 09:58)

Как хочется закрыть глаза и не смотреть фильмы про войну, как тяжело читать про смерть, кровь, ужасы!

Но никуда от этого не деться.

К сожалению, это реальность нашего сумасшедшего времени. И гибнут наши дети, рожденные для счастья и любви.

И то, что описывает Антон, это ещё малая толика горя на нашей планете.

И вот такой литературой нужно взывать к человечеству о недопустимости войн.

 

#1

Дмитрий (Wednesday, 17 October 2018 15:12)

Здорово написано!

Впечатляет, это точно!